Наконец Макарий ушел, постучала на крыльце его легкая палочка. Нина вскочила на подоконник и вперилась в темноту. Соловей улетел. Совсем близко кто-то прикрыл калитку со стороны балки. Она подождала немного и шепотом позвала:
- Витя!
Он не ответил. Не услышал или презирал? Она отошла от окна, надела кофту и юбку. Пусть перемогает кого хочет, только не ее. Нина снова высунулась в окно. Темная тень стояла внизу возле ветки с блестящими листьями.
- Это ты? - просила она. - Макарий ушел?
- Ушел, - сказал Виктор. - Чего тебе?
- Все бубнили, весь сон согнали, - упрекнула Нина. - Все не привыкну к покою. Так и чудится, что начнут палить и надо выступать.
- Мы тут побалакали трешки, - вымолвил Виктор.
- Про меня?
- Про всякое такое. Твоего мужа-покойника спомянули, мало с тобой пожил... - Виктор, похоже, даже разговаривать стал на хуторской манер.
- То не ваша печаль, - сказала Нина. - Тебе соловушку слушать надо, а не моего покойного мужа вспоминать... Завтра я еду. Может, больше не свидимся.
- Ну как Бог даст, - ответил Виктор и вздохнул.
"Вот печенег! - подумала она. - Не хочет понимать". Слабый блеск вишневых листьев вызвал в ней воспоминание о григоровском саде, и она решила, что не отпустит Виктора.
- Я на тебя надеялась, Витя, - грустно вымолвила Нина. - Мы с тобой столько натерпелись... И ты меня оставляешь.
- Не могу я бросить их, - вымолвил он. - Как представлю, что их обирают, а заступиться некому, так совесть меня начинает грызть. И грызет, будто я последний искариот, спасал свою шкуру.
- Я знаю, ты смелый, верный человек, - сказала Нина. - Я люблю тебя как брата... Никого ты здесь не защитишь, а сам погибнешь.
- Они перед нашим приходом забукарили яровое, - продолжал он, не слушая ее. - Даже братке пришлось за чепиги взяться. А я бы им помог. Я один у них. Ты без меня перебьешься, а они пропадут.
- Почему ты говоришь "забукарили"? - спросила она. - Все равно ты не мужик и не простой казак. Не выйдет у тебя стать хлеборобом... Хлеборобы терпеливые, а ты вспыхнешь, тебя тот же немец или казак легко застрелит, чтоб под ногами не путался.
- Как Бог даст, пусть застрелит.
- Жалко тебя. Видно, расходятся наши дорожки. - Она легла грудью на подоконник и погладила Виктора по щеке.
Он прижался головой к ее руке и потерся, как телок.
- Рука затекает, - сказала Нина. - Я сейчас вылезу... Держи.
Она села на подоконник, свесила ноги.
- Услышат, - сказал Виктор, но подошел к стене и поднял руки.
Нина спрыгнула.
Несколько мгновений они стояли, почти касаясь друг друга, и ожидали, что будет.
Всходила луна, на плечах Виктора лежали яркие полосы и тени. Лицо было в темноте, только чуть светились внешние углы глаз.
Нина не знала, что делать. Дальше оставалось только завлекать его.
- Пошли погуляем, что ли, - со скукой произнесла она. - Мы с тобой еще не гуляли, соловьев не слушали.
Они вышли через сад к Терноватой балке. К ней вела светлеющая среди темной травы тропинка. Внизу из бесформенной пустоты впадины снова защелкал соловей, ему ответили сразу два. Было что-то чарующее в залитой лунным светом степи, страшной тени, резко делящей землю, и бесхитростном птичьем пении. Неподвижные облака высокими столбами громоздились на горизонте.
Виктор посмотрел на небо и остановился.
- Был летчиком, - сказал он. - Летал как птица... А теперь что... Никто не ведает, что его ждет.
- Надо жить безоглядно, - возразила Нина. Ей совсем не хотелось разговаривать о слепом и рассуждать о высоких материях. - Ты не боишься, что тебя русалка утащит? - насмешливо спросила она. - Может, она приняла мой облик и завлекает тебя...
- Ты у него все еще в сердце, - сказал Виктор.
