Действие романа Т.Каипбергенова "Дастан о каракалпаках" разворачивается в середине второй половины XVIII века, когда каракалпаки, разделенные между собой на враждующие роды и племена, подверглись опустошительным набегам войск джуигарского, казахского и хивинского ханов. Свое спасение каракалпаки видели в добровольном присоединении к России. Осуществить эту народную мечту взялся Маман-бий, горячо любящий свою многострадальную родину.
Содержание:
Книга третья. НЕПОНЯТНЫЕ 1
Часть первая 1
Часть вторая 48
Третья часть, служащая эпилогом 81
Примечания 86
Книга третья. НЕПОНЯТНЫЕ
Часть первая
1
Длинна и тревожна дорога в благословенную Хиву…
Длинна потому, что каждый шаг коня отдаляет путника от родного аула. Как бы торопливо ни ступал конь, как бы старательно ни подгонял его всадник, а все под копытом песок да степная колючка, и нет им конца.
А тревожна оттого, что, отправляясь в Хиву и намереваясь войти в одни из просторных ее ворот, не знаешь, вернешься ли назад. Те из почтенных, кому доводилось бывать в великом городе в далекие и близкие времена, долго потом в молитвах благодарили всевышнего за благополучное возвращение.
От отцов, дедов и прадедов передалась тревога сыновьям и внукам, и, собираясь в путь, кроме хурджуна с подарками, без которых не пройдешь ни в северные, ни в южные, ни в восточные ворота, они брали с собой еще и слова той самой молитвы, оберегающей от зла и несчастий.
С такой молитвой ехал в Хиву и Ерназар, сын младшего бия Мыржыка и племянник старшего бия Айдоса. Оба бия давно оставили этот мир. Младшего убил старший за измену, старшему отрубил голову его стремянный, чтобы старший бий каракалпаков не стал пленником хивинского хана и не был повешен на рыночной площади или растоптан копытами разъяренных коней. Тогда, в 1827 году, подавляя восстание каракалпаков, мало кого пощадил владыка Хорезма. Дорога, по которой ехал сейчас племянник Айдоса, а миновало с тех пор немало лет, все еще была усеяна человеческими костями. О многом напоминали эти кости, о судьбе непокорных напоминали. И напоминание это было печальным…
Да, трудна и длинна дорога в Хиву, утомиться может и путник, и конь, однако одолевающий ее знает: пока не коснется твоя рука кольца ворот хивинских, не покидай седла. Покинешь седло - станешь добычей случая. Случай же, как степной волк, готов вонзиться в твое горло острыми клыками, а вонзившись, вряд ли потом отпустит.
А вот покинул седло Ерназар. Забыл, что ли, совет предков или не почуял вблизи волка степного, в Куня-Ургенче сошел с коня, стал добычей случая.
Праздник справлял город. По обычаю перед народом выступали борцы, показывали свою силу и ловкость. Ввязался в борьбу Ерназар. Кровь-то молодая горяча, не остудишь ее ни мыслью разумной, ни предчувствием осторожным. Схватился с самым сильным борцом Куня-Ургенча, хвастливым палваном, прозванным Слоном. Схватился и одолел его.
Не сразу, конечно, одолел. Палван куня-ургенчский сотни раз выходил на ковер, опытен, ловок и коварен был, а о росте и силе и говорить нечего. Против него Ерназар казался соколом против беркута. Повалил все же Слона молодой богатырь, коснулись ковра лопатки куня-ургенчского палвана.
- Яша! Да здравствует! - должны были крикнуть куняургенчцы, увидя победу молодого богатыря. А не крикнули. Приняли они эту победу как унижение своего города, как позор. Борец-то их славу нес Куня-Ургенчу, возвышал его. Победил чужак Слона, вроде бы победил город. Чему же радоваться? Скорбеть надо.
Награду все же дали. Вывели Ерназару коня-красавца, чистых йомудских кровей. Глаза горят, грива струится пламенем под ветром, да и сам как пламя, не сдержать в узде.
Поклонился старикам Ерназар, поблагодарил за награду. Вставил ногу в стремя, чтобы вскинуться в седло, а вот вскинуться не успел. Тенью возник перед ним джигит в туркменской папахе. Возник и произнес негромко:
- Силен же ты, каракалпак. Как звать-то тебя?
