Симон затмил остальных гостей, он олицетворял непобедимую силу войны и торговли.
- Случись война, я буду проливать кровь за вашу торговлю? - ядовито спросил Зотов.
- Нет, будете воевать за флаг отчизны, - ответил Симон. - Когда горнист затрубит атаку, а впереди вас побежит знаменщик с русским флагом, вы забудете то, что сказали сейчас.
- Нельзя так цинично говорить, - возразила Нина. - Здесь образованные люди... Папа, зачем тебе эти акции? Какой из тебя банкир?
- Нет, нет, Ниночка, - сказал доктор. - Прошу тебя... Голубчик Илья Михайлович, - обратился он к фельдшеру Денисенко. - Сыграйте что-нибудь, спойте... - Он протянул к нему руку раскрытой ладонью вверх и перевел взгляд на супругу, призывая ее на помощь.
- Илья Михалыч! - смеясь, велела Денисенко Татьяна Федоровна. - А ну-ка давайте! Где гитара?
- Где гитара? - повторил за ней и доктор. Следователь Зотов подошел к пианино, стукнул крышкой, стал играть одним пальцем мелодию романса "Ночь тиха".
Симон полуповернулся к нему и с выражением внимания и узнавания прислушался. Нина вполголоса пропела:
- В эту ночь при луне
на чужой стороне,
милый друг, нежный друг,
вспоминай обо мне.
- М-да! - сказал Макарий. - Мои знакомые авиаторы в прошлом году участвовали в боевых операциях в Болгарии...
Денисенко взял гитару, прошелся по струнам раз-другой. Зотов продолжал играть на пианино.
- Сколько души! - сказал Симон. - Ведь ничего не просит, только "вспоминай обо мне".
Зотов перестал играть и спросил:
- А что еще просить? Акции?
- Ночной летун во мгле ненастной... - прочел Макарий, глядя на Нину.
Она тоже поглядела на него, что-то вспомнила и стала взглядом искать его палочку.
- Нету, - сказал он.
- Ой, - произнесла она. - Больно ходить?
- Нет, - успокоил Макарий. - Благодаря вам, хожу на своих двоих.
- Что акции? - спросил Симон. - Мы вкладываем деньги, а деньги дают деньги... Зато освобождаем душу от несчастных забот о куске хлеба. - Он кивнул Зотову и повернулся к Нине. - Наша дирекция согласна пожертвовать на ваш драмкружок сто пятьдесят рублей... на первый случай.
- Благородно! - заметил доктор.
- Искусство - это красивая сказка, - продолжал Симон. - О том, чего мало в жизни.
- С вами хочется спорить, - сказала Нина.
- Не спорьте. Если вы думаете иначе, я только порадуюсь. Вот господин Игнатенков летает, а мы ходим по земле... разве нам тесно?
Денисенко дернул струну и запел: "Ехали цыгане с ярмарки домой..."
- "Эх, загулял красавец барин молодой!" - подхватила Татьяна Федоровна, поведя плечами.
Доктор наклонился к Симону, спросил:
- Значит, советуете.
Тот молча кивнул. Доктор тоже кивнул. Симон встал, подошел к этажерке и взял с кружевной салфетки одного из слоников. Макарий наблюдал за ним, и ему казалось, что англо-бельгиец-француз сейчас что-то сделает с Ниной. "Купил девку, - подумал он. - Купил, и все молчат". Он, прихрамывая, подошел к Нине.
- У меня есть некоторая сумма. Если надо на спектакль, можете располагать.
- Это все игра, - ответила она. - Спасибо. Просто вы не поняли.
- О, я все хочу вас спросить! - Симон приблизился к ним. - Ваша хромота... Говорят, авария?
- Что вас интересует? - холодно спросил Макарий
- Вы мне симпатичны, - продолжал Симон. - Я никогда не летал на аэроплане. Наверное, захватывает дух?
- Захватывает, - сказал Макарий - Извините, я хотел бы поговорить с Ниной Петровной.
- Разумеется, - кивнул Симон. - Знаете, когда в Англии компания омнибусов хотела помешать развитию моторов, она добилась указа парламента... Всюду борьба... Указа, чтобы моторы не ездили быстрее экипажей... А прогресс не остановишь. - Он поклонился и отошел.
- Это ваш отец его пригласил? - спросил Макарий. - Вы с ним играете?
- Все играют, - ответила Нина. - Отец играет, я играю... Вы не скоро уедете?
