Монахи, конечно, тоже занимались переписыванием. Достаточно вспомнить Великого Никона, "седящю и делающю книги" на страницах жития преподобного Феодосия Печер-ского. Но "делание книг" Никоном, скорее всего, было не простым их копированием, а работой более творческой. Во всяком случае, вряд ли Никон писал книги для получения дополнительного дохода - это было для него особого рода служение. В то время как для персонажей, голос которых дошел до нас благодаря работам Л.В. Столяровой, переписывание - рутина, скучное и трудное занятие, осуществляемое, надо полагать, для того, чтобы подзаработать. Они разнообразили свой трудовой день мыслями о завтраке и ужине, посторонними разговорами, "вдумчивым" переживанием похмельного синдрома.
Обо всех подробностях своей многотрудной жизни считали возможным сообщать безвестному читателю копируемых священных книг, оставляя записи на полях: "Похмельнъ есмъ", "Чересъ тынъ пьють, а нас не зовуть", "О, господи, помози, о, господи, посмеши: дремота неприменьная и в сем рядке помешахся", "Ох лихо мне лихого сего попирья: голва мя болить, и рука ся тепет", "Сести ужинатъ клюкования съ саломъ съ рыбъим" и пр. Деятельность переписчика из занятия, близкого священнодействию, постепенно превращается на Руси в вид ремесленного производства. Первоначально переписывание книг, как и наставничество, существовало лишь как особая сфера деятельности, часто одна из многих для профессионального клирика-интеллектуала. Со временем произошла профессионализация - по мнению Л.В. Столяровой, "оформление книгописания и письма грамот в самостоятельную ремесленную специальность светского типа" происходит уже в конце XIII в., когда в обиход все более широко начинает входить слово "писец".
Если монастырь или городской собор определить как некую "философскую фабрику", то следует сказать, что немало было в древнерусском обществе и интеллектуалов, работавших в индивидуальном порядке, вне крупных сообществ. К таковым следует прежде всего отнести священников, служивших в небольших приходских храмах. Их функции в приходе были самыми разными. Помимо богослужения, они могли брать на себя воспитание и образование детей прихожан (об этом речь шла выше), могли быть полезны и как грамотеи. Во-первых, для переписки книг: в принципе, заработать таким способом мог всякий грамотных человек, обладавший хорошим почерком. Во-вторых, для составления документов и писем светского характера. Письменной фиксации отношений собственности требовала усложняющаяся социально-экономическая жизнь древнерусского общества.
Достаточно широкое распространение грамотности делало возможным появление "площадных" писцов, составлявших за небольшую плату письма, завещания и договоры. К предположению о большой вероятности существования подобного рода профессионалов приходят академик В.Л. Янин и А.А. Зализняк, по наблюдениям которых среди новгородских берестяных грамот встречаются написанные одним и тем же почерком от лица разных людей. Речь идет о грамотах № 664 и № 710. Авторы разные: Семьюн и Доброшка, но грамоты "писаны не названными в них авторами, а рукой писца. Бросается в глаза его профессионализм, который проявляется в особенностях почерка, тяготеющего к книжной традиции. В основном книжный характер имеет и сам текст письма, почти лишенный новгородских диалектизмов".
Светская власть также служила центром притяжения для людей, способных к умственному труду. Это явление распространенное: власть и интеллектуалы нуждаются друг в друге. Однако всякий раз сотрудничество принимает разные формы. В Византии интеллектуальная элита служила источником пополнения элиты государственной. Философы, риторы, юристы и поэты занимали высшие должности имперской администрации. Более того, хорошее образование было залогом карьеры. "Публичное произнесение блестящей речи открывало перед молодым человеком двери в дома многих высокопоставленных лиц. Василевсы поощряли занятия науками, а диспуты при императорском дворе были событиями большой важности".
На Руси сложилась иная обстановка. При дворах древнерусских князей не видно интеллектуалов, занимавших особенно видное положение. Если возникала нужда в идейной поддержке, князья обращались за помощью к монастырям, к духовенству вообще. В монастырях писались по их заказам и при их непосредственном покровительстве летописи, создавались сборники нравоучительных произведений (например, Изборник Святослава 1073 г.), конструировались идеологические системы, которые затем доводились до населения через церковную проповедь.
