Однажды вечером Макарий прислушался к отрывочным немецким фразам, долетающим с база, и почему-то вспомнил, как Рихтер ругал извращенность немцев за то, что в какой-то сказке ундина превращается в ночной горшок, и усмехнулся. Тогда он возразил: а в наших сказках привязывают мачеху к хвосту бешеного жеребца и размыкивается ее белое тело по яругам..."Шикардос! услышал он знакомый голос. - Чем война хороша? Сестричками? Тем, что думать не надо. Делай, что скажут, и никаких гвоздей".
Макарий стал негромко напевать:
Что ж, братцы, затянемте песню,
Забудем лихую беду.
Уж, видно, такая невзгода
Написана нам на роду...
Он отвлекся, забылся. Как пели солдаты в лесу в дни великого галицийского отступления! Уж, казалось, мучениям нет конца, а ведь пели весело, дерзко, без обычной скифской заунывности. И какая темная бездна открывалась за теми песнями...
- Меже, тебе на кобзаря выучиться? - спросила Хведоровна. - Помню, у старину были такие деды. Писни спивали, а люди слухалы. Так ти писни до сердца припадали, шо люди плакали...
- Твои деды давным-давно поздыхали! - сказал Родион Герасимович. - Надо отвести его к переплетчику. Пусть книги переплетает.
- Я пошукаю деда-кобзаря, - упрямо произнесла Хведоровна. - У казаков они были в войске.
- У каких таких казаков? - сердито спросил Родион Герасимович.
- А то ты не знаешь! - с вызовом, горячо откликнулась Хведоровна. - У запорожских. Макар, ты не слухай его! Уси мои деды-запорожцы. Я про них знаю!
- Не слухай ее, Макарка, ничего не знает! Брешет, старая, как сивый мерин...
- Нехай брешу, тебе шо с того? - спросила Хведоровна и снова обратилась к внуку: - Кажуть, сила у них була страшенная. Бувало, як говеют, то поп приказует: "Паны молодцы, которые из вас мают великую силу, то втягивайте в себя". А то як дохнут, так поп с причастием падает с ног.
- Ты скажи, чего хочешь? - добивался Родион Герасимович. - Зачем ты ему голову морочишь?
- Будет с войском ходить, - неуверенно вымолвила она, потом покашляла и дребезжащим голосом запела старинную песню про то, как казак Морозенко бился с ляхами.
Родион Герасимович послушал-послушал, больше ничего не сказал. Хведоровна вдруг всхлипнула.
- Учи меня песням! - сказал Макарий.
И начали учиться. Москаль привел на хутор разбитного малого с гармонью, тот играл "Марсельезу", "Замучен тяжелой неволей" и другое революционное. В его сильном теноре звучало удовольствие. Хведоровна ворчала на него. При ее появлении он начинал более дерзко:
Поднимется мститель суровый...
Зато в обед гармонист употреблял стаканчик и приговаривал :
- Аква вита, паспорт у тебя есть?.. Нема?.. От тут тебе и тюрьма!
В конце концов Хведоровна и Анна Дионисовна выпроводили его, но он успел преподать Макарию азы. И с утра до вечера над куренем и садом слышались однообразные слепые звуки, тычущиеся возле мелодий. Никто не улавливал, что за мелодии тянутся из мехов. Наверное, и здесь не было убогому счастья.
2
Макарий продолжал играть. Он решил, что это его последний шанс, чтобы удержаться среди людей, и выводил и выводил мелодию солдатской песни.
- У тебя получится, - говорила Анна Дионисовна с неестественной бодростью. - Главное, не отчаиваться.
Остальные молчали. Он понимал, почему они молчат.
- Може, надо нового учителя пошукать? - предлагала Павла. - Давай, я с регентом Троицкой церкви побалакаю.
Виктор не слышал его упражнений, он совсем отбился от дома, жил в поселке и работал, говорили, на шахте у Нины. Видно, деятельность в комитетах и комиссиях не могла прокормить его, как кормил родной хутор.
Нина не приезжала и, наверное, никогда уже не приедет. Изредка наведывался Москаль, пугал страшными рассказами о голоде и реквизициях в богатых усадьбах.