- Должно быть, скоро... А вы-то во что играете?
- Во что играют девицы на выданье? Догадайтесь.
- Хотите замуж?-удивился Макарий.
- Нет, не угадали, - разочарованно вымолвила Нина. - Что вы собирались мне сказать?
- Я приехал на коляске. Хотите - покатаемся?
- Мы с Григоровым катались уже, - поддразнивая, сказала она. - Без вас. А сейчас мосье Симон приглашает, у него такие рысаки...
В ней что-то изменилось, словно Макарий чем-то зацепил ее.
- Что ж, веселой прогулки, - сказал он. - А могли бы увидеть небо... Если надумаете, я буду ждать во дворе.
- Прямо похищение из сераля? - усмехнулась Нина. - Соня, Сонечка! окликнула она подружку, ту, которая играла роль Катри. - Что я тебе хочу сказать...
Макарий понял и, кивнув, пошел к выходу из зала. Ему казалось, все смотрят на него. Он заставил себя идти медленно, не хромать. Во дворе возле больничного барака сидели калеки. Слепой поднял голову и, приоткрыв рот, улыбнулся шагам Макария.
11
Родион Герасимович всерьез отнесся к слухам о конокрадах и приказал работнику Михайле ночевать при лошадях, а в случае тревоги стрелять из ружья без промедления. О ружье позаботилась Хведоровна.
В ночь с субботы на воскресенье маленький гимназист, привезенный вечером на хутор, проснулся от грома. Заходились в лае собаки, срывались на визг. В курене у деда стучали и кричали. Старшего брата рядом не оказалось. Сонный Виктор пошел в комнату матери, там ее не было, в окно лился лунный свет и освещал смятую постель. Мальчик подумал что-то страшное и пошел, путаясь в ночной сорочке, туда, откуда несся шум.
На базу крутились в белых рубахах. У плетня стояла бабка со штуцером. У ее ног - зажженный фонарь "летучая мышь" в проволочном футляре.
- Утяните Макарку! - кричала Хведоровна. - Макарка, сукин сын, отлезь!
Мальчик прошел мимо нее на баз. Там лежал кто-то неподвижный, может быть, мертвый. Старший брат обнялся с работником Михайлой. Дед и отец прижимали к земле другого бьющегося орущего человека.
Михайла оттолкнул Макария, кинулся к лежащему и стал бить его ногами. Дед вскочил и тоже стал бить.
- Коней увели! - закричал старик. - Убью!
- Саша, останови их! - призывала мать отца.
- Дай мне! - бабка подошла к человеку, с размаху ударила его штуцером как оглоблей.
Макарий снова обхватил Михайлу, они упали. Мальчик подбежал к ним, стал тянуть работника за рубаху.
Вдруг раздался короткий сдавленный крик, и все стихло. Макарий отпустил Михаилу, дед и бабка отшатнулись от лежавшего человека.
- Изверги! - с ужасом произнесла мать. Кто-то подхватил мальчика и потащил. Он услышал испуганный шепот Павлы, ощутил ее мягкий живот и крепкие руки.
В маленькой комнате, где стоял теплый домашний запах, Павла отпустила мальчика. Она окликнула сына Миколку, но того и след простыл.
- От шибеник! - вздохнула Павла. - Иди до дому, Витек, та лягай спаты...
- А что там? - спросил мальчик. - Конокрады?
- Конокрадов замордовали, - сказала она. - Боны збыралысь коней звэсты, а Михайла не дозволыв. Ты чего трусишься? Змерз?
- Змерз, - солгал мальчик, ему не было холодно. В комнату тихо вошел Миколка.
- У, байстрюк! - сказала Павла и шлепнула его по спине.
- Там двух воров прибили! - радостно сообщил Миколка.
- От я тебе дам воров! - зло вымолвила Павла.
12
Никто не мог предположить, что привычная жизнь уже приближается к пропасти, куда она, начиная с августа четырнадцатого года, будет падать, пока не разобьется. Наоборот, казалось, все поднимается вверх, подобно макариевскому аэроплану, а на смену беспощадным нравам идут культурные, смягченные достатком и образованием обычаи. Казалось, старики положили основу новой жизни, отец и мать смогли подняться над ее грубой материальностью, а братьям достанется укрепить родовое здание.
Новая Америка, охватывавшая промышленный и торговый юг России, порождала, кроме машин, еще и надежды на то, что наконец в отечественной жизни появится поколение независимых и достойных людей.