В относительной отчужденности людей умственного труда от власти были как отрицательные, так и положительные стороны. С одной стороны, неучастие интеллектуалов в делах управления неизбежно снижало их социальный статус, препятствуя тем самым развитию науки даже в ее средневековом схоластическом воплощении. С другой - та же самая отчужденность давала больше свободы. Древнерусский книжник, живя за счет своего монастыря, мог позволить большую независимость в высказывании своей точки зрения по политическим и иным насущным общественным вопросам. По мнению известного исследователя древнерусской литературы И.П. Еремина, взгляд на летописца как на полностью ангажированного княжеской властью книжного манипулятора (таким автора "Повести временных лет" представлял, например, М.А. Приселков) далек от истины. Летописец, "вопреки общепринятому мнению, гораздо ближе к пушкинскому Пимену: "не мудрствуя лукаво", правдиво описывал он все, что знал, что считал необходимым рассказать; стоя в стороне от междукняжеских распрей и осуждая их, он в политической борьбе своего времени - Ярославичей и их потомков - занимал свою независимую позицию; монах - несомненно Печерского монастыря, самого демократического в Киеве по составу братии, - скорее моралист, чем политик, по умонастроению, он писал свою "Повесть" по собственной инициативе, - как выразитель общественного мнения, земли Русской".
Непосредственно вокруг князя мы видим в основном людей практического склада. Ценился ум, но не образованность сама по себе. Это, конечно, не означает, что людей грамотных и начитанных не было. Но положение их в окружении князя было невысоким.
В связи с этим весьма показательна роль, которую отводит себе "первый русский интеллигент" Даниил Заточник в случае, если князь откликнется на "моление" и примет его на службу. Место, о котором он мечтает, - место придворного интеллектуала на полурабских правах. Рекламируя себя, Даниил писал: "Княже мой, господине! Аще есми на рати не вельми храбръ, но в словесах крепок; тем збирай храбрыя и совокупляй смысленыя". Предлагал князю поставить "сосуд скудельничь" под капель со своего языка, обещая "слажше меду словеса". Рассуждая о возможных вариантах прохождения службы, Даниил выстраивает такую альтернативу: "Доброму господину бо служа, дослужится слободы, а злу господину служа, дослужится болшеи работы".
Из конструкции фразы видно, что положение, в котором Даниил собирается служить у князя, положение полусвободного слуги, который в случае удачного стечения обстоятельств может "дослужиться слободы" (очевидно, поправив свое финансовое положение), а в худшем - оказаться окончательно порабощенным. Но это его не пугает - слишком бедственно его нынешнее положение. Ожидаемые трудности заключаются в другом. Князя еще нужно убедить, что "штатный мудрец" в дружине ему нужен, и в "Слове", и в более позднем "Молении" Даниил тратит немало сил, чтобы показать превосходство ума над глупостью: "Нищь бо мудръ - аки злато в кални (грязном) судни, а богат красенъ и не смыслить - то аки паволочито изголовие, соломы наткано", "Мужа бо мудра посылай - и мало ему кажи, а безумного посылай - и сам не ленися по немъ ити", "безумных бо ни сеють, ни орють, ни в житницю не собирают, но сами ся родят", "умен муж не вельми бывает на рати храбръ, но крепок в замыслех; да тем добро собирати мудрые" и пр. Кроме того, Даниил демонстрирует свои способности: жонглируя цитатами, он, кажется, стремится показать умение ловко рассуждать на любую тему, в какой возникнет нужда. Возможно, похожим образом приходили люди наниматься в боевую дружину - показывая себя, они демонстрировали умение владеть мечом и копьем. У Даниила мы видим "приемы фехтования" словом.
К сожалению, судьба Даниила нам неизвестна. Нашлось ли ему место? Как было сказано, идеологические нужды княжеской власти с принятием христианства вполне успешно удовлетворялись монастырским и городским духовенством. Светский интеллектуал вполне мог остаться без работы. Но сам факт обращения Даниила к князю показывает, что такая социальная категория существовала. Хотя, очевидно, потребность в ней была не очень велика.
Гораздо предпочтительней было, если "умственным оружием" владел кто-нибудь из элиты - сам князь или больший боярин. Таких древнерусская эпоха знала немало: Владимир Мономах, автор замечательного по композиции и идейному содержанию "Поучения", его отец великий князь киевский Всеволод, который "дома седя, изумеяше 5 языкъ", боярин Петр Бориславич. Этот последний особенно интересен. С его именем связывают летописную повесть о посольстве великого киевского князя Изяслава Мстиславича к Владимиру Галицкому, в котором сам боярин участвовал. В повести содержатся такие подробности, которые могли быть известны только очевидцу, участнику событий. Более того, Б.А. Рыбаков считал Петра автором киевской летописи, охватывавшей события княжения Изяслава Мстиславича и его потомков - полувековой период. Если это предположение верно, то перед нами несомненно - аристократ-интеллектуал, мудрый советник, посол и книжник, опора князя в политических делах и летописец, обеспечивавший фиксацию исторических событий в нужном свете. Хотя не исключено, что за спиной знатного боярина стоял безвестный, хотя в профессиональном плане более удачливый коллега Даниила Заточника, труду которого мы обязаны за подробный летописный рассказ.
Если первый социальный тип, находивший применение знаниям и плату за труды у княжеского двора, воплощает образ Даниила Заточника, то другой, еще более загадочный, может быть условно обозначен именем легендарного Бояна. Дружинные певцы, прославлявшие в своих произведениях воинские подвиги вождей и их соратников, широко известны в древней и раннесредневековой Европе: аэды гомеровской эпохи, кельтские барды, скандинавские скальды IX–XIII вв. Думается, Древняя Русь не была исключением из этого ряда. Хотя прямых источников информации о профессионалах такого рода у нас немного. Предположения, имеющие более весомое основание, чем историческая аналогия, могут быть подкреплены лишь отсылкой к "Слову о полку Игореве" и к начальным фрагментам "Повести временных лет", в которых угадывается обращение к традиции устного творчества. Боян - "соловей старого времени" (вероятно, XI в.), неизвестный автор "Слова" - певец нового (XII в.). Других персоналий материалы древнерусской письменной истории нам не дают.
Впрочем, вряд ли следует пренебрегать эпическим материалом. Об историчности народного гусляра Садко писал известный исследователь русских былин В.Я. Пропп: "Садко - не богатырь и не воин, он бедный певец-гусляр. Это не мифологический купец типа Вяйнемейнена, но и не скоморох, потешающий своих слушателей песнями не всегда высокого достоинства. Это - настоящий художник, и, как тип певца, он несомненно историчен. Мы знаем, что художественная культура Древнего Новгорода представляет собой одну из мировых вершин в развитии средневекового искусства. Это относится и к архитектуре Новгорода, и к его живописи, и к его литературе, о чем прежде всего свидетельствует эпос. Мы имеем все основания предполагать, что на том же высоком уровне находилось и музыкальное искусство Новгорода и что оно высоко ценилось и было популярным. Иначе бедный певец не смог бы войти в эпос и стать главным героем его". И хотя Садко в былине выступает вне княжеской дружины, песнетворчество могло привести его и туда. В данном случае важен сам факт не просто существования, но и достаточной распространенности типа профессионального певца-музыканта, его популярности в обществе. В былине прямо указывается источник существования, характер заработка гусляра:
А и как только он ходил по честным пирам, Спотешал как он да князей, бояр, Веселил как он их на честных пирах.
Возможно, древнерусские песнотворцы были функционально близки скандинавским скальдам. Скандинавское присутствие на Руси было достаточно обширным - дружинных певцов здесь не могли не знать. Во всяком случае, в стадиально-типологическом отношении певческая манера Бояна (насколько можно о ней судить по описанию в "Слове о полку Игореве") родственна скальдическому стиху. Более того, в описании "Слова" Боян пользуется образами, прямо напоминающими поэтические иносказания, описанные у Снорри Стурлусона.
Однако нельзя не обратить внимания и на весьма существенные отличия. Скальды часто были известными общественными деятелями. Таковы, например, конунг Харальд Сигур-дарсон, автор знаменитых "Вис радости", исландский общественный деятель, поэт и хевдинг Снорри Стурлусон и др. Владение словом - одно из престижных достоинств норманнского воина и вождя. Древнерусские князья, напротив, стихов не сочиняли. Идеальный князь, по древнерусским представлениям (нашедшим свое выражение, например, в "Поучении" Владимира Мономаха), - образованный, деятельный, смелый, истинно верующий, но отнюдь не поэт. Судя по обилию языческих реминисценций в "Слове о полку Игореве" и по эпитету Бояна - "вещий", дружинная поэзия славян была тесно связана с язычеством и вместе с ним канула в Лету, уступив место близ княжеского стола книжной мудрости представителей православного духовенства. Вместе с тем эпическая традиция, "отодвинувшись" в ходе горизонтального размежевания древнерусского общества от власти, сохранилась в простонародной среде. Базовая для древнерусской культуры модель "учитель - ученик", на которой строились механизмы ее сохранения и воспроизводства, способствовала сохранению этой составляющей раннесредневековой интеллектуальной культуры на многие столетия.
"Поклоны ведет по писаному, кресты кладет по ученому": правила поведения, вежливость.
Ни для кого не секрет, что в рамках той или иной малой группы проходила и проходит основная часть жизни человека. Важно быть гражданином на вече, воем в ополчении, но выступать в этих общественных ролях человеку Древней Руси приходилось не каждый день, а вот общение с женой, с соседями, с детьми происходило ежечасно. Нормы повседневного поведения в узком кругу могут не меньше сказать нам о культуре наших предков, чем высшие ее достижения в сфере искусства и духовного развития.
Да и для самих людей Древней Руси общественная оценка каждого человека зависела не только от его принадлежности к известному слою населения, но и от личного умения вести себя среди людей. В русских былинах, сохранивших много представлений седой старины, положительный герой обычно отличается "вежеством": "поклоны ведет по писаному, кресты кладет по ученому" (таков, например, Добрыня), и, напротив, - герой отрицательный демонстрирует полное незнакомство с правилами приличного поведения или неуважение к ним. Тугарин Змеевич в былине, вошедшей в самый древний сборник Кирши Данилова, "нечестно", т. е. неучтиво, безобразно хлеб ест - толкает за щеку по целой монастырской ковриге, "нечестно" пьет и ко всему еще похабным образом пристает к княгине - "руки в пазуху кладет, целует во уста сахарные".
Поведение, как и одежда, в древнерусском общественном сознании носило знаковый характер. "Качество" человека, его место в социальной организации во многом зависело от особенностей его поведения. Одновременно имела место и обратная зависимость - каждый человек должен вести себя сообразно своему состоянию (возрасту, общественному положению и пр.). В популярном в Древней Руси (XIII в.) переводе византийского сборника мудрых изречений "Пчела" по этому поводу сказано: "Трех возненавидь, душа моя, участь их омерзительна: стара блядива, богата лжива, убогого заносчива". Повышенное внимание к этикету, присущее всем практически традиционным обществам, хотя и в меньшей степени, чем в средневековой Европе, но проявляется и на Руси.
Заинтересованность древнерусского человека в вопросе "что такое хорошо и что такое плохо" обнаруживает себя в популярности, которой пользовались нравоучительные сюжеты в переводной и оригинальной литературе, в напряженности, с которой обсуждали этот вопрос церковные иерархи в связи с проблемами исповедальной дисциплины, в стремлении упорядочить личную жизнь людей при помощи княжеских уставов и пр.
Жизненные наблюдения, а также идеи, почерпнутые из книг, часто облекались в форму сжатых руководств, сборников правил на каждый день, "Поучений", адресованных, как правило, некоему "сыну" (понимаемому буквально или духовному), обязанность которого была внимать и впредь так по писаному и поступать.
Откроем вместе с древнерусским читателем страницы уже знакомого нам Изборника 1076 г., в который было включено немало таких "Поучений", и поглядим, что представляет собой хороший, воспитанный человек по древнерусским порядкам.
Обращает на себя внимание, что адресатом поучений выступает то воображаемый богач, то бедняк. Причина этого в том, что, имея в виду некоего усредненного читателя, составитель Изборника (являвшийся, как считают, одновременно и автором некоторых текстов) подбирал материал с расчетом, что всякий человек относительно одних богат, а относительно других беден. В обществе с незавершившимся социальным расслоением, когда между очень богатым и совсем бедным существует множество переходных состояний, это была естественная ситуация.
Главная цель этических исканий в высокой "книжной" культуре Древней Руси - как можно более полно подчинить свою жизнь христианским нормам и строить ее так, чтобы в конце концов достигнуть Царствия Божия: благопристойному поведению давалась высшая санкция. "Приличное" поведение по-древнерусски - это не просто светский "дендизм", это своеобразное религиозное служение. Характерно, что высокий моральный уровень тесно увязывается именно с правильным поведением, а не с внутренними устоями, как то привычно современному человеку.
Согласно наставлениям Изборника 1076 г., прежде всего необходимо соблюдать определенные правила в повседневном общении: богобоязненный (а значит, "приличный") человек ведет себя соответственно. Прежде всего речь идет об определенной умственной дисциплине: он "высок умом", т. е. размышляет на отвлеченные, богословские, "высокие" темы. Но при этом внешне эта погруженность в горние сферы никак не проявляется: ходит он со склоненной головою, и хотя мысли его "въ небеси", но очи приличный человек держит долу (т. е. смотрит вниз, не пялится кругом), "уста стишена" (говорит мало и негромко), он даже ступает тихо. Эта внешняя скромность противопоставлена насыщенной, хотя и несколько однообразной внутренней жизни: сердце его "вопиет к Богу", он быстр умом, принципиально не слушает ничего плохого, а только святые словеса (немного страусиная позиция, но и в ней есть определенный смысл). Не стыдится поклониться "вьсякому, съзъданомо въ образе Божий", т. е. не стесняется поприветствовать любого человека. Почитает старших. Сверстников своих встречает с миром, а младших с любовью. Такой вот древнерусский идеал.
В разделе "Святого Василия како подобаеть человеку быти" Изборника содержатся предписания культурного поведения за столом. Древнерусский человек обедал обстоятельно и поэтому с большим вниманием относился к соблюдению порядка в этой сфере. Нормы почти тысячелетней давности не отличаются от современных, внушаемых человеку с самого юного возраста: есть полагалось без разговоров и умеренно.