По справедливости, старший член Черноморского Адмиралтейского правления был прав. Деньги и пушки, корабельный лес и канаты, прочие припасы в первую очередь поступали на Балтику. Шла война со Швецией, до столицы рукой подать, а Севастополь далече, авось перетерпят. К тому же и светлейший не любил тревожить императрицу по "пустякам", от которых зависела морская сила на юге. Мордвинов же настаивал на своем, дело доходило до перепалки с князем, и Мордвинов подал в отставку. Потемкин вздохнул с облегчением. Еще один строптивец не будет портить ему настроение. Получив рапорт Мордвинова, князь осуществил давно задуманное - развел в разные стороны Войновича и Ушакова.
Войнович получил назначение в Херсон вместо Мордвинова, но "с передачей прав по заведованию морской частью в Севастополе" Ушакову.
Вступив в должность, Ушаков прежде всего обошел все корабли эскадры, досконально обследовал их состояние, поближе познакомился с командирами. Раньше он общался с ними во время редких встреч на служебных совещаниях у Войновича и неплохо был осведомлен лишь о положении на фрегатах, приданных ему в подчинение на время походов Севастопольской эскадры как командиру авангарда. Теперь же в его подчинении находилось два десятка судов: три 60-пушечных и два 54-пушечных линейных корабля, восемь 40-пушечных фрегатов, репитичное судно, два крейсера, три брандера. Почти на всех судах остались недоделки со времен сражения у Фидониси. Как командир Севастопольского порта Ушаков проверил состояние и запасы на береговых складах-магазейнах. И там картина удручала. Запасы были на исходе, совсем отсутствовали парусина и канаты, якоря и железные поделки, не было ни одного лишнего орудийного ствола. Тревожило Ушакова и количество провизии. О всем этом он доносил в Адмиралтейское правление, в Херсон, но там помалкивали.
Время шло к весне, по ту сторону моря, встревоженные осенним рейдом Сенявина, турки выслали для охраны Анатолийского побережья шесть фрегатов. Другой отряд из шести фрегатов патрулировал западный берег до устья Дуная. Турецкие купцы побаивались выходить в море без сопровождения конвоя. В конце марта в Буюк-Дере, султанском дворце, сменился правитель Порты. Скончался прежний султан Абдул-Хамид, и его место занял наследник, сын султана Селим III. Молодой султан назначил Эски-Хуссейна командующим сухопутными войсками.
- Искупи свою вину, иди и отбей у неверных нашу крепость, Очаков.
Командовать флотом он поручил своему другу, сверстнику, капудан-паше Гуссейну.
- Твоя первейшая обязанность высадить на подмогу нашим братьям десант в Крыму. Невозможно оставлять гяурам наши прежние земли.
О замыслах султана проведал Потемкин и предупредил Войновича. "По доходящим сюда сведениям Порта спешит сильным вооружением; предприятие на Очаков будет, может быть, первым действием весны".
Войновичу вменялось срочно вооружить гребную флотилию для прикрытия Очакова со стороны моря. Матросов для галерного флота не хватало, раз-два - и обчелся. Вокнович посадил вместо них на весла егерей Лифляндского корпуса. На Очаковский рейд готовились перейти недавно спущенные на воду линейные корабли и фрегаты.
В Севастополе Ушаков разрывался между кораблями эскадры и берегом. Скоро понял, что без помощника ему не обойтись. Бывший флаг-офицер Войновича, Сенявин, находился в подчинении Потемкина, исполнял его поручения по переводу кораблей из Лимана в Севастополь. Ушаков востребовал своего верного сподвижника по прежней службе, капитан-лейтенанта Петра Данилова. Войнович не смог воспрепятствовать, но затаил каверзу.
Стремясь в очередной раз досадить Ушакову, направил в Севастополь расписание офицеров Черноморского флота по судам, где упомянул Ушакова просто как командира корабля "Святой Павел". Видимо, желал лишний раз подчеркнуть номинальность положения командующего флотом в Севастополе. Но не знал, не ведал Войнович, что днем позже подписан в Петербурге императрицей указ о производстве Ушакова в контр-адмиралы.
