- Какой, к черту, насовсем! - грубовато ответил он. - Разве я калека? Отпуск дали.
Он отстегнул шашку, скинул фуражку и шинель. Девушка-прислуга (наверное, из хохлушек - высоколобая, чернобровая) помогла ему и тоже смотрела во все глаза. Вышла хозяйка пансиона, жена директора частной гимназии, помнившая, должно быть, Макария. У нее были круглые глаза и короткие, остро поднимающиеся вверх брови, прозвище - Кошка.
- Мой брат с фронта, - сказал Виктор.
- Вижу, вижу, - сердечно произнесла она. - Вы меня не забыли, господин офицер? Давно ли и вы были таким, как Витюша?
Макарий взял протянутую большую руку и поцеловал.
- Это так страшно! - сказала хозяйка. - Ваш папа был удивительный человек, все, кто его знал, просто потрясены.
Голос, однако, у нее был спокойный, она смотрела на Макария с каким-то ожиданием, как будто раздумывала, как можно его употребить.
- Благодарю вас, - ответил Макарий - Не возражаете, мы с Виктором немного погуляем?
- Нет-нет, что вы! Прошу в гостиную. Я вас просто так не отпущу.
Она настаивала. Макарий подчинился, рассказал про львовские форты, сбитого австрийца и, выпив жидкого кофе, решительно простился.
Горничная проводила его до комнаты брата и как будто чего-то ждала. Он обнял ее и подмигнул.
Виктор и его сосед по комнате, разложив на столе лист ватмана, клеили на него разные вырезки из журналов, фотографии и рисунки с театра военных действий. На самом большом рисунке был изображен казак Кузьма Крючков, а ниже - описание его подвига: "... когда пруссаки приблизились на расстояние ружейного выстрела, - прочитал Макарий, - казаки спешились и открыли... Пруссаки стали быстро... Казаки с гиканьем... Кузьма на резвой лошади... Подоспевшие казаки... Крючкова, окруженного.. шашкой направо и налево. Один из казаков... Крючков выхватил карабин... ударил Крючкова саблей... рассек... и казак выронил... В следующий момент, несмотря на полученную рану... унтер-офицера шашкой по голове... Два пруссака с пиками... на Крючкова... Сбросил обоих немцев.. .
Прошло несколько минут, и из двадцати семи пруссаков, сражавшихся с четырьмя дюжими казаками, осталось на конях только три, которые и обратились в дикое бегство. Остальные были убиты или ранены. Кузьма Крючков свалил одиннадцать немцев и сам получил шестнадцать ран. Ранен пулей. Саблей разрублена рука. Остальные поранения пиками..."
Закончив читать, Макарий сказал гимназистам, что все это скорее всего сказочка, на фронте нет ничего законченного, кроме мешанины случайностей. Он вспомнил теленка, который щипал траву возле грохочущей артбатареи, и подумал, что ребята представляют себе совсем не ту войну, что на самом деле. И, похоже, все здесь так представляли и, главное, требовали соответствующих подтверждений.
- Кошка захотела услышать про приключения, - сказал Макарий.
- Ну да, потом будет всем говорить, - пренебрежительно произнес Виктор.
- А какие приключения? - спросил второй юноша. - За что вам дали ордена?
- За что? - переспросил Макарий. - На фронте положено награждать.
- Не скромничай, пожалуйста, - попросил Виктор. - Кошке рассказал, а нам жалко?
У брата, как и у других знакомых, было какое-то право на Макария, и в основании этого права лежала, помимо простого желания развлечения, надежда на то, что существует ясный и справедливый закон мгновенного воздаяния за добродетель.
- Расскажу, - сказал Макарий. - Мне не жалко.
Но про то, что живешь одним днем, с примитивными стремлениями, он не стал говорить.
Да, он врал им, война была другой. Честь офицера не позволяла ему распространяться о ее будничных особенностях. Честь офицера, долг перед отечеством - непреодолимая сила!
