- По уму бы - исповедоваться мне, но я хочу беседы с тобой. И не столько о моих грехах, сколько о причинах, толкнувших меня на грехи тяжкие, - проговорил царь и пригласил: - Пошли.
Молча миновали несколько палат, и в небольшой полутёмной комнате Иван Грозный указал Сильвестру на лавку.
- Садись. Садись и слушай.
С неподдельной горечью он принялся выворачивать душу наизнанку, старательно оправдывая и свою необузданность, и свою вспыльчивость, и свою ненависть, месть, к большинству князей, которые все детские годы унижали его донельзя. Исповедь была даже более откровенно безысходной, чем при первой беседе с Михаилом и Владимиром Воротынскими, когда он распахнул душу перед ними после их освобождения из подземелья. На сей раз это были жалобы человека, глубоко переживавшего свой недавний позор, свою обиду на тех князей и бояр, кто жаждет трона, волею Господа Бога предназначенного только ему одному. Единовластцу.
Сильвестра удивляли не сами факты бесчинства бояр - он, как и многие священнослужители его ранга, знал довольно много о жизни Государева Двора. Иерей понимал, что вопиющие факты унижения малолетнего царя, интриги, ложь и разврат, царившие в Кремле, развращали не только царствующего ребёнка, но и всю Россию (рыба с головы гниёт), это и подвигло Сильвестра на создание нравственного наставления христианам, заставило сесть за "Домострой". Теперь его удивило столь оголённое признание самовластца в своей беспомощности, хотя и о ней Сильвестр был наслышан. Он со своими друзьями дьяком Адашевым, братом государя Владимиром Старицким с князем Андреем Курбским не единожды говорили о том, как поправить дело, более того, у них имелся выработанный план преобразования управления Россией, и сейчас Сильвестр готов был ответить откровенностью на откровенность, и только насилуя себя, не делал этого.
Поступок не ахти какой честный, зато, Сильвестр считал, полезный и для него лично, и особенно для России. Любой совет сейчас, когда царь в таком напряжении, не может быть воспринят с должным вниманием. Это - первое. Но более значительно иное: выскажи он все свои мысли сейчас, царь может больше не позвать его к себе. Что-то государь примет, на что-то не обратит внимания, но, чтобы добиться того, о чём говорилось в кругу друзей, нужно долгое и настойчивое влияние - следует стать необходимым царю. Быть ему не духовным отцом - он у царя есть, Фёдор Брамин, и пусть остаётся - а ближним советником.
Перекрестившись, Сильвестр заговорил:
- Слов нет, иные бояре и князья не блюдут заповеди Господни. Не все, однако. Не опора ли тебе братья Воротынские? Не поддержка ли тебе князья Шереметевы? Да мало ли честных, болеющих душой за отечество твоё. Не гневи, мой совет, Бога, не хули всех скопом. Приближай к себе честных и преданных. И всё же, как я считаю, у бояр следует повыдёргивать маховые перья. Как? Дай, государь, подумать недельку, благословясь у Господа Бога. Я дам тебе знать, как буду готов к беседе.
Вот так. Не единовластцу определять срок для беседы, а всего лишь настоятелю церкви Благовещения. Иван Грозный, однако, вовсе не обратил на это внимания.
- Хорошо, - кивнул он согласно.
Неделя прошла в нескольких встречах с друзьями и сторонниками нестяжательства и соблюдения устоев славяноруссов (Сильвестр был ярым поборником идей Нила Сорского), но главное, в переписке набело "Бесед Валаамских чудотворцев". Этот морально-нравственный кодекс в основном для духовенства, особенно же для монашества, вот уже несколько месяцев ходил по рукам служителей церкви, у одних вызывая восторг, у других - злобу. Дознаться, кто автор этого убийственного памфлета, стремились и те и другие. Нестяжатели, чтобы достойно почитать его в своих рядах, стяжатели - чтобы предать анафеме, а то и расправиться: сжечь по решению церковного суда в железной клетке, как с согласия начавшего царствовать сына Ивана Третьего Великого Василия Ивановича сожгли на Красной площади выдающихся российских мыслителей, обвинив их в жидовствующей ереси и колдовстве только за то, что они боролись с безудержной алчностью духовенства, особенно высшего. Увы, поиски автора памфлета были безуспешны. Чудотворцев Сергия и Германа, от чьих имён он написал памфлет, в Валааме не было.