В середине мая об этом оповестил Черноморское Адмиралтейское правление князь Потемкин. "По именному высочайшему ее императорскому величества указу 14 день апреля сего мне данному всемилостивеише пожалован: состоящие во флоте Черноморском бригадир и капитан Федор Ушаков в контр-адмиралы…"
Отныне Федор Федорович становился на одну ступеньку по воинскому званию со своим начальником и недоброжелателем Марко Ивановичем.
Но Марко Иванович оставался верным своим прихотям. Следом за указом о присвоении высокого звания Ушакову последовал ордер Войновича. "Флота капитан Овцын, служивший прежде во флоте Черноморском, при настоящих военных обстоятельствах пожелал воспользоваться оным к изъявлению на самом деле ревностного своего к службе и ее императорского величия усердия от его светлости высоковелительного господина генерал-фельдмаршала и кавалера князя Гри-горья Александровича Потемкина Таврического прислан ко мне с предписанием употребить оного к вашему превосходительству: употребите себе в помощь флаг-капитаном".
Читал и перечитывал Ушаков очередное послание Войновича, и негодование захлестывало его душу. "Как он ловчит, прикрывается величествами и светлейшим. Но князь-то не велел определять Овцына ко мне. При мне состоит флаг-офицер Данилов. А на что мне сей капитан, в дядья мне годен, почитай, на десяток годов старше меня. Мне потребен офицер проворный, сметливый, меня с полуслова понимающий. К тому же Овцын, помнится, прославился в свое время в Херсоне, лихоимцев прикрывал, на всякое мошенничество взирал бесстрастно. Не бывать у меня такому подмогой!"
Невольно вспомнились передряги с Войновичем, его стремление в каждом удобном случае унизить достоинство его, Ушакова. "Вот и нынче надумал мои исконные права командующего эскадрою попрать".
Как никогда, в прошлые кампании, рано, Севастопольская эскадра в середине июня вытянулась на внешний рейд. Можно было бы и отправляться в крейсерство, но на кораблях запас провизии на исходе, на "Владимире" нет второго якоря, недостает двух кар-туальных единорога, на фрегате "Андрей" некомплект 24 пушек. Не раз напоминал о всех потребностях Вой-новичу, но ответа нет. Теперь решил Ушаков сноситься по этим делам с Потемкиным. На рейде каждый день на всех судах с утра до вечера слышались звуки барабанов, заливались свирелью боцманские дудки. Сновали по вантам и реям матросы, распускали и подбирали паруса, обтягивали снасти. Новый командующий эскадрой вводил свою систему обучения экипажей, по раз усвоенному им принципу в начале службы - каждый моряк, будь то офицер ли, низший ли чин, служитель, должен знать свое дело в совершенстве. Днем ли, ночью ли, в шторм или непогоду исправно и споро выполнять обязанности. Того требует весьма сложная морская служба. Море не суша, жди беды каждое мгновение. А тем паче ежели перед тобой неприятель. Выбора нет, или ты возьмешь верх, останешься на этом свете, или тебе амба. С особым тщанием следил новый флагман за обучением канониров. Среди них встречалось немало пришедших недавно пушкарей из сухопутных полков. Со времен Морского корпуса на всю жизнь флотскую запомнил Ушаков создателя флота российского постулат: "Вся оборона корабля от артиллерии зависит". Вещие слова Великого Петра претворял всюду, где служил.
Не всем офицерам, да и некоторым капитанам пришлись по нутру жесткие правила повседневной жизни, внедряемые на кораблях. Командиры старались исполнять все как положено, но немало среди них надеялись, что авось флагман-то временный, не навсегда. Тем паче меж собой судачили, зная о недовольстве им начальства в Херсоне.