- Ерназаром.
- Хорошее имя, береги его!
- Стараюсь.
- Сегодня плохо старался. Удивленно глянул на джигита Ерназар.
- Разве не положил на землю вашего палвана?
- Положил. Но, как говорят старики, кто победил при солнце, того победят при луне…
- Что же, у него ночью силы прибавится?
- Силы не прибавится. Да не на собственную силу Слон надеется, У него братьев кровных и некровных как муравьев в муравейнике. Сообща они и льва задушат…
Лицо и глаза у парня в папахе были добрыми, и Ерназар поверил ему.
- Рано ли взойдет нынче луна? - спросил он.
- Поздно.
- Спасибо, брат! - Ерназар вынул из переметной сумы плеть с костяной рукоятью редкой работы и отдал джигиту. - Какое имя я должен назвать, благодаря всевышнего за спасение?
- Аннамуратом меня зовут.
- Есть еще имена, что следует помнить?
- Немало… Старики тоже хотят тебе благополучия. Ерназар прижал руку к сердцу и склонил голову:
- Поклон им, братец Аннамурат!
- Береги себя, смелый богатырь, - прошептал джигит. - Не слезай с коня, пока не доскачешь до родного порога.
- Далеко родной порог. Да и не с руки возвращаться. Остановлю коня, когда найду желаемое.
- Много ли шагов до этого желаемого?
И много, и мало… - Ерназар наклонился к джигиту и сказал, приглушив голос:- Ваш город навещают чужестранцы?
- Чужестранцы? - изумился вопросу джигит. Никто, видимо, о таком не спрашивал. - Люди с чужих земель до Куня-Ургенча не доходят. Все в Хиве задерживаются. Там всякого люда полно: и с юга, и с востока, и с запада…
- И с севера?
- Должно быть, и с севера. Говорю же, там всякого люда много… А зачем тебе, богатырь Ерназар, чужестранцы?
- Разузнать хочу, где как живут, чем торгуют, кому молятся.
Джигит хоть и был прост с виду, однако не был простачком. Мысль гостя ухватил сразу.
- Живут по-разному, торгуют всяким товаром, а вот молятся одному богу. Чтобы узнать бога, не надо ездить по ханству, подними голову и глянь на небо.
- Бог, верно, на небе, - согласился Ерназар. - Да не все смотрят на небо, кое-кто и в преисподнюю, в царство шайтана.
В глазах джигита вспыхнуло что-то близкое к испугу.
- Обходи того, кто не верит в бога, бойся искушенных дьяволом.
Усмехнулся Ерназар.
- Не увидя, не обойдешь, не узнав, не испугаешься. Спасибо, братец Аннамурат, что открыл глаза мне. Зрячему куда легче, чем слепому…
На закате солнца, когда азанчи призвал правоверных к вечернему намазу, Ерназар покинул Куня-Ургенч. Никто не пошел по его следу, не пришло в голову муравьям куня-ургенчского палвана, что гость покинет праздник до того, как погасят огонь под котлами и начнется великое угощение. А если бы и пришло в голову, так не посмели бы подняться с молитвенных ковриков и тем совершить непрощаемый грех. Время молитвы - святое время для мусульманина: камень упадет с неба, земля разверзнется перед ним, не шелохнется, не прервет разговора с богом. Беспечность самонадеянных врагов или боязнь нарушить обычай избавили Ерназара от погони. Всю ночь торопил коней молодой богатырь, пересаживался то с иноходца своего на яумыта, то с яумыта на своего иноходца, давая то одному, то другому отдых. На рассвете въехал в западные ворота Хивы.
В розовой утренней дымке город показался ему сказочным. Главное - показался добрым и гостеприимным, и Ерназар с легкой душой, полный радостных надежд, направил коня к медресе Шергази-хана, где, как он знал, обучались юноши из разных стран. Однако не успел конь сделать и десяти шагов, как сзади раздался приветственный возглас:
- Мир тебе, всадник!