Впрочем, директор Екатерининского акционерного общества Симон не требовал никаких рассказов о приключениях. Не встретив возражений Макария, он быстро закончил разговор о денежной компенсации за гибель Александра Родионовича и вдруг спросил, приподняв черно-рыжую бровь:
- Помните вечер у доктора? Я говорил, что будем воевать? И что же? - Он опустил бровь, придвинулся, сцепив кисти, и размеренно покачивал их над столешницей. - Воюем же! Экономическое развитие требует крови.
- Может быть, - сказал Макарий. - Но вы поговорите об этом с кем-нибудь другим. Мне противно это слушать.
- Вот как? - удивился Симон. - Поразительно. Вы похожи на свекра Нины Ларионовой, я хотел сказать, госпожи Григоровой. Мы платим ему за аренду земли, а он нас презирает! Согласитесь, закрывать глаза на практическую жизнь и витать в облаках - это свинство вымирающего дворянского сословия.
- Тем не менее я воюю за родину, а не за ваши интересы, - сказал Макарий.
- Ответ настоящего воина! - улыбнулся Симон. - Вы мне нравитесь, Макарий Александрович. Вы виделись с госпожой Григоровой? Иногда я заезжаю в народный дом, она там по-прежнему занимается... - Предвосхищая вопрос, он добавил: - Ее муж на фронте, верно. Драмкружок для нее как маленький родник. Сходите, она будет рада вас видеть.
Заговорив о ней, Симон изменился, в лице появилось что-то мягкое. Макарий не забыл, что Нина нравилась англо-франко-бельгийцу. Но зачем тот приглашал его встретиться с ней, было непонятно.
Он попрощался, вышел во двор дирекции. Небо было ясным, пригодным для полетов. Он мысленно поднялся над поселком, увидел степь с балками, возвышенностями, куполами и грядами; на западе, через всю Малороссию, фронт, на востоке - Таганрог.
Почему Симон посылал его к Нине? Ведь Макарий скоро уедет, да она и замужем, никаких отношений быть не может. Может, Симон хотел прикрыться отпускником-офицером ради каких-то своих интересов?
Вспомнились родник в балке, жара, арбуз, смех, размахивание шашкой...
8
С наступлением осени старики Григоровы стали готовиться к отъезду в Москву, где у них был собственный дом и где они издавна проводили зимы. Тем более Нина была беременна, но не понимала своего состояния и порывалась ходить в народный дом на репетиции, что никак не вязалось с ее положением жены офицера-воина. Впрочем, переезд должен был сам собой упорядочить жизнь молодой женщины, и поэтому Григоровы обошлись без нотаций, но решили в нынешнем году переезжать раньше обычного.
Владимир Дмитриевич Григоров, свекор, принадлежал к известному донскому роду и унаследовал от отца земли на западе области, которыми владели его предки со времен Екатерины Второй. Он был моложавый пятидесятилетний мужчина, сохранил привычку к верховой езде, интересовался политикой и слыл либералом, ибо бранил царских сановников за непростительную медлительность при отмене феодального крепостного права.
К Нине свекор относился дружелюбно, понимая, что она по развитию стоит выше своего мужа и что ей надо привыкать к новой роли.
Свекровь Наталия Осиповна не одобряла эмансипированного поведения снохи. После того, как кучер Илья доложил о визитах в народный дом этого героя-авиатора, она насторожилась и сказала Нине, что та совершает ошибку, не заботясь о своем здоровье.
- Я вынуждена в твоих интересах прекратить твои отлучки, - объявила Наталия Осиповна. - Будешь гулять по саду. Если захочешь кого-то пригласить, мы рады оказать гостеприимство. Ты ведь умная девочка, правда?
В ее голосе звучали твердость и заботливость.
Нине показалось, что эта женщина с красивым благообразным лицом сейчас запрет ее в комнате и больше не выпустит.