Макарий сидел в глубине сада, растягивал гармонь, выколупывая из нее короткие цепочки чистых звуков. На несколько мгновений он, казалось, отрывался от земли. Там, на земле, протягивалась между людьми огненная черта нового фронта, на одной стороне стоял Москаль, на другой - Нина. Макарию чудилось, что из земли выпирает скалистая гора, пережимающая все жизненные течения, и от этой горы происходят всякие потрясения.
И эта гора вдруг вломилась в хутор. Приехали на подводах пять человек из продовольственной комиссии и потребовали отдать часть запасов. Они были безоружные, предъявили какую-то бумажку, ожидая получить все без борьбы.
Что могло защитить хутор? Родион Герасимович уговаривал пришельцев не трогать хозяйства, но они ему отвечали, что горнопромышленники душат шахтеров голодом, а посему - чрезвычайные меры самозащиты.
- А к примеру, я возьму ружье да постреляю вас? - спросил Родион Герасимович спокойным тоном, в котором Макарий уже различал треск выстрелов. - На что вы меня толкаете? На войну?
Хведоровна не грозила своим допотопным штуцером, она молчала, но вряд ли она собиралась уступить добровольно хотя бы зернышко.
- Войной нас не запугаешь, - отвечали пришельцы. - Мы по общественному делу, а с обществом воевать, что с дубом бодаться.
- Видно, на все Господня воля, - пробормотал Родион Герасимович. - Не разойтись.
- Отдай им, что они хотят, - вмешался Макарий. - Плетью обуха не перешибешь.
- Не перешибешь, - согласился старик и ушел.
Макарий догадался, что сейчас будет, и, вытянув руки, шагнул на крыльцо, нащупал дверной косяк и кинулся в курень.
Старик оттолкнул его.
- Не стреляй! - крикнул Макарий. - Опомнись!
Пролетели те несколько мгновений, потребных для выстрела, но было тихо.
Родион Герасимович стоял на крыльце и что-то говорил. Макарий не сразу разобрал слова, хотя хорошо все слышал - он ждал выстрела, потом разобрал:
- Проваливайте!
- Хорошо, дед, мы уйдем, - с ненавистью сказал голос, - на часок-другой. Пулю для тебя поищем.
- Зря ты, дед, - миролюбиво сказал второй голос. - Мы не воры-разбойники. Нас много, что ты один против нас?
Заскрипели-застучали подводы, развернулись и уехали.
Родион Герасимович пока что отстоял хозяйство от урона, но, наверное, лучше бы он уступил, не искушал судьбу.
- Ну шо, старый? - спросила Хведоровна. - Жизнь прожили, диток выгодувалы... Куды теперь?
Она явно показывала, что готова защищать хутор до последнего и лишь ждет приказания.
- Надо послать за Москалем, - предложил Макарий. - Только Москаль их остановит... Павла, где ты? Запрягай скорее.
- Ах, сукины черти, общество их послало! - воскликнул Родион Герасимович. - Хоть бы винтовку завалященькую взяли для вида! Хоть бы шашку! А то нет - прутся, будто мы скотина безответная.
Макарий понял, что старик размышляет и уже, кажется, сожалеет об отпоре.
- За Москалем? - с надеждой спросила Павла.
- Чего пытаешь, запрягай! - велела Хведоровна и, загоревшись новой мыслью, напала на Родиона Герасимовича:-А ты, старый, чево чухаешься? Ишь, Аника-воин! Дай сюды твою пукалку, я заховаю ее подали...
Что-то зашуршало, засопело, раздался обиженный голос старика :
- Тьфу ты, ведьма!.. Вот придут эти басурманы, они тебе дадут чертей.
- Казал тебе Макарка уступить, чи не казал? - спросила Хведоровна. - А теперь не кабазись... Я пиду Богу помолюся, а ты шо хочешь делай.
- Надо бы хлеб спрятать, - сказал Родион Герасимович.
- Часу нема, - ответила она.
Времени, действительно, не было. Хведоровна ушла в горницу, предоставив супругу полную свободу. Родион Герасимович направился на баз к Павле: проводил ее и вернулся к крыльцу.