- Зато мое свободно. Я ведь не с ним пошла соловьев слушать?..
- Знаю, что не с ним. Я, Нина, больше за тобой не пойду. Уже находился... Ты уж что хочешь думай, а я вправду наломался. Ты колобродная, сегодня я тебе нужен, а завтра забудешь, кто я такой.
Нина повернулась чуть боком, тоже посмотрела на небо. Хороши братья, мелькнуло у нее, вот кто печенеги так печенеги, даже женщину им ничего не стоит оскорбить, с кем же я останусь...
Неужели Виктор, этот влюбленный в нее гимназист, который когда-то изображал, что хочет видеть ее женой Макария, теперь прямо говорит ей такое?
- Как забудешь тебя? - передразнила Нина. - Значит, я тебя марьяжу, а ты от меня бегаешь?
Она пошла вперед и стала спускаться в балку, словно не могла больше стоять с ним.
Он пошел следом, и она чувствовала, что он еще привязан к ней.
На дне лежала колода. Нина присела на нее, подперла голову руками. На освещенном склоне блестели камешки. Веяло тихим теплом.
- Значит, я их должен бросить? - спросил Виктор.
Нина молчала. Она не сомневалась, что ему надо бросить обреченный хутор и пойти с ней навстречу буре, но уговаривать она не могла, у нее не было таких доводов, чтобы пересилить тяжелую патриархальщину.
- Садись, - сказала она и немного подвинулась. - Что с тобой говорить.
Она была отвергнута, но жалела Виктора. Впереди у нее борьба, а что у него? На нем свет клином не сходится, Нина легко оторвет его от себя, как уже оторвала мужа, родителей и добровольцев.
Она молчала, смотрела на склон балки, на освещенные лунным светом облака и думала о переменах.
Виктор обнял ее за плечи. И она улыбнулась: все-таки не удержался. Но ей не хотелось с ним обниматься, и она отвела его руку и встала.
- Ладно тебе, - сказала Нина. - Не тебе меня обнимать.
- А кому? - дерзко спросил Виктор и, схватив поперек талии, привлек к себе. - Хватит шутки шутковать.
Он стал ее целовать, а она смеялась и отталкивала его упрямую голову, потом у нее заболели ребра, она перестала смеяться и зло, решительно стала вырываться из его объятий. Неожиданно ее шея оказалась крепко зажатой в его руках, и она не могла отвернуться ни вправо, ни влево. Нина почувствовала, что слабеет. "Я сама этого хотела", - подумала она.
Наутро Виктор объявил родичам, что поедет с Ниной в поселок. Все были поражены. Зачем? Мало ему ледяного похода? Мало он настрадался?
- Он как бычок за юбкой бежить, - заявила Хведоровна. - Расстрели твои мяса, бесстыжая ты коза! Тебе дите надо доглядать, а ты рехнулась на тех рудниках. Не будем доглядать твого Петруську!
Макарий просил ее оставить братана. Но ведь Нина никого силком не тащила. Она так и ответила. И незрячие очи Макария скорбно вперились в потолок, борода задергалась. Он не понимал, что перекрутило брата, зато Хведоровна все разложила по полочкам.
Родная бабка, и брат, и матушка, и дед неожиданно оказались мало не во врагах. Душою Виктор был на их стороне, но телом распоряжалась Нина, и он, вольный казак, попал ей в услужение покорным бугаем.
Через двенадцать дней Виктор вернулся. Он рассказал брату, что вокруг Нины вьются немецкие интенданты, железнодорожники, профсоюзные барбосы и она крутит ими, как сучка кобелями. Виктор не щадил ни ее, ни себя, но умолчал, что возле нее появился директор Екатерининского общества рыжий француз-бельгиец Симон. Как раз из-за Симона Виктор разругался со своей милой. Приревновал. Да и черт с ней, с этой буржуазной особой, пусть занимается темными делишками, нечего о ней горевать.
Петрусик оставался на хуторе под присмотром женщин, и Нина изредка навещала его, при этом держалась очень сердечно и все говорила, что со временем непременно возродит куриную ферму. За одни эти обещания Хведоровна простила ее.