Не сам ли Сильвестр его автор?
Главная мысль, которую твёрдо отстаивали "чудотворцы" - удел духовенства жить в бедности и молиться, соблюдая строго все посты, а следить за этим (какая наивность) должны правители всех рангов и самолично царь. С памфлетом Сильвестр собирался непременно познакомить Ивана Грозного.
Вот уже переписана набело "Беседа Валаамских чудотворцев", но задержка оказалась в другом: затягивалась подготовка списков, содержащих сведения о том, какими средствами и какими землями располагают высшее духовенство и монастыри. Сильвестр знал, что они громадны и никак не соответствуют нынешнему состоянию российского общества, однако лишь голословные утверждения о сложившемся положении дел не очень-то убедят Ивана Грозного - нужны цифры.
Неделя на исходе, дьяк же Поместного приказа, добровольно взявшийся пособить Сильвестру, не укладывался в срок. Он просил ещё пару деньков.
- Ладно, - согласился Сильвестр, - обойдётся, быть может.
Обошлось. Иван Грозный, когда миновала неделя, не напомнил Сильвестру об уговоре, а терпеливо ждал вести от самого иерея, и как только дьяк Посольского приказа справился со своим добровольным уроком, встреча Сильвестра с царём состоялась сразу же.
- Чем порадуешь? Чем огорчишь? - спросил Иван Грозный.
- Ни то ни другое не приготовлено. Только советы. Разумны они или нет, тебе, государь, судить.
- Выкладывай.
- Перво-наперво покайся перед народом. Прощения попроси за опозоренных посланников Великого Пскова, за кровь, пролитую после пожара, за то, что не видел ничего и никого, упиваясь борьбой с наглостью князей и бояр, многим из которых желательно сидеть на троне державы Российской. Позови для этого подданных от всех сословий всех старейших городов и выйди к ним со своим покаянным словом. Объяви, что станешь впредь принимать челобитные от каждого подданного, и определи сразу же, кто будет разбираться по каждой челобитной для доклада тебе.
- Не унизительно ли для царя? Трепет перед наместником Бога на земле не потеряется ли?
- Нет. Напомни собранным Завет Господа Бога, а он таков: царь - благодетель, а не тиран. Кто осудит, кто отнесётся к тебе с пренебрежением, если ты будешь править по Заветам Господа? Если только церковь. Вернее, митрополит и его клир.
- Не злословь всуе. Ты же сам не из рядовых служек.
- Оттого и говорю, что много знаю, много вижу. Посуди сам, государь, церковь давно нарушила священное: Богу - богово, кесарю - кесарево. Церковь и светское правительство слились воедино.
I Церковь сама управляет своим имуществом. Церковные земли никак не зависят от твоей воли, воли Думы и приказов. Церковь судит своим судом. Она ме отчитывается в своих доходах, не платит пошлин. Вот тут список, чем владеет российское духовенство. Погляди.
- Почитай сам и поясни.
- У митрополита владения в пятнадцати епархиях. Доход годовой более трёх тысяч рублей. Архиепископ Новгородский имеет и того больше - ежегодный доход его десять-двенадцать тысяч рублей. Чуть беднее другие епископства, но те тоже далеко не убогие. Что удивительно, приходское духовенство страшно ущемлено: денежная руга - 12 копеек или чуток больше, а земли же в основном десятины три-четыре. И это при том, что монастырские общины владеют почти четырьмя миллионами десятин, имея от земли ежегодно дохода почти девятьсот тысяч рублей. Более чем шестьсот тысяч крестьян, обрабатывающих монастырские земли, тоже живут не богаче приходских священников. Вот такие загребущие руки у тех, чей удел творить молитвы к Господу Богу, дабы ниспосылал он благо всем страждущим на земле.
- Выходит, твой совет: монастыри, клир и лавры - под самый корень?
- Не совсем. Конечно, если продолжить дело деда твоего Ивана Великого, польза для