Но счастье и надежды одной жизни так слабы и беззащитны перед той силой, которая движет странами и народами и которая видит в маленьком существе лишь строительный материал для целого, что они не оставляют следов в реке времени.
Накануне мировой войны прогремело несколько небольших войн. Шла примерка к большой.
То, что было в прошлом, минувшие интересы и минувшие союзы, сейчас не брались в расчет и даже не вспоминались. Что за нужда вспоминать, что когда-то союз Пруссии и России был необходим обеим? Что тогда в Европе хлебные цены стояли высокие, а благодаря дешевой русской ржи развивающаяся германская промышленность могла содержать более дешевого, чем француз или англичанин, рабочего? Само по себе воспоминание не имело ценности и обретало ее лишь в связи с последующими событиями: немцы вытеснили с русского рынка и русских и английских промышленников, пришлось защищаться повышением таможенного тарифа, и началась таможенная война.
Потом последовали новые столкновения на всемирном рынке, когда резко упали цены на хлеб и Германия, чтобы защитить своих помещиков, ввела хлебные пошлины. Это вызывало воинственные настроения в русском дворянстве и способствовало франко-русскому союзу - так за большими урожаями вырастала гроза.
Казалось, неизбежно надвигалась война с Германией, тем более на французские займы началось перевооружение русской армии и подъем промышленности. И чем сильнее становилась держава, чем лучше работали ее работники, тем ближе они подталкивали жизнь к войне.
Однако свершилось чудо: усиливавшаяся империя переместила центр тяжести своей политики на Дальний Восток, где ей нечего было делить с Германией. И война отдалилась, пощадив целое поколение.
В этом мирном промежутке родился Макарий Игнатенков и его брат Виктор.
События менялись, политика делала зигзаги, железные дороги строились, а повседневная жизнь людей текла среди забот о детях и хлебе насущном. Даже после потрясений пятого года ей ничего другого не оставалось, как вернуться к вечным заботам. Несмотря на все тяготы, почти неизбежное исчезновение молодых парней на далеких полях, бедность и краткость существования, жизнь с непоколебимым постоянством залечивала раны и восполняла потери. В ее неизменности отражался вечный земледельческии круговорот и была главная надежда.
Поэтому, когда прогремели короткие грозы малых войн, в России не расслышали в них приближения катастрофы. Уверенность, что никому не дано сокрушить русское целое, была неколебимой. Подрастало поколение Макария Игнатенкова, на его лица падали отсветы Ляояна, Боснии, Агадира, Балкан... И вот оно выросло!
В октябре 1913 года Николай II утвердил замыслы Генштаба по развертыванию вооруженных сил России в случае войны с державами Тройственного союза.
Глава вторая
1
Прошел год. Шли последние дни июля тысяча девятьсот четырнадцатого года. У гимназистов заканчивались каникулы. До первого августа было рукой подать. Виктор старался не вспоминать о гимназии и охотился вместе с Миколкой за лисами в Терноватой балке, скакал на мерине или вылавливал тарантулов. После тех несчастных конокрадов больше ничего необычного на хуторе не произошло, работника Михайлу немного подержали у станового и отпустили. Макарий уехал в Петербург, больше не приезжал.
На хуторе жилось хорошо. Если бы Родион Герасимович не заставлял Виктора сопровождать в поселок клетки с курами и яйца, было бы совсем вольно. Виктор же не торговец, и не хотел, чтобы в поселке думали, будто он едет с дедом продавать кур.
Хутор и дед со своими белыми польскими куда-то далеко отодвигались, когда Виктор оказывался на улицах Дмитриевского. Он видел тесноту поселковой жизни, вдыхал кисловатый воздух, в котором запахи дыма смешивались с запахами гнили, смотрел на бегущих за подводой кривляющихся детей и мысленно обращался к старшему брату.
Где-то здесь, в кирпичных домах за заборами, обитали и его товарищи по гимназии, дети инженеров и служащих. Они тоже боялись поселка, боялись никуда от этого не денешься.
То, что под землей гибли люди, что шахтеры не любили тех, кто устраивал и управлял шахтными работами, определяло отношение гимназистов к поселку.