Не было у Ерназара друзей в священной Хиве, и родня здесь не обитала, можно было, не оглянувшись, продолжить путь, а не посмел выказать равнодушие и пренебрежение хивинцу молодой богатырь, остановил коня, повернул голову, стал искать глазами того, кто пожелал ему мира.
У дороги глаза отыскали человека в белоснежной одежде, какую обычно носят служители культа. Он был не молод и не стар, но росл и широкоплеч, красив и холен, с тонкой ниточкой усов на круглом лице, добром и приветливом. Человек неторопливо, с достоинством неся пышную чалму и самого себя, приближался к Ерназару.
- Кем будете? Откуда держите путь? - спросил обладатель пышной чалмы.
- Каракалпак я, Ерназар-палван.
- А я - турок… Ахун, - сказал обладатель пышной чалмы.
Не имя было это, а духовное звание. Лишь окончившие медресе в Хиве или Бухаре могли называть себя ахунами.
Соскочил с коня Ерназар и почтительно поклонился чалмоносцу.
- Быстр твой конь, - улыбнулся ахун, - а слава твоя опередила его. Прослышали мы и о силе Ерназар-палвана, и о мудрости его. Славную игру ты затеял в степи, и имя ей дали удивительное: "ага-бий", "брат старший бия".
Смутился Ерназар, игру-то свою держал в тайне. Не простая была эта игра, да и рискованная. Хива-то такие затеи пресекала.
- Что конь, - ответил Ериазар. - У него лишь ноги, у слова же - крылья. Летит как ветер…
- Ветром, должно быть, и занесло… - слукавил ахун. Знал, поди, кто принес весть об игре бия, да не захотел открыть имя или не мог. - Сам-то зачем пожаловал, Ерназар-палван?
- Ищу людей из других стран.
- Похвальное намерение. В Хиве их предостаточно. Я ведь тоже чужестранец. Турок тебе не подойдет?
- Родина твоя прекрасна, ахун, да на юге лежит…
- Какая же сторона света милее твоему сердцу?
- Северная.
С интересом глянул на Ерназара ахун. Загадочным показался ему молодой богатырь. То, что играл он в не поощряемую ханами игру "ага-бий", свидетельствовало о тщеславии племянника Айдоса, желании стать во главе каракалпакских родов. Власть манит многих, и не наложен запрет на желание подняться на холм властителя маленького или большого. А вот обращение к северу зазорно. Край неверных не должен манить к себе истинного мусульманина. Что может найти он там, на земле, проклятой аллахом?
- Сердце твое отворачивается от Мекки? - по-прежнему с лукавой улыбкой спросил ахун.
- Не сердце, оно отдано пророку.
Ахун взял руку Ерназара и прижал большой палец к жиле, что повыше кисти.
- Оно отдано пророку, - кивнул, соглашаясь или утверждая, турок. - Однако и преданное сердце способно томиться недугом. Лицо твое бледно, глаза полны тревоги.
- Я не спал ночь, - сказал Ерназар.
- Бодрствовал, значит. Торопил себя и коня в Хиву. А я думал, дурной сон встревожил тебя.
Турок продолжал держать палец на жиле и мысленно что-то оценивал или проверял. Голова его в это время мерно покачивалась, губы безмолвно шевелились.
- А прежде тебе не виделся дурной сон?
- Я не отличаю дурных снов от добрых, ахун-ага.
- Счастливец! Но сны, братец, бывают плохими и хорошими. Плохие предостерегают нас от опасности. Жизнь-то ведь ставит человеку, как и зверю, капканы. Не попасть бы в них. Видал ты себя когда-нибудь нагим во сне?
Задумался Ерназар. Не приходилось ему разгадывать сны, потому и не запоминал их. Но приятное, взволновавшее его необычностью своей, оставалось все же в памяти.
- Крылья видел. Летал как птица над степью и над морем, - сказал, весь посветлев, Ерназар.
