Банная культура ромейской державы находилась на очень высоком уровне. Общественные бани античной эпохи - термы - представляли собой величественные сооружения из мрамора сложной архитектурной композиции. Посещение бань было общепринятой нормой повседневного поведения, помимо гигиенической, они выполняли функцию места общения, клуба. В эпоху Средневековья отношение к баням несколько меняется, христианские аскеты осуждают мытье как излишнее внимание к телу, однако бани продолжают функционировать в частных усадьбах, а с IX в. возобновляется строительство общественных бань. Очевидно, именно в такие роскошные бани и стремились попасть княжеские дружинники и купцы (посещение бань было привилегией, закрепленной за русскими купцами первыми договорами с Византией X в.).
Вместе с тем следует отметить, что восточнославянские банные обычаи нисколько не похожи на то, что русский путешественник мог увидеть в Константинополе. Это был тот случай, когда две культурные традиции развивались параллельно, не смешиваясь и не оказывая друг на друга никакого влияния. Бани на Руси, как то было отмечено еще в "путевых заметках апостола Андрея" (ПВЛ), деревянные, топились, вероятно, чаще всего по-черному, в банном обиходе активно использовался веник, которого не знала ни одна другая, в том числе и византийская, традиция. Соприкосновение двух традиций произошло только в конце XI в. (1089 г.), когда грек Ефрем, поставленный переяславским митрополитом, построил среди прочего в столице вверенной ему митрополии баню греческого образца, о которой летописец оставил запись: "…и строение банное каменно, сего же не бысь преж в Руси". Впрочем, нововведение митрополита не закрепилось в русской традиции. На протяжении столетий бани на территории Восточной Европы продолжали оставаться деревянными.
Реальную физиологическую ценность бани трудно переоценить. В целом банные процедуры могут быть отнесены к тем формам древней и традиционной медицины, терапевтическая ценность которых в полной мере подтверждается и медициной современной. По мнению историка медицины Б.Д. Петрова, паровая баня, о существование которой в России известно с самых древних времен, "была чрезвычайно широко распространена, играла большую роль в народной жизни и может быть поставлена на первое место среди средств для поддержания и укрепления здоровья".
Среди рекомендаций по поддержанию здоровья, которые находим мы в древнерусской книжности, немало таких, которые показались бы в большей или меньшей степени оправданными и в наше время. Прежде всего, это призывы к умеренности во всем: в еде, питье, сне, сексе, амбициях и пр. Мыслилось, что умеренность позволяет сохранить в чистоте душу, а значит, по логике мировоззрения эпохи, о которой говорилось выше, и тело. В обществе частого голода совет не объедаться мог быть актуален далеко не для всех, но основная масса городского населения, имевшая возможность и желание слушать проповеди книжных пастырей, в домонгольские времена все-таки была достаточно состоятельна, и призывы к умеренности в ее адрес были, надо полагать, вполне актуальны.
Весьма показательно в этом отношении упомянутое "Поучение Моисея о безвеременьнемь пияньстве", речь в котором идет не только и не столько о пьянстве, сколько об умеренности вообще. Моисей излагает концепцию причины заболеваний, близкую античным воззрениям. Согласно "Поучению": "Недугъ всь ражаеться въ телеси чеовечи, въ кручине. Кручина же съсядется от излишнаго пития и едения, и спанья, и женоложия, иже без времене и без меры". Можно было бы подумать, что слово "кручина" может обозначать "печаль", но из дальнейшего повествования видно, что в данном случае имеются в виду именно какие-то телесные жидкости, как то принято было считать у античных медиков, поскольку сказано, что "кручин" в человеке три: желта, зелена и черна. В древнерусском языке данной эпохи "кручина" - это не "печаль", а "желчь" и "внутренние болезненные переживания в области живота".