- А к папеньке я могу ездить? - спросила она.
- К папеньке можешь, - согласилась свекровь. - Этого я не запрещаю. Но я велю Илье никуда, кроме родителей, не возить. Петр на фронте, будет очень печально, если до него дойдут разные сплетни.
- Какие сплетни? - удивилась Нина. - Я повода не давала.
- Разве не знаешь? - покачала головой Наталия Осиповна. - Ты одна встречаешься с молодыми людьми... В твоем положении, согласись, это невозможно. Ты теперь дворянка, замужняя женщина.
- Ах, маман! - засмеялась Нина, догадавшись, что свекровь руководствуется сословными предрассудками. - Я чувствую себя прекрасно. Хотите подпрыгну? - Она подбоченилась и подпрыгнула. - Видите? А то, что я хожу на репетиции драмкружка, это...
- Это должно быть в прошлом! - сказала свекровь. - Скоро уезжаем. Какие репетиции?! Забудь, что ты играла. Будешь ходить в настоящие театры... И в конце концов там к вам стали захаживать отпускники-офицеры, это просто некрасиво.
- Никаких офицеров, что вы! - легко возразила Нина. - Только один Макарий Игнатенков, они с Петром приятели, я его давным-давно знаю.
- Именно Макарий Игнатенков - сказала свекровь. - Это хорошо, что ты не отпираешься. Что, он видный мужчина?
Она подошла к маленькому столу, поправила темно-красные розы, наклонилась и с удовольствием их понюхала.
Нина не ответила на ее вопрос, она не знала, видный ли Макарий мужчина.
- Задумайся, Ниночка - призвала свекровь. - Хочешь, станем шить приданое малышу?
- Разве я делаю что-то плохое? - спросила Нина. - В чем вы меня подозреваете? - Она говорила еще довольно спокойно, но вспомнив, что муж прислал всего четыре письма: первое из них состояло из описания кавалерийской атаки на какой-то прусский городок, а остальные - короткие приветы и просьбы о денежных переводах, Нина выпалила: - Думаете, я не вижу? Не вижу? Да? Он даже не пишет! Я вам чужая!
Нина подбежала к столику, свекровь отшатнулась к окну, и Нина сбросила вазу с розами на пол.
- Вот! - сказала она. - Меня тошнит от их запаха.
Пока Наталия Осиповна приходила в себя, соображая, как ответить на дерзость беременной снохи, чтобы не причинить ущерба ее здоровью, Нина вышла из комнаты и помчалась к выходу. Она бежала домой, к отцу и матери, жаждая вернуть недавнее прошлое.
В парке было сыро, дул ветер. У нее мелькнуло, что она совсем не одета; если неодетой добираться до поселка, то это навредит маленькому.
Свекровь догнала ее и, накинув ей на плечи плед, извиняющимся заботливым голосом сказала, что больше не будут ставить цветов, коль от них дурнота.
Нина вспомнила, как Макарий тогда в балочке у родника рассказывал о брачном обряде у казаков: жениха и невесту обвязывают куском сети, чтобы предохранить от нечистой силы.
- Маман, вы не мучайте меня, хорошо? - попросила она. - Если будете меня мучить, я уйду от вас.
- Никуда ты не уйдешь, доченька, - мягко возразила свекровь.
- Ну как себя чувствуем? - спросил у нее отец с чуть застенчивой улыбкой.
Почему-то он испытывал неловкость или жалость, когда Нина приходила к ним.
На этот раз ее отпустили с Ильей, наказав кучеру никуда больше не заезжать и следить, чтобы молодая барыня... впрочем, Нина не знала, как свекровь научила Илью.
- На следующей неделе, наверное, уедем, - сказала Нина.
Ей тоже было почему-то неловко перед родителями.
Отец был в халате, со стетоскопом на груди - пришел из больницы. Халат собирался по бокам складками, подчеркивая его худобу.