- Летать хорошо во сне, - стер почему-то улыбку с лица ахун. - Ждёт тебя в будущем большое счастье. И тропа к нему пролегает где-то у берега Аму. Мост, по которому ты въехал в Хиву, для многих твоих земляков был удачливым…
- Не знал этого, - удивился Ерназар. - Печальной мне показалась дорога в великий город. Конь спотыкался о кости человеческие…
- Кости непокорных, - заметил ахун. - Склоненные головы ханский меч не сечет… Слышал ты о двух юношах, обласканных добротой властителя? Звали их Мамыт и Сеипназар. Послали их отцы в Хиву передать собранный со степняков налог. На этом самом мосту повстречал их хан и, желая поразвлечься, спросил джигитов: "Кем являются для нашего величества каракалпаки?" Мамыт не растерялся и ответил: "Ножками вашего трона". Поразился хан находчивости юноши. "Отныне ты будешь бием своего рода! - приказал он. Потом обратился к Сеипназару:- Какая пища, по-твоему, самая вкусная?" Сеипназар тоже не растерялся: "Яйцо!" Хан взял его с собой на охоту, а через два дня, возвращаясь домой, на этом же самом мосту снова спросил юношу: "С чем?" Сеипназар сказал: "С солью". Правитель похвалил его за сообразительность и объявил: "Отныне и ты тоже бий своего рода!" Так молодые степняки нашли свое счастье на хивинском мосту…
Улыбнулся Ерназар, сделал вид, будто забавная история с юношами развеселила его. И чтоб самому не показаться простачком, сказал:
- Не встретил я хана на мосту.
Уловил насмешку в словах гостя ахун, но отбросил ее и нравоучительно произнес:
- Не каждый день ты приезжаешь в Хиву, и не каждый день великий хан отправляется на охоту.
- Да, - согласился Ерназар. - Мои дороги ведут в разные стороны. Не знаю, когда снова попаду в Хиву.
- Север тебя манит.
- Манил бы север, так не направил бы я коня на юг. Я ищу людей с северной стороны.
- Русских?
- Угадали, ахун-ага.
Холодом вдруг оттенился взгляд турка.
- Я не угадываю, братец Ерназар. Я все знаю наперед.
Он помолчал, поискал холодным взглядом что-то на лице Ерназара, нашел ли, нет, неизвестно. Должно быть, не нашел, потому что спросил о снах, как и в начале разговора:
- Видишь ли себя во сне нагим, юный брат мой? Дался ему этот сон, огорчился Ерназар. Пустое небось сокрыто в ночных видениях. Однако, чтобы отвязаться от настойчивого ахуна, сказал:
- Видел…
- Вот… А ты все про крылья говорил. Прозорливого человека не обманешь. Сердце-то выдаст тайну. Беда идет по твоему следу, Ерназар.
- Какая беда? - не столько напугался, сколько удивился Ерназар.
Если убить хотели кровные и некровные братья куня-ургенчского палвана, так опоздали, ушел от них на быстром коне. Если упасть должен был мост перед Хивоя и похоронить молодого богатыря, так не упал, и жестокого хана на нем не встретил, не стал жертвой его немилости.
- Имени у нее нет, - ответил ахун. - Хотя можно и найти имя, чтобы легче было тебе распознать, под чем она кроется.
- Так какое же у беды имя?
- Измена.
- Ойбой! - не сдержал своего изумления Ерназар. Да не только изумления. Испуг выплеснулся вместе со словом. - От кого же ждать измены, ахун-ага?
- От близких тебе людей, с которыми делишь и кров, и пищу, и тайны свои. И первой предаст тебя женщина…
Ахун отпустил наконец руку Ерназара, больше она не была ему нужна.
- И помни, юный богатырь, какую бы дорогу ты ни избрал, как бы ни гнал коня, под солнцем, под луной ли скакал, беда будет рядом…
Столько накаркал страшного бедному Ерназару ахун, что тот погрустнел разом и жить и искать справедливости ему уже не захотелось.
- А если я не видел себя нагим во сне? - как за спасительную соломинку уцепился за сомнение юный богатырь.
Засмеялся турок. Смех его был зловещий какой-то и напоминал хохот гиены.
- Увидишь…
Надо было переубедить ахуна, сказать, что сна все же не видел такого Ерназар, но не успел и рта раскрыть, как исчез турок. То ли свернул в переулок, то ли смешался с толпой, движущейся к базару.