От желтой кручины бывает "огненная болезнь" (горячка), от зеленой - "зимняя болезнь" (лихорадка), а от черной - смерть, "рекше души исходъ". Значит, необходимо контролировать свои желания. Вообще-то "всякое похотение" вложил в человека Бог, но всякому желанию положена мера. Если не соблюдать эту меру, "то грехъ будеть въ души, а недуг в телеси". Специально оговаривается, что недуги не сотворены Богом. Однако в данном тексте о вине Дьявола в отличие от рассмотренного выше апокрифа о сотворении Адама ничего не говорится - единственным виновником болезней является сам человек, забывший о мере и сотворивший тем самым себе недуг, осудивший себя на муку. Предлагается придерживаться следующего правила: "похотению время, а на излишное похотение меру налагати, узду воздержания; аще будеть по-хотение будеть, то твори, егоже хощеши, нъ в меру, а не без меры". Как видим, установка дана весьма либеральная, что свидетельствует о стремлении проповедника достичь взаимопонимания с паствой и не вызвать излишней строгостью отторжения. Задача поставлена достаточно реальная, человек, согласно идее Моисея, оказывается сам кузнецом своего здоровья. Духовное и телесное благополучие оказывается взаимосвязано и вполне достижимо. Такой взгляд вполне характерен для древнерусской проповеднической культуры. Изложенную идею Моисей закрепляет красочными примерами животных (коня и пса), которые кто больше человека, кто быстрей, но никогда не будут есть и пить "чересъ сыть", даже если бы их принуждали к этому.
Вообще диета и умеренность в еде - один из наиболее распространенных советов поддержания здоровья в древнерусской литературе. Особое внимание на пищу советует обратить Изборник 1073 г.: в марте сладко ешь и пей, в апреле репы не ешь, в мае поросят не ешь и т. д. Примечателен диалог между постригшимся в монахи князем Святошей и его лекарем сирийцем Петром. Петр сокрушается, что князь возложил на себя непосильные труды и воздержание, высказывает опасение, что из-за непривычной грубой и скудной пищи его бывший пациент может заболеть. Князь после общих рассуждений о методах обуздания страстей замечает, что ограничение в еде - одно из частых врачебных требований самого Петра: "И ты убо, егда врачуеши, не гнушати ли ся велиши брашен?"
Простонародные фольклорные рекомендации и средства поддержания здоровья той далекой эпохи в аутентичных источниках практически недоступны, но есть возможность представить их себе по более поздним письменным и этнографическим источникам.
Рассмотренные нами элементы повседневного бытия микрогруппы (семьи, группы друзей, учителя и ученика, монастыря), конечно, не исчерпывают всего многообразия личной жизни человека Древней Руси. Однако и в них достаточно четко видно, что в своей обыденности существование основной массы населения в XI–XIII вв. еще во многом определялось представлениями и понятиями предшествующей языческой, родовой, догосударственной эпохи. Новое завоевывало место с трудом. Отказ от участия в игрищах и пирах, ежедневное посещение церкви, искоренение пережитков языческих верований - все это оставалось пока неисполненной мечтой просвещенных иерархов церкви. В то же время интерес к вопросам этики и этикета, свойственный древнерусскому общественному сознанию, был залогом того, что их нравоучительные поучения не пропадут втуне. Даже за такой короткий для истории срок - три века - уже можно заметить весьма существенную динамику. В качестве органичного элемента в культуру вошли письменность, чтение, кодифицированное законодательство. Постепенно приобретали распространение христианская форма брака, крещение детей, осуждение жестокого обращения с холопами и пр. Однако и языческое наследие не ушло полностью из жизни рядового человека - в трудные минуты болезни он обращался за помощью к волхвам, наузни-цам и зелейницам. Много древнего языческого сохранялось во внутренней, домашней, сокрытой от посторонних глаз жизни древнерусской семьи, в построении отношений между мужчиной и женщиной, в воспитании детей. Христианство проникает в эти сферы с трудом, обычно в измененном, трансформированном в угоду повседневным представлениям виде.
Глава 2
Человек в панораме города-государства: власть и общество
Известный историк, российский последователь знаменитой французской "школы Анналов" А.Я. Гуревич писал: "Общественная практика, как известно, подчас находит в высшей степени причудливое отражение в умах ее агентов. Но поскольку человеческая деятельность сознательна и люди поступают, руководствуясь идеалами, в которые отлились, трансформировавшись, их жизненные связи, то фантастические образы общественного сознания сами неизбежно включаются в их практику и становятся ее органической составной частью. Историческое исследование не может обойти этой стороны социальной жизни". Представлениям человека Древней Руси о власти и обществе посвящена эта глава. Слова Гуревича будут служить теоретической базой для нашей работы. Историки немало сил отдали для изучения общественно-политического строя Древней Руси - попробуем разобраться, что сам человек XI–XIII вв. думал о своей эпохе.
"Князь уже почалъ - потягнете дружина по князе!": отношения власти-подчинения в Древней Руси.
Князь - идеология и обыденные представления. Представления человека Древней Руси об обществе и власти строились в рамках образа крупных социальных организмов, каждый из которых был самостоятельной единицей политической жизни домонгольского периода русской истории. В летописях эти общности выступают как "волости" или "земли". В научной литературе их принято было называть "княжествами". Однако петербургский историк И.Я. Фроянов предложил гораздо более адекватный термин, отражающий суть внутреннего устройства политических образований XI–XIII вв.: города-государства.