- Значит, там и рожать будешь, - сказал отец. - Родишь и сюда приедешь к нам. Правда?
- Правда, - ответила Нина. - Приеду к вам. Может, война уже кончится.
- Конечно, кончится! - уверенно произнесла мать. - Поезжай, Нина, в Москву, там веселее, чем у нас. А мы тебя ждать будем.
От нее, как всегда, исходила горячая вера в лучшее, и теперь, даже накануне прощания, она гордилась, что дочь так удачно вышла замуж. Ей представлялось, что жизнеустройство у Григоровых подобно их собственному, только в больших размерах; и такая же варка варенья, солка огурцов, помидоров, арбузов, и такой же присмотр за прислугой, и думки о будущем, чтобы понадежнее защитить детей. Теперь мать представляла Нину устроенной, и поэтому кисляйство мужа, с которым он принял новость, вызывало в ней протест.
- Не хочется ехать, - призналась Нина. - Будут держать меня взаперти... Никого я там не знаю, буду ходить с пузом...
- Какие глупости! - бодро произнесла мать. - В Москве одних магазинов десять тысяч. Пока все обойдешь - три года пройдет. А у нас что? Твой драмкружок? Пьяные шахтеры? Будь я на твоем месте, я бы пела от счастья.
- А то тебе плохо! - упрекнул ее отец. - Дочь родная уезжает, как тут не загрустишь?
- Иди-ка, доктор, лечи своих больных, - добродушно посоветовала мать. Скажи им, чтобы всегда надеялись на лучшее... - Она поправила ему воротник халата и улыбнулась: - А нам надо посекретничать.
Нина рассказала ей о подозрениях свекрови насчет Макария и вообще народного дома и, неизвестно зачем, призналась, что пыталась убежать.
- Сватья абсолютно права, - заявила мать. - Тебе надо беречь твое честное имя. Петр от тебя отторгнут надолго, он не успел даже привыкнуть к тебе, а нынче вокруг него и смерть, и разные случайности, он же мужчина, ты знаешь, как ведут они себя, когда без жен, надо быть благоразумной, теперь ты не девица, и жить надо у них, мало ли что тебе там не по нраву, смирись, пусть сперва колется, зато потом будешь хозяйкой. И нечего на меня так смотреть. Не люблю!
- Мамочка, от него только одно письмо было и три записочки, - сказала Нина. - Почему мне нельзя разговаривать с Макарием?
- Значит, нельзя, коль может на тебя бросить тень, - снова принялась объяснять мать. - Ты ведь такая у меня хорошенькая смугляночка, каждый небось хотел бы попользоваться.
- Ах! - решительно сказала Нина. - Зачем ты это говоришь?
- Потому что очень скоро от красоты ничего не остается, - сказала мать. - И мы с папой помрем. Сегодня мы с тобой беседуем под этой крышей, а завтра... Кто тебя завтра защитит, как не муж, отец твоего ребенка?
- Но он прислал только одно письмо, - повторила Нина.
- Может, ему голову негде приклонить, не то что писать, - сказала мать.
- Хорошо, я пойду в нардом, - сообщила Нина. - Надо попрощаться.
- Попрощайся, но недолго, - сказала мать. - Кучер, конечно, все докладывает сватье, ты учти.
Нина действительно отсутствовала недолго. Ее прощание с кружковцами вышло простым, чуть облегченным и совсем не грустным. Должно быть, там еще раньше поняли, что Нина неизбежно отделится, и, когда она вздыхала, пожимала руки, целовалась, ей отвечали шутками и пожеланиям взлететь еще выше и называли летчицей, потому что она улетала. Это словечко, правда, в мужском роде употреблялось солдатами на фронте, оно чаще всего обозначало убежавшего из плена.