Дед тоже не любил поселка, не забывал своего прошлого житья в землянке. Ему казалось, что здесь ему завидуют, готовы обмануть, ограбить, даже убить. Когда телега с клекочущими курами катилась по кривым линиям, мальчик понимал, что подчиняется деду только временно. Вот мимо проехал чернявый казак в двуколке с привязанной на длинной веревке коровой. Вот пролетели голуби. Вот со степной стороны плыло белое облако на соединение с желтыми "лисьими хвостами", поднимающимися из труб французского "Униона". Казак с коровой, голуби, облако над "Унионом"... и Виктор тоже готов куда-то лететь.
Продав кур, Родион Герасимович по дороге на хутор заводил с внуком разговор о доходах, ценах в Мариуполе, откуда на пароходе возят донецких кур в Марсель, о приближающейся войне со злобной Австро-Венгрией, которую следует проучить. От войны он ждал выгоду, а Виктор ждал приключений и перемен.
- А Макарий будет... - сказал мальчик и замолчал, выбирая между "героем" и "убит".
- Бог ведает, - ответил дед. - На Макарку все одно у меня надежи нет, к нам он не вернется,
- Как не вернется? - возразил Виктор. - Убьют?
- Авось не убьют, - предположил старик. - Может, кровь прольет и возвысится до больших чинов.
В память Виктора засело, что война для их семьи началась со слов деда о том, что Макарий не вернется. Сама же война загорелась как-то незаметно и непразднично. Начавшаяся первого августа учеба в гимназии совпала с ней и отодвинула ее куда-то к чуждым вопросам взрослой жизни. В актовом зале собрали гимназистов, и было жарко от лившегося в высокие окна августовского солнца, скучно от речей и завидно тем, кто будет воевать. Транспарант со словами "Боже, помоги славянству!" взывал к неясным далям.
2
Мобилизация затронула опытный кадр шахтеров и принесла старшему штейгеру Александру Родионовичу Игнатенкову нежданные заботы: трудно восполнить убыль в забойщиках и машинистах. Еще труднее было приучить новичков после страшной работы и пьяных разгулов снова впрягаться в шахтерскую упряжку. Оседлые углекопы, образовавшие на протяжении жизни двух-трех поколений основной костяк работников, стали сменяться пришлой мужицкой вольницей, словно время возвернулось на десятилетия вспять. Новички работали хуже, зарабатывали меньше, с десятниками и штейгерами разговаривали либо приниженно, либо вызывающе. Столкнувшись с ними, Александр Родионович вспомнил, что в давние времена горнопромышленники отказались использовать десять тысяч арестантов.
Теперь было что-то другое, и поговаривали о том, что власти скоро начнут присылать для работ военнопленных.
Павла попросила Александра Родионовича устроить куда-нибудь ее Миколку.
- Вы за ним присматривать будете, - предположила она, глядя с надеждой. - Потом на десятника выучится, он у меня моторный.
Александр Родионович отговаривал домашнюю работницу. Он привык к смелому сообразительному дружку Виктора и не хотел, чтобы его придавило где-нибудь в лаве или споили гуляки.
Павла настаивала, обещала верно служить до гробовой доски и никогда не забывать добрых дел.
И Александр Родионович согласился устроить мальчика, хотя его подмывало обозвать просительницу безмозглой дурой.
Павла ушла и вскоре привела Миколку. Должно быть, благодарить. Александр Родионович отложил "Утро России", бодро произнес:
- Что, пора нам становиться горнопромышленниками?
На Миколке были тесные Викторовы одежки и сандалии с обрезанными носками. Он доверчиво улыбался.
Когда они ушли, Александр Родионович подумал: неужто они забыли Рыковку?
Вспомнилось вслед за катастрофой и то, что тогда он был молодым. Девятьсот восьмой год! Кажется, вчера... но уже не вчера, а вечность назад. Быстро же старится, устает русский человек. Словно знает, что жизнь не даст ему долго тешиться иллюзиями. А без иллюзий он начинает скрипеть, как старое дерево. Почему французы и бельгийцы легко относятся к жизни, до старости сохраняют к ней интерес?
Хотел поговорить об этом с женой, но Анна Дионисовна, несмотря на вечерний час, еще заседала в комиссии или в комитете по делам увечных и раненых.
Наверное, потому, ответил себе Александр Родионович, что мы слишком близки к мужикам, к простой жизни и не умеем жить для себя в те свободные минуты, которые дает нам техника. И тут же спросил себя: а разве я не живу для себя, не играю в карты, не пью с товарищами?
Получалось весьма пошло.
Александр Родионович взялся за газету и принялся изучать фронтовые сводки, где сообщалось... тут он громко вздохнул... что подбито два германских "таубе" и один наш аэроплан.