Подготовленному читателю, несомненно, должны вспомниться города-государства Древней Греции - полисы, и это правильно. Действительно, между русскими волостями и древнегреческими полисами удивительно много общего: они представляли собой союз соподчиненных общин, возглавляемый общиной главного города. В обоих случаях основная масса населения сохраняла личную свободу и имела широкие политические права, осуществляя непосредственное влияние на управление государством посредством народных собраний (вече - в Древней Руси, экклесия - в Древней Греции). В обоих случаях залогом сохранения политической правоспособности являлось участие населения в деле обороны города от врагов: народное ополчение было серьезной вооруженной силой, с которой князю приходилось считаться. И в функциях самого князя сохраняется много пережитков родовой, догосударственной эпохи. Он военный вождь, судья и "нарядник", но отнюдь еще не самодержец.
Нужно сразу сказать, что единого взгляда на природу власти в Древней Руси (как, впрочем, и сейчас) не было. Представления ученых "книжных" людей и простых ремесленников или земледельцев-общинников отличались довольно существенно. Для нас интересны и те и другие, но начнем мы именно с книжников: обратимся к идеологической сфере, то есть к тому, каким был образ власти в теоретически обработанной части общественного сознания, образ власти, специально культивируемый образованной интеллектуальной элитой. Подобно кельтским друидам, "книжная" элита Древней Руси выполняла консолидирующую функцию и была носителем этнического своеобразия. В отличие от западноевропейских интеллектуалов, работавших в контексте универсальной латиноязычной среды, русские летописцы и проповедники были явлением сугубо оригинальным.
Из всех институтов земской власти в центре наибольшего внимания мыслителей Древней Руси оказался князь. Это понятно, ведь именно вокруг княжеской власти концентрировалось образованное духовенство, которое и составляло основною массу книжников-идеологов, кроме того, сказалось влияние имперской идейной традиции, почерпнутой Русью из Византии. Для этой традиции, служившей целям обоснования единоличной власти греческих императоров, наиболее существенными и интересными в любой политической системе были прежде всего монархические элементы. То есть при взгляде через призму монархической традиции другие элементы политического устройства становятся попросту не видны. Князь на Руси не мог не казаться фигурой в чем-то аналогичной императору в Византии, поэтому византийское наследие более всего использовалось для осмысления его места в обществе.
Одним из фундаментальных положений византийской политической идеологии является теория божественного происхождения императорской власти. Знакомство с ним русских книжников не вызывает сомнения. Свидетельства этому мы находим уже в Изборнике 1076 г. (а это, как было уже сказано, одна из древнейших русских книг), где читаем: "Небрежение же о властехъ - небрежение о самом Бозе. Князь бо есть Божий слуга к человеком милостью и казнью к зълыим".
В "Повести временных лет" (нач. XII в.) под 996 г. помещен рассказ о том, как на Руси "умножишася зело разбоеве" (т. е. существенно осложнилась криминогенная обстановка), а недавно крестившийся и в силу этого очень ревностный Владимир Святославич, боясь греха убийства, не решался казнить виновников. Проблема была разрешена после того, как епископы немного утихомирили пыл неофита и объяснили князю: "Ты поставленъ еси от Бога на казнь злымъ, а добрымъ на милование". Обратим внимание: "поставлен еси от Бога".
Вообще автор "Повести временных лет" неоднократно использует эту теорию в своем повествовании. Под 1015 г. в летописной повести об убиении Бориса и Глеба рассказано о том, как Святополк "окаяньный и злый", убив братьев, "нача помышляти, яко изобью всю братью свою и приму власть
Русьску единъ". Летописец обличает его "высокоумие" фразой из Книги пророка Даниила, библейскими адресатами которой были чрезмерно вознесшиеся (и поплатившиеся за это) халдейские цари Навуходоносор и Валтасар: "Даеть Богъ власть, емуже хощет, поставляеть бо цесаря и князя Выше-ний, емуже хощет, дасть" (Дан. 4, 22, 30; 5, 21). И рассуждает далее уже в общем плане: "Аще (если) бо кая земля управить предъ Богомъ, поставляеть цесаря и князя праведна, любяща судъ и правду, и властеля устраяеть и судью пра-вящаго судъ. Аще бо князи правдиви бывают на земли, то много отдаються согрешения, аще ли зли и лукави бывают, то болшее зло наводит Бог на землю ту, понеже глава есть земли".