Рудник работал, большую часть угля покупал Симон, и Нина хвалила иностранца за ум и предприимчивость, а в бедных соотечественниках, погрязших со времен Батыя в непрерывных сварах, не видела силы. Она говорила, что Европа должна оплодотворить смиренную Русь.
После ее отъезда Макарий обычно уходил в самый конец левады, садился на развилку старой вербы и начинал настанывать военные песни. Отсидевшись в одиночестве, выходил на люди.
- Она линькам всюду пролезет, ты за нее не журысь! - усмехалась Павла, чувствовавшая тревогу после посещений шахтовладелицы.
Он Павле ничего не отвечал, будто и не слышал.
Да что Павла? Неведомым было все. Жизнь шаталась и с хутором, и с рудником.
Подступил сенокос. Сена цвели на лугах и в Терноватой балке. Особенно много было люцерны, чебреца и мелких ромашек. Склоны желтели и серебрились.
И над травами и цветами "афганец" тянул кислый запах сгоревшего угля, манил в далекие края.
Виктор старался не думать, что ждет его. Бог с ней, говорил он себе, я уже натужился. Его окружали деревья сада, базные постройки, неистребимые цыплята и куры, лошади, волы, коровы с телятами. И он был всему хозяин и защитник. Как маленький Потрусь гонялся по базу за весело хрюкавшим непоседливым петухом, так и все хозяйство, ни у кого не спрашивая и не горюя, возрождалось к вечной жизни и вело за собой Виктора.
Он вставал рано, словно в поход, когда солнце в пол-дуба, но и от воспоминаний ему делалось страшно. Слава богу, все было позади.
Хведоровна шла с подойником на баз. Павла растапливала соломой и кизяками летовку, заслоняясь ладонью от сизого дыма, лезущего из топки. А вот он, защитник, в прошлом году после февральской привел сюда поселковых милиционеров забирать харчи. Тогда казалось - пришла свобода, нечего жалеть. А сейчас было не то что стыдно, но жутко. Откуда взялась та легкость? Он оглядывался и спрашивал себя: почему я раньше был слеп?
Даже мать, несмотря на дворянскую непривычку к черной работе, чистила скобелкой коров, готовила свиньям варево, стирала лантухи. Про нее Хведоровна одобрительно говорила: скорбеить, а все ж таки робить. Дед, взяв миску с пшеном, кормил цыплят. Макарий тащил "журавлем" ведро из колодца.
3
В сентябре снова пришли на хутор немцы. Видно, наросло за лето то, надо было подрезать, чтоб не зажирели. К той поре уже убрали и ячмень, и пшеницу, только лан кукурузы еще стоял, добирая последнего солнца. Немцев было четверо на двух арбах, все пожилые, с винтовками, мирные на вид. Взяли летошнюю телку, десяток мешков зерна, всех выросших тельных петушков. На этот раз никто им не перечил. Надо было терпеть, и терпели, не имея силы возразить.
Один из немцев вытащил из колодца воды и напился прямо из ведра. Хведоровна кинулась было к нему, но потом отвернулась. И было бы чем стрелять, и рука бы не дрогнула. Да приходилось смиряться. Гни ниже голову, не смотри, как валят крыжом мешки, не слушай, как бьются попарно связанные белые кочетки, скорби о бессильном отечестве!
Виктор не мог защитить, нужна была держава, могучая сила, чтобы возвысилась и над Красновым, и над добровольцами, и над краснюками. А появись они здесь, кого бы стали бить первым делом? Друг друга.
И такая ненависть ко всем им, разорителям, взяла его, что он заплакал от горя.
После ухода разбойников на хуторе настала мертвая тишина, будто пришел смертный час, и никто не мог пошевелиться ради хозяйства. Зачем? Все равно придут и отнимут.
А как жить дальше? Привыкнуть?
Ответа никто не знал. Павла стала оттирать песком ведро на "журавле". Петрусик потащил из стодоли к летовке охапку соломы, понимая, что обед все равно будут готовить.
Наступила поздняя осень. Доцветали под галереей ярко-желтые кучерявые вдовушки, сад почернел, степь за левадой подернулась буро-серым. Пахло сырой землей и грибами.