Макарий вспомнил разоренные помещичьи дома, выбитые зеркала, загаженные постели, изорванные книги. Как-то будет сегодня с его домом?
- Молчишь? - спросил старик. - А ежели нету сейчас Ивана Платоновича на месте?.. Пострелять бы тут этих басурманов и концы в воду!
- Они ведь без оружия пришли, - напомнил Макарий.
- Так приведут с оружием!.. Я весь век пластался, чтобы потом у меня отымали?.. Где старая?
- В курене.
- Все не намолится! Помнишь, конокрадов убили? И никто не попрекнул... Чего я должен свое отдать? Никто не заступится?
- У них сила, - сказал Макарий. - Есть нечего, голод.
- Нет, Макар. С разбойником ты никогда миром не договоришься. Один раз уступишь, он второй и третий придет, пока не обдерет тебя до костей... Может, нам надо бежать, как от Мамая?
- Это все от войны, - сказал Макарий. - Там не раздумываешь, живешь одним днем. "На войне замки ржавые, а ребята бравые", - так говорят.
- Да у нас же - не война! - вымолвил Родион Герасимович. - Что ж делать? Может, в балке схоронимся? Схоронимся - хутор разорят. Не схоронимся - нас побьют.
- Ты с бабкой схоронись, а я здесь буду, - ответил Макарий.
- Я хутор не брошу. Будь что будет!.. Что это за холера такая продовольственная комиссия? Чем ее можно обмануть? - Родион Герасимович усмехнулся, обнял за шею Макария и прислонился виском к его лбу. - Эх, сынок! Не могу сидеть сложа руки, покорно смерти дожидаться!
- Ты не стреляй, они нас не тронут, - сказал Макарий - В горячке, в бою можно убить, а так - нет.
- Ты убивал? - спросил Родион Герасимович. - Знаешь? Бывает, убивать и не хочет, а убиваешь... Ежели убивать дозволено, отчего не прибить?
- Я видел своего убитого, - сказал Макарий. - Сбил, потом сел рядом осмотреть. В голову попал... Да что говорить! Человека убил... Но ведь в бою... А так, вблизи, очень тяжело. Только казаки от скуки могли зарубить какого-нибудь беднягу.
- Без причины не зарубят, - возразил Родион Герасимович. - Ты сам говорил... Может, слово дерзкое бросит или еще что...
- Ну да, не без причины... Конвоировали в штаб старика с сыном и по дороге пристрелили...
- Просто так не пристрелят! - снова возразил старик.
- Их заподозрили в шпионаже. Обыкновенные были крестьяне.
- А ты говоришь! Значит, шпионы?! Вот то-то.
Макарий вспомнил, как снимал с разбитого "Альбатроса" залитые маслом и кровью пулемет "парабеллум", фотографический аппарат, радиостанцию и бомбы.
- Шпионы, шпионы, - сказал он. - Поленились конвоировать. ..
- Там не цацкаются, - заметил Родион Герасимович. - Боязно мне, Макар! Гутарю я с тобой, а сам тужить готов... . Не сдержусь я... Лучше привяжите в погребе, чтоб не видел разорения.
- Некому тебя привязывать. Не сдержишься - спалят хутор. Ты бы на их месте разве б не спалил?.. Надо сдержаться. Сколько ни возьмут, у тебя что-то останется. А так - ничего не останется.
- Да, да, верно... Скажи им, Макар, как они придут... ты офицер, на войне воевал, зренья лишился... Скажи, они тебя, может, послухают!
Заскрипело в сенях, вышла на крыльцо Хведоровна и стала, ничего не говоря.
- Макар с ними погутарит, - сказал Родион Герасимович. - А там что Бог даст!
Вдали что-то стукнуло, Макарий прислушался. Через минуту стукнуло сильнее. Кто-то ехал.
- Где гармошка? - спросил он.
- Та на черта она тебе сдалась? - удивилась Хведоровна. - И без твоей музыки нам весело... - И воскликнула: - Чуете?!
Уже отчетливо разносился мерный звук едущих подвод. Это не могла быть Павла.
- Ну, старый, иди до ворот, встречай, - сказала Хведоровна.