Летописание более позднего времени продолжило идейную традицию, заложенную ПВЛ. Рассказ об убиении Андрея Боголюбского повествует о том, как "горожане Боголюбскыи и дворане" после смерти князя "разграбиша домъ княж" и учинили еще много беспорядков. "И много зла створися в волости его". В связи с описанным фактом летописец выдает сентенцию следующего содержания: "Павел апостол глаголет: всякая душа властителям повинуется, власти бо от Бога учинены суть; естествомъ бо земным подобенъ есть всякому человеку царь, властью же сана яко Бог. Веща бо вели-кыи Златоустец: темже противатся волости, противатся закону Божию. Князь бо не туне мечь носить, Божий бо слуга есть". Указанный пассаж присутствует как в южной Ипатьевской летописи (в той ее части, которая атрибутируется А.А. Шахматовым и М.Д. Приселковым как Киевский свод 1200 г.), так и в северо-восточной Лаврентьевской, с небольшими различиями. Это свидетельствует о том, что к концу XII в. мысль о божественной природе "царской" и, шире, всякой монархической (в том числе и княжеской) власти достаточно прочно вошла в русскую книжную культуру.
Летописание - не единственный источник, показывающий, что теория божественного происхождения княжеской власти была на Руси известна и даже популярна. Те же идеи присутствуют в произведениях митрополита Никифора, грека, занимавшего киевскую кафедру с 1104 по 1121 г. Митрополит писал свои произведения, по-видимому, по-гречески, после чего они переводились на язык вверенной ему паствы. В своем "Послании против латинян" он пишет о божественном избранничестве светского правителя. Никифор упоминает о князе "яко отъ Бога избраномъ", соотносит царство земное с небесным ("Единъ бо Богъ царствуетъ небесным, вамъ же, съ его помощию, царьствовати земными"), обращается к кня-зям: "избрани бысте отъ Бога". Метафизически предопределено, согласно Никифору, княжение самого Владимира, которому адресует послание: "Егоже Богъ издалеча проразуме и предповеле, егоже изъ утробы освяти и помазавъ".
Свидетельств, как видим, немало. К настоящему моменту представления о том, что общественному сознанию Древней Руси была свойственна заимствованная из Византии идея о божественной основе светской власти, утвердились в отечественной науке и превратились в некоторой степени в аксиому. Вместе с тем есть факты, говорящие, что бытование данного положения идеологической системы не имело всеобъемлющего характера как в пространственном, так и в хронологическом отношении.
Начнем с того, что в Новгородской первой летописи младшего извода, которая, как считается, более точно отразила Начальный свод, послуживший протографом одновременно и для нее, и для ПВЛ, метафизическое обоснование княжеской власти проводится гораздо менее интенсивно. Из перечисленных выше сюжетов ПВЛ в Н1Л параллель имеется только к первому ("умножишася зело разбоеве"). В то же время в рассказе об убийстве Бориса и Глеба новгородская летопись не имеет того нравоучительного рассуждения, основанного на фразе пророка Даниила, которое имеется в ПВЛ. Следовательно, можно предположить, не было его и в Начальном своде. Отсутствуют в обоих изводах Н1Л какие-либо богословские экскурсы и по поводу смерти Андрея Боголюбского. Думается, что это не случайно: следует отметить качественное отличие сюжета о казни разбойников от двух последующих. Если в первом летописец просто передает слова епископов (очевидно, греков, других не было), то в рассказах об убиении Бориса и Глеба или Андрея Боголюбского он говорит как бы "от себя", это "голос за кадром". Именно эти-то последние и отсутствуют в новгородских летописях.
Особенно четко становится видна недопустимость прямолинейных трактовок, если привлечь к анализу такое замечательное по форме и идейному содержанию произведение древнерусской литературы, как "Слово о законе и благодати" (XI в.) митрополита Иллариона, первого русского на киевской кафедре. "Слово" неоднократно привлекало внимание исследователей. Сложились две противоположные точки зрения на концепцию власти у Иллариона. Согласно мнению одних, автор "Слова" первым ввел в сознание русского общества мысль о божественном происхождении власти. Этой точки зрения придерживался И.У Будовниц и сегодня придерживаются Н.М. Золотухина, А.Ф. Замалеев, И.Я. Фроянов. Таким образом, она является почти общепринятой. Противоположное воззрение представлено в монографии И.С. Чичу-рова.
Позиции и тех и других небезупречны.