Макарий сидел у крыльца, прислушивался к нарождавшейся после затишья жизни и чувствовал успокоение. Враги ушли, хутор снова уцелел.
Подняв голову к теплому свету, Макарий привычно глядел на темное солнце и вспоминал, сколько здесь миновало горя. Вот он поет, спасая родной угол. Вот Виктор приводит милиционеров. Вот Нина, потеряв все, спасается вместе с Петрусиком... И воспоминания ширились, захватывали все дальше и дальше, и вот Макарий снова летит на "Ньюпоре" навстречу своему последнему "Альбатросу". В глазах началась сильная резь. Он увидел огненный круг и вскрикнул от боли, схватившись за голову.
- Ой, дитятко, шо с тобой?-закричала Хведоровна.
- Глаза! - простонал Макарий. - Печет.
Его глаза превратились в горящие угли, и огонь охватил весь мозг.
Хведоровна попробовала оторвать его руку. Огонь вспыхнул еще нестерпимее. Она прижала его голову к своему большому животу, стала сзывать всех.
Макарий затих под ее защитой, и огненный круг немного пригас. Спасительная темнота снова охватывала его.
- Братка, что с тобой?-услышал он голос Виктора.
- Это солнце, - сказал Макарий.
- Ты видел солнце?
- Кажется, видел.
- А ну давай, братка! - Виктор крепко взял голову Макария и повернул ее к солнцу. - Смотри!
Сквозь веки снова ударила жгучая боль. Он вскинул руки к глазам, защищаясь от пробившегося света.
Хведоровна завязала Макарию глаза, утешающе бормоча, как ребенку:
- Макарушка, золотце... Зараз пройдеть...
Лишь ночью он снял повязку, вышел во двор и снова посмотрел вверх. Над ним было небо, мерцали звезды, будто ласково вглядывался в него Господь. "Боже! - подумал Макарий. - Боже, ты спасаешь меня..."
Зрение вернулось к нему. Он не верил своим ожившим глазам и разглядывал каждую мелочь, попадавшую под руку. Господь заново показывал ему красоту земли, но к радости с первой же минуты пристала печаль.
Да, и облака, и цветы, и деревья, и мокрый плетень, и стелющийся над летовкой дым, и страшный степной простор, наполнявший ликованием душу, - все это вернулось Макарию, только не вернулись его родные, они стали другими. Старость и неуверенность мучили их. Даже брат, маленький Витя, теперь закаменел, в нем было отчетливо видно, что он побывал на войне.
Война горевала и выглядывала отовсюду, угнездившись в людях. И Павла испуганно смотрела на него. Он сбрил бороду, стал молодым, а она осталась такой, как была всегда. После первого потрясения Павла простодушно приписала чудо своему уходу за Макарием. "Это я спасла, обогревала, ласкала! говорили ее карие очи, следившие за ним. - Что ж ты не смотришь в мою сторону?"
А Макарий вправду не смотрел. Он мечтал взяться левой рукой за рукоятку "газа" и улететь.
Нина принесла весть, что немцы капитулировали на Западном фронте, у них революция, и они убираются восвояси. Да, союзники им наконец вложили, и будь с ними Россия, то, кто знает, может, получила бы проливы и Константинополь, избавилась от усобиц. "Покрыты костями Карпатские горы, озера Мазурские кровью красны..."
Нина подняла руку и провела пальцами по виску Макария, улыбаясь его прозрению, забыв о Германии и войне. Но эта зеленоглазая женщина, с твердым взглядом, гладкой прической, крепкой грудью, вызывала в нем любопытство только потому, что она была похожа на прежнюю Нину. Это она организовала рудник, договорилась с Вавилоном разных людей, цапнула брата? Бог с ней.
Но что за силы вольются в каменноугольный бассейн, когда уйдут немцы? Вот вопрос. Ты говоришь, Нина, что в Екатеринодаре с августа добровольцы и их поддерживают союзники?
Павла сбросила с конторки несколько тарелок, не желая, чтобы он долго беседовал с Ниной.
- Сказылась?! - воскликнулаХведоровна.
- Ой, мама! - насмешливо ответила Павла - Шо це буде?
- Не мешай нам, Павла, - сказал Макарий. - Скоро война к нам придет, а ты тут лезешь с глупостями.