Вечерами до ночи светился фонарь в каюте флагмана. Все же решил Ушаков излить наболевшее Потемкину. Пояснить-таки свои отношения с Войновичем. И не для собственного довольствия или успокоения, а прежде всего для пользы службы. Извещал князя не официальным рапортом, а письмом, пространно, без каких-либо наговоров, но не поступаясь своими жизненными принципами и нравственными устоями.
Вначале изложил историю с назначением Овцына и причину, почему не осмеливается обращаться по этому поводу к Войновичу, "ибо не вижу к себе никакого снисходительского уважения, кроме великих неблаго-приятств". Ушаков не жаловался, не просил снисхождения, а взывал к справедливости. Идет война, и, как никогда, требуется единодушие военных людей. Потому Ушаков и сносит многие несправедливости ради общей пользы, "пренебрегая я всякую прискорбность, хотя и с великим отягощением, сношу ее терпеливо и всевозможно стараюсь заслужить милость его превосходительства, но старание мое бесплодно. Немилости его ко мне беспредельны, опасаюсь я, что и малейшее какое случившиеся несчастье может повергнуть в пропасть бездны".
Законы суровы, особенно в военное время, никто не может быть застрахован от "неизбежных в чем-либо иногда случаев, а немилости полномочного начальника могут увеличить и довершить оное". Поведение же Войновича никак не способствует, "лишают последнего здоровья и отнимают ту способность, которую надеялся бы я при ободренном духе" при встрече с неприятелем "употребить с пользою".
Не имея никакого покровительства свыше, надеялся Ушаков на справедливое отношение князя. "Давнее время, перенося все чувствуемые мною, причиняемые напрасно мне прискорбности, терпеливо надеялся когда-нибудь самолично объясниться вашей светлости, но случаи до сего не допустили, а письмом, в рассуждение военных ныне обстоятельств обеспокоить, также не осмеливался".
И теперь, откровенно объясняясь с Потемкиным, Ушаков как бы вручает ему свою судьбу. Что касается назначения к нему Овцына, то это произведено без какого-либо согласования с ним, флагманом, вопреки всем правилам. А ведь флаг-капитан "должен быть такой, который бы в случае мог заступить мое место и исполнять должность флагмана, в чем и все командующие были бы уверены… А флаг-офицер определяется по выбору ж флагмана, способный, из молодых штаб-или обер-офицеров".
Немало, видимо, еще наболело на душе у временно исполняющего должность командующего флотом в Севастополе, но он ценит время князя: "Множество случаев и прискорбностей письмом своим объяснить не отваживаюсь, ибо нанесу тем великое затруднение".
Отослав письмо, Ушаков с головой ушел в работу. Его заботили не только эскадра, но и состояние дел в месте базирования ее, в Севастополе. За минувшую зиму он убедился, что к исправлению кораблей здесь относятся спустя рукава. Войнович дал полную свободу старшему корабельному мастеру Катасонову. От него зависела работа по подготовке судов к предстоящей кампании. В его подчинении находились мастеровые люди, он распоряжался всеми материалами и запасами для ремонта.
Раньше, на "Святом Павле", Ушаков обходился своими силами. Плотники, слесарь с помощью матросов добротно проводили ремонтные работы, все делали на совесть, старались, и Ушаков всегда поощрял их. Больше того, на берегу экипаж своими силами построил каменную казарму, пристроил к ней лазарет для больных матросов.
Катасонов, в бытность Войновича, делал ремонт кое-как, много материалов уходило на сторону. Теперь же корабельный мастер в открытую начал строить для себя каменный особняк из пильного известняка, сподобил себе роскошный экипаж, плотники и столяры изготавливали мебель для дома. Где уж тут ремонтировать корабли. Катасонов все распоряжения Ушакова игнорировал, ссылаясь на начальство в Херсоне.
- Покуда не пришлют мне ремонтные ведомости из Адмиралтейства и под них деньгу для оплаты мастеровым, ни единого гвоздя не отпущу и людей не пришлю, - отвечал он всегда Ушакову.