Макарий сделал два шага в сторону ворот, Родион Герасимович взял его под руку, чтобы вести дальше, но внук остановился, и старик пошел один. Макарий направился в сад вдоль деревьев, касаясь левой ладонью веток вишни, еще одной вишни-майки, яблони-райки, еще яблони-райки. Выбрался к забору, нащупал возле его шершавой теплоты скамейку и взял гармонь. "Не успевают, подумал он. - Воюют быстрее, чем договариваются". Мысль о возможности договориться, прежде чем верх возьмет злоба, не оставляла его. Он не забыл разоренных домов, разобранных на дрова мельниц и сараев, вечного выбора кормить войско или жалеть обывателей... Сейчас к хутору приближались интенданты голодного войска, называвшиеся продовольственной комиссией. И вряд ли их тронут мольбы и слезы...
3
Родион Герасимович разговаривал задавленно-ласковым голосом и соглашался помочь голодным.
Ему отвечали вполне спокойно, только кто-то один с искусственной яростью грозил старику.
- А к тебе бы пришли отбирать твое добро? Куды б ты кидался? - ответил Родион Герасимович. - Я тоже не всегда хутором владел. Я смолоду на руднике робил, знаю вашу жизню.
Яростный продолжал наскакивать, желая, должно быть, возбудить своих товарищей, но те не обращали на него внимания, расспрашивали о хозяйстве. Родион Герасимович поведал о тяжком труде на недавней пахоте, рассказал, что единственный сын погиб в подземелье, а внук пришел с фронта калекой.
- Сыграй им что-нибудь, Макар! - жалостно сказал он. - Вот... учится на кусок хлеба зарабатывать.
Звякнула уздечка, переступила лошадь, ударились ступицы по осям.
- У нас тоже не сахар, - как будто оправдываясь, сказал сочувственный голос. - Считай, по миру ходим. То ли побираемся, то ли грабим. Ты, хозяин, пойми нас: общество нас уполномочило от голода...
- Общество всегда по справедливости судит, - согласился Родион Герасимович. - Обществом и прикрыться удобно, ежели что не по совести будет... Вы свою голодную силу против хлебороба выставили, а хлеборобу защиты негде просить.
- Выходит, ты бы хотел попросить от нас защиты? - с холодком произнес тот же голос.
- Пострелял бы нас! - воскликнул яростный. - Что мы с ним базикаем? Айда в каморы. Накладаем воза - и нехай !
- Кто бы пострелял? Что ты гавкаешь? - сердито сказал старик. - Ежели б хотел, я бы тебя уже давно стрельнул... Нет мне смысла стрелять!
- Как же нет? - спросил бывший сочувственный голос. - Очень даже есть. Только силы нет. Верно, хозяин, гутарят: кто родом кулак, тому не разогнуться в ладонь.
- Гавкает и гавкает, - вздохнул Родион Герасимович-Что он у вас такой забияка?
Раздалась команда поглядеть, не прячется ли кто в курене, и подводы покатили к амбару.
Мимо Макария прошло человек семь с четырьмя телегами. Он уже улавливал, что пришельцам почему-то неловко и даже стыдно и они будут искать, к чему бы придраться, чтобы потом не обращать внимания на хозяев. Выдержит ли дед, привыкший жить без поклонов обществу?
Макарий направился за обозом. Отперли замок, застучали крышки ларей, повеяло мучнистым духом. Перед ним как будто потянулось поле спелой озими, и он вспомнил себя мальчишкой на пахоте возле медленных тяжелых волов, смутный страх перед черной землей, с которой из года в год боролся дед.
И хотя было ясно, что голодному нельзя жалеть обывательский амбар, этот амбар показался Макарию родней родного. Словно ненасытный выжигающий "афганец" дул на хутор... От всего можно укрыться, только не от стихии.
- Тю! Так то ж германцы! - услышал Макарий насмешливый выкрик. Пронесли мимо Макария мешок, сбросили в подводу.
- Где? Ото босые? Ха!
- Пленных дали, - сказал Родион Герасимович. - Тоже люди. Ребят помаленьку.