Макарий тоже был в зале, но Нина не обращала на него снимания, желая поиграть с ним, поддразнить. Никакого романа она не заводила, но если Наталия Осиповна увидела в Макарии опасность, то Нина должна была посмеяться над ней. Ей казалось, что скоро она вернется обратно. И хотелось красоваться, быть обожаемой, в самом деле летать.
Вечером, укладываясь спать, Нина подумала о том, что мать и свекровь в чем-то правы, но было так приятно поддразнить и Макария, и приехавшего директора Симона, которые смешно косились друг на друга. И она представила, как в Москве будет рассказывать новым знакомым, что в нее были влюблены герой-авиатор и богач-француз, но она верна своему мужу.
Через несколько дней Григоровы уехали.
Глава третья
1
В первом письме Петра Григорова, отосланном в начале военных действий, сквозило ясное чувство превосходства над врагами, и он спешил поделиться с родными, описывая свое участие в отчаянной атаке на городок Сольдау. Он прежде всего адресовал его молодой жене, чтобы она ощутила боевой дух своего казака.
"Ввиду полученных сведений о том, что из Найденбурга к Сольдау подходят поезда с войсками, было решено во что бы то ни стало ворваться в город "в лоб", через городской мост, - писал Петр Григоров, думая о Нине. - Задача казалась невыполнимой. В этом деле участвовало всего два эскадрона конницы, моя сотня казаков и батарея. С помощью батареи разрушили первое препятствие дер. Кашицеп. Прошли деревню и рассыпались лавой. Тут не было места ни офицеру, ни нижнему чину. Это живая стена всадников, она неслась к городскому мосту".
Сотник Григоров хотел, чтобы жена гордилась им.
"Находившаяся впереди моста часть пехоты была опрокинута, а остальная часть бросилась в воду, там была настигнута конницей и зарублена".
Он не уточнял, рубил ли сам или же дрался на мосту. Дальше в письме сообщалось: "Наши, ворвавшись на мост, были совершенно покрыты белым облаком от разрывавшейся шрапнели, ее выбрасывали ихние орудия на расстояния триста шагов из-за каменных ниш. Из окон домов сыпали градом пуль пулеметы. Мы полетели по мосту к главному препятствию: впереди они устроили баррикаду из сваленной мебели".
Здесь Петр первый и последний раз употребил личное местоимение, как будто оно выскочило в письме случайно, наперекор взятому развлекательно-успокоительному тону победного рапорта.
"Казаки спешились и под огнем разобрали баррикаду. Разрушили ее и понеслись дальше. Артиллерийский огонь противника несколько усилился, всадники валились с лошадей даже от вихря, производимого снарядами. Но Бог милостив, город взяли".
Дальше шли вопросы о здоровье, поклоны...
Но больше таких военных описаний Нина не получала, ибо ощущение легкости войны быстро улетучилось. После разгрома двух русских армий в Пруссии, где находилась и дивизия Григорова, о подобных описаниях не могло быть и речи. Еще бы! Удачно начавшаяся операция русских в Пруссии, на которую они пошли для спасения французов от поражения на Марне, хоть и решила стратегическую задачу помощи союзникам, но вызвала в обществе много горечи. Лишь успехи на юго-западе, взятие Львова помогли скрасить тяжелую неудачу. Хотя эта неудача почти не отразилась на общем течении великой войны, равновесие сил сохранилось, однако здравомыслящим подданным Российской империи трудно было избавиться от чувства, что десятки тысяч русских были отданы в жертву.
Третьего ноября англичане показали, что проливы будут России наградой за жертвы, бомбардировали дарданелльские форты и турецкий городок Галлиполи и как бы указали указкой на карту послевоенного мира...
Учитель географии в гимназии тоже провел указкой по узкой голубой полоске на карте и даже вспомнил, что в этом месте грозный царь Ксеркс велел выпороть штормящее море, чтобы не мешало переправе войска.
Соединялись в узел и гимназисты-подростки, и Босфор с Дарданеллами, и кровь погибшей армии Самсонова.