На требования Ушакова Войнович отмалчивался, время уходило, многие работы производили сами матросы, и часто деньги за этот ремонт клал себе в карман корабельный мастер Катасонов.
Во время стоянки на рейде Ушаков постоянно вел разведку по всему акваторию от Тарханова Кута до мыса Сарыч. В дозор наряжались попарно легкие быстроходные суда под командой греков, состоявших на русской службе.
Потемкин отозвался на нужды Ушакова, распорядился на пополнение экипажей прислать пехотный полк, знал, что Ушаков сподобит из них неплохих матросов и канониров, обещал прислать пушки взамен единорогов. Вместе с тем распорядился усилить наблюдение за морем.
"Я ожидаю, - указывал князь в ордере Ушакову, - от усердия вашего и радения к должности, что вы с своей стороны ничего не упустите, что только службе способствует, и потому надеюсь, что флот, вами начальст-вуемый, до возможной доведен исправности. Между тем продолжайте доносить мне почасту обо всем, что на море будет примечено и также касательно вашей команды".
Собрав командиров кораблей эскадры, Ушаков сообщил им о приведении в кратчайший срок судов к выходу в море.
- Мне рапортом доложить завтра о состоянии судов, экипажей, каких, сколько припасов недостает. Касаемо горячего вина, положенного по чарке, ведомость ту имею. Ожидаю привозу в скором времени.
Отпустив командиров, Ушаков вызвал Данилова:
- Нынче, Петр Алексеич, занедужил я, который день на ногах, а все хворь не стихает. Отлежусь-ка я завтра денек. Примешь рапорта от командующих, мне доложишь. А нынче призови-ка лекаря.
Утром к борту "Святого Павла" подошла шлюпка, прибыл курьер от полковника Гальберга. Флаг-офицер сопроводил его к Ушакову.
- Курьер сей, - доложил Данилов, - привез рапорт с известием, что в Балаклаве объявилось французское судно купецкое.
- Еще чего? - беспокойно спросил Ушаков, приподнимаясь на койке. - Откуда его нелегкая принесла? Зови курьера.
Прочитав рапорт, Ушаков вызвал капитан-лейтенанта Великошапкина:
- Сходите на берег, берите верховую лошадку и отправляйтесь в Балаклаву. Там француз объявился, за купца себя выдает. Досконально обстоятельные сведения соберите. Особливо старайтесь допытать у владельца и тамошнего капитана, какова их истинная
цель прибытия в Балаклаву.
Великошапкин возвратился на следующий день, к вечеру.
- Судно купецкое, ваше превосходительство, - доложил Великошапкин, - шкипером там состоит француз, некто Гарнье, он же и владелец судна. Судно прозывается "Латартана Ладель". Нанял его купец Люис Болот, загружено вином ренским, кофием, пряностями разными. Экипажу семь человек, пяток французов, ливор-нец да грек. На судне было трое наших россиян, якобы пленных и выкупленных в Цареграде французским посланником для передачи в подданство российское. Оных пленных тамошний начальник, капитан Николаев, препроводил под караулом по команде для выяснения всех обстоятельств. Судно прибыло из Самсуна. Побывало с две недели тому назад в Анапе. Там находится какой-то хан крымский с войском, на рейде суда турецкие.
Слушая Великошапкина, Ушаков соображал, что Балаклава ныне находится под начальством сухопутных войск и формально подотчетно ее состояние генералу Неклюдову. Но сам Ушаков знал Балаклавскую бухту, небольшую, но весьма удобную для стоянки, и потому туда ненароком всегда могли проникнуть всякие лазутчики.
Отослав рапорт о случившемся Войновичу, спустя несколько дней и не совсем выздоровев, Ушаков сам прибыл в Балаклаву и обстоятельно расспросил шкипера и купца об их плавании, и особенно о состоянии турецкого флота. Беседа длилась не один час, но узнал Ушаков много полезного и не жалел, что поднялся с постели раньше времени.