Макарий никогда не проявлял к австрийцам интереса, ему было обидно, что они видят его незрячим и слабым.
Однажды услышав, как они весело гоготали и плескались водой, умываясь прямо возле курятника, он завидовал им.
Да и что пленные? В поселке их сотни.
Однако хуторские австрийцы почему-то вызвали у пришельцев любопытство и сочувствие. Между ними не было той незримой черты, которую ощущал Макарий, и у них быстро завязался разговор простых людей, как обычно затевался у солдат или рабочих. Макарий услышал высказанную ломаным языком тоску по дому и злую усмешку по поводу реквизиции у хозяина.
- Сколько волка ни корми, - сказал Родион Герасимович.
Снова пронесли мешок, ухнули в подводу на другие мешки.
- Сколько вам платят?
Ответа Макарий не услышал, видно, показали на пальцах.
- Всего-то? - не поверил спрашивающий. - И на махру не выстачит!
- Врагов жалеете? - воскликнул Макарий. - Они нас травили газами, разрывными пулями рвали...
- А кто на нас с ружьем кидался? Ты бы молчал насчет врагов!
- Черт с вами! - сказал Макарий. Он снял с плеча гармонь и растянул мехи. - Берите себе харчи, а я вам песню спою.
Он отошел от амбара и начал:
Покрыты костями Карпатские горы,
Озера Мазурские кровью красны,
И моря людского мятежные взоры
Дыханьем горячим полны.
Пронесли новый мешок, отвели нагруженную телегу. Макарий сбился с мелодии, но продолжал петь, играя без боязни сбиться.
Зарницами ходит тут пламя пожаров,
Земля от орудий тут в страхе дрожит,
И вспаханы смертью поля боевые,
и много тут силы солдатской лежит.
Душа Макария стала рваться, голос дрогнул, к слепым глазам подступили видения лесистых гор и ночных кочевничьих костров, окруженных торжественно поющими, измученными людьми.
Как свечи далекие звезды мерцают,
Как ладан кадильный туманы плывут,
Молитву отходную вьюги читают,
И быстрые реки о смерти поют.
Он почувствовал, что вокруг него все остановилось, шаги стихли. Кто-то привалил мешок к крыльцу. Макарий заканчивал песню.
Тут синие дали печалью повиты,
О родине милой печальные сны.
Изранено тело, и души разбиты,
И горем, и бредом тут думы полны...
Макарий замолчал. Теперь ему было безразлично, сколько вывезут из дедовских запасов. Он все еще жил среди ночных костров и измученных войной людей.
- Ой, дитятко, дитятко, - послышался вздох Хведоровны. - Получилось! Сжалился над тобой Господь.
- Вы, мужики, имейте совесть! - раздался бодрый голос Родиона Герасимовича - Оставьте и нам, убогим да старым, не губите!
- Сыночки, не губите! - взмолилась Хведоровна.
Макарий сложил гармонь, повесил на плечо и побрел к саду.
- Давай, чего стал! - крикнул один. - Тащи!
- Почекай трешки, - ответил другой. - Треба и людям оставить.
- А ты про них не думай! - сказал первый. - Ты про нашу задачу думай.
"Нельзя уходить", - решил Макарий и вернулся. У него стали спрашивать о боях, аэропланах, о внешней стороне войны, обо всем том, что всегда интересует невоенного человека, которому хочется найти в бессмысленности закономерность. Время от времени раздавался раздражающий призыв продолжать нагрузку зерна, однако пришельцы втягивались все глубже в разговор со слепым летчиком и в амбар не ходили.
Уже становилось понятно, что дело завершится мирно. От летовки, где Хведоровна готовила яичницу для угощения, пахнуло дымком и горячей сковородкой.
Пришельцы, застенчиво отнекиваясь, перебрались в сад и за столом под старой грушей закусили, очистив пять сковородок.
В итоге из четырех прибывших на хутор подвод в двух увозили зерно, в третьей связанных попарно кур, а последняя уезжала пустой.
- Бывайте здоровы, - говорили пришельцы на прощанием. - Спасибо, что миром договорились.
- И вы бувайте здоровы, - отвечала Хведоровна.
И стих шум обоза.