"Назад! - решил Ерназар. - Заказана, видимо, мне дорога в Хиву. Не убили в Куня-Ургенче, убьют здесь".
Он повернул коня и погнал его в сторону северных ворот. Конь будто почувствовал тревогу всадника и взял напористый торопливый шаг. Ворота были недалеко, можно было через какое-то время пройти их и оказаться за пределами цитадели, да не суждено было Ерназару легко покинуть священный город. Снова, как и на рассвете, его кто-то окликнул:
- Брат, помоги!
Знакомый был голос, и Ерназар оглянулся.
Три здоровенных хивинца гнали впереди себя избитого, оборванного человека. Лицо было в кровоподтеках у несчастного, но Ерназар узнал его: аульчанин Касым. Мазанка его ютилась на самом краю селения, возле степной дороги. Считался Касым тихим и безобидным человеком.
Конь Ерназара перегородил путь хивинцам.
- Что произошло, братья?
Хивинцы не успели ответить. Застонал, заскулил Касым:
- Они хотят меня ограбить… Я привел на базар свой скот, продал его вчера, а сегодня меня схватили эти люди и стали отбирать деньги…
- Лжет он! - оборвал Касыма старший из хивинцев. - Продал он не свой скот, а вот этого дехканина.
- Да, да! Вчера пропала моя корова, - объяснил второй хивинец. - Вечером нашли ее у мясника Махмуда. Говорит, купил недорого у каракалпака. Нынче утром встретили и самого вора. Вот он!
Хивинец занес руку, чтобы нанести Касыму еще один удар.
- Э-э! - заверещал Касым. - Клевещут хивинцы. Не верь им, Ерназар-ага. Спаси бедного Касыма!
Бедный Касым весь сжался, ожидая расправы хивинцев. Не пощадили бы они человека, заподозренного в воровстве. Смертью карают на Востоке похитителя добра чужого. Но смерть остановил Ерназар. Размахнувшись, он стал хлестать плетью хивинцев, и хлестать так, что взвыли они от боли и кинулись прочь от разъяренного богатыря.
- Спасибо, Ерназар-ага! - пал на колени Касым. - Дай коснуться благодарными губами ноги твоей!
- Не до благодарности сейчас. Возьми моего запасного коня и скачи куда глаза глядят. Спасайся! Второй раз меня не встретишь.
Поцеловал все же Касым ногу Ерназара. Вскочил в седло, и через минуты какие-то конь вынес его из города.
Солнце уже поднялось над степью, когда Ерназар перебрался через Аму. Измокший, он лег у подножия холма, чтобы обсушиться и передохнуть и в покое осмыслить, что же произошло с ним и куда направить теперь своего коня.
Глаз решил не смыкать. Засну ненароком, предостерег он себя, и приснится мне этот проклятый сон, накликающий беду. Беда же не нужна никому, тем более юному богатырю, ищущему справедливость. Поэтому Ерназар лежал с открытыми глазами и смотрел в бездонное синее небо.
В небе летали птицы. Одни высоко, другие низко. Горело южное горячее солнце. Шумели травы под легким ветром. Травы шумящие, наверное, и усыпили Ерназара. Он не заметил, как заснул. А когда проснулся, то травы уже не шумели, птиц не было, солнце клонилось к западу. Но проснулся Ерназар не потому, что смолкли травы и солнце клонилось к западу. Где-то недалеко раздавался стук, и был он громким и неумолчным. Будто железо ударялось о камни - и они звенели.
Поначалу Ерназару показалось, что стучат копыта коней. А когда стучат копыта, то всякому беглецу мерещится погоня. Странно только, почему стук не приближался, стихал и возникал в одном и том же месте.
Поднялся Ерназар и стал оглядывать склоны Кара-тау. Зоркий глаз юноши легко отыскал стайку людей, прилепившуюся у невысокой скалы. Люди махали руками, и в руках этих чернели железные молоты. Так показалось Ерназару. Одежда на людях была хивинская, но не на всех. Один был одет в светлую куртку с блестящими пуговицами. Пуговицы, попадая в лучи солнца, ярко вспыхивали.
- Русский?!
Ерназар взял под уздцы коня и направился к скале.