Однако им ли Павлу остановить? Надеяться ей не на что, разве на то, что ему снова отшибет зрение и он сделается беспомощен. Из почти полнокровной хозяйки она опять превратилась в работницу.
- Чим же я тебе не вгодыла? - спросила она. - Чего ты вид мэнэ за войну стал хвататься?
- Чертова баба? Говори, да не заговаривайся! - крикнул Макарий.
Нина неопределенно улыбнулась. Она, конечно, все знала. И спокойно смотрела на простодушную Павлу, как будто она была корова или лошадь.
Павла стала собирать черепки. Бубнила, что пусть она чертова баба, но свое дитя не бросала, никого не предавала, с немцами не водилась.
Нина вышла из горницы. Хведоровна согнулась рядом с Павлой, упершись левой рукой в колено. Анна Дионисовна осталась сидеть за столом, но укоризненно качала головой.
Макария осуждали. У них была своя жизнь, он ее не видел и вольно или невольно разрушал, отойдя от Павлы.
Но Макарий уже не хотел жить с ней.
И так же, как уход немцев должен был привести к тому, что на их место непременно должна была ворваться одна из двух сил, либо добровольцы, либо красные, точно так же пробуждение Макария должно было вызвать к неведомым изменениям. Макарий мог погибнуть, ибо стал годным к войне, а хутор мог лишиться последней опоры - чужой работящей Павлы. И ничего хорошего пока что не ждали.
Пришли красные. Вернулись Москаль, Рылов, Миколка, и жизнь Игнатенковых стала зависеть от них.
Москаль обещал заступничество. Рылов грозил в случае измены решительно расстреливать, а Миколка открыто сулил рассчитаться с братьями за все.
Но война на истребление, по-видимому, кончилась, Москаль и Рылов озабочены добычей угля, а не местью. Москаль спрашивал о Нине. Она была им нужна для хозяйственной работы, которую они не знали и не любили. А Нины не было, она предпочла не рисковать и сейчас находилась либо в Ростове, либо в Новочеркасске, вне пределов досягаемости.
- Да не тронули б ее! - сказал Рылов. - Невелика птица, пусть жила б.
Поздним декабрьским вечером они с Москалем приехали из поселка и ужинали густой куриной лапшей. У Рылова рука была на подвязке - перебитая ключица не срослась. Он исподлобья поглядывал на братьев, явно понимая, что они думают о нем, и с аппетитом жевал, отчего шевелились кости на впалых висках.
Может быть, и не тронули бы. Но какой смысл Нине работать на него?
- Вы всегда хотели разрушить Россию, - вдруг ответил Макарий. - Вы своего добились.
- Сейчас мы защищаем Россию, - возразил Рылов. - Это мы до октября семнадцатого долбили вашу гнилую империю. А разрушают ее ваши Красновы и Деникины. Вы ни черта не смыслите в политике. За Красновым - немцы, за Деникиным - англичане и французы...
- Макарий, не спорь, - попросила Анна Дионисовна. - Ты ничего не докажешь.
- Конечно, он по-прежнему слеп, - сказал Рылов. - Вы все слепцы. Даже хуже слепцов! Вы будете отравлять нашу жизнь своей империей. А мы, если надо, пожертвуем хоть половиной, как в Бресте, заплатим кровавую дань, зато сохранимся.
- Ладно, Макарий, не горячись, - заметил Москаль. - Чего идти против народа? Ни капиталов, ни поместий у тебя нет.
- А вы уже от имени народа? И за него решили - кровавую дань? усмехнулся Макарий. - Сперва объявляете всю нашу историю, культуру, государственность позорным порождением, потом разрушаете государство, начинаете гражданскую войну, а потом объявляете себя патриотами и спасителями отечества. Так?
- Именно так, - кивнул Рылов, не отрываясь от миски с лапшой. - Более того, привлекаем работать специалистов и офицеров. Это революция, милейший авиатор. Нам досталась разрушенная страна. Мы ее спасем, либо она разлетится на куски.
- Лучше сразу на куски, - сказал Макарий. - Ведь вы ее не любите, у вас все равно ничего не выйдет.