О людях Великошапкин разузнал все точно, за исключением пленников.
Оказалось, что это не пленные, а торговцы-армяне из Нахичевана, что близ крепости Дмитрия Ростовского. Торгаши эти с началом войны были захвачены турками, как российские подданные, и содержались в каталажке, в Цареграде. Вызволил их за свои деньги французский посланник.
Больше рассказывал Люис Болот. Оказалось, что он не только купец, но и капитан. Очутился Болот в Константинополе с товарами на большом судне еще в апреле. За штормами не мог долго выйти в море. А потом прусский и шведский послы подговорили турков не выпускать его в Черное море. Потом французский министр уговорил Диван, и купца отпустили под присмотром чауша, турецкого чиновника, чтобы он не заходил в русские порты. Побывал в Самсуне, Синопе, дважды в Анапе. Хотелось ему отправиться в Тавриду. Тогда он нанял в Анапе малое одномачтовое французское судно "Латартана Ладель", перегрузил на него товары и без чауша отправился в Балаклаву. Рассказ о коммерции мало интересовал Ушакова, надо было узнать, что происходит в гаванях с военными кораблями, и тут Болот оказался весьма осведомленным.
- Весь флот турецкий, сеньор, располагается в Константинополе, в бухте, напротив султанского дворца, в Буюк-Дере. Насчитал я там двенадцать линейных кораблей, восемь фрегатов, одну или две больших галеры. Других небольших, дубель-шлюпок, кирлангичей десятков семь-восемь.
К удивлению Ушакова, француз подробно указал, какие орудия, калибром и количеством стоят на многих из названных судов. Когда флот выходил в Черное море, один линейный корабль за неисправностью не смог идти в поход, и разгневанный султан приказал отрубить голову начальствующему члену при Адмиралтействе.
- Таки и отрубили? - засомневался Ушаков.
- Своими глазами сие наблюдал при стечении публики, сеньор, - улыбаясь, ответил француз.
- Более ничего в Золотом Роге не приметили по военной части? - поинтересовался Ушаков.
- Смею сообщить, что при мне один линейный корабль и семь или восемь фрегатов отправились в Архипелаг, знаю достоверно, что там греческие корсары не дают проходу турецким купцам.
Ушаков знал, что в Архипелаге русские агенты нанимают греческих моряков с судами для пресечения подвоза зерна в Константинополь.
- Не заметили ли чего примечательного для нас в портах, где побывали в Черном море? - продолжал расспрашивать Ушаков.
Словоохотливый капитан сообщил немаловажные новости.
- На верфях в Синопе стоят на стапелях два корабля. На рейде там стояли два фрегата, на одном из них я побывал. Смею сообщить, сеньор, матросы на нем никчемные, половина больные и худосочные. В Самсуне и Анапе одни купеческие суда. Знаю достоверно, что в Суджук-Кале крымский хан высадил войско. Оно предназначено для наступления в Крыму. Слышал в Константинополе, что султан подарил этому хану соболью шубу и кинжал. Султан обещал, если хан завоюет Крым, то станет тамошним султаном.
Подробно описав все слышанное, Ушаков отправил рапорт Потемкину. Только успел уехать курьер, в домике Ушакова появился Люис Болот.
- Осмелюсь, сеньор, желательно с вами продолжить знакомство, чувствуя ваше ко мне расположение.
Пришлось вежливо выпроводить незваного гостя, объяснив, что он, Ушаков, правит военную службу и не располагает времени для беседы. "Добро, что уже темнело и француз ничего путного не смог рассмотреть в бухте и на рейде", - подумал Ушаков, провожая гостя с большой корзиной с вином и угощениями.
На следующий день поневоле пришлось отсылать рапорт о визите француза светлейшему князю.
Потемкин немедля отозвался на донесения Ушакова. Отныне в военное время иноземцам запрещалось заходить в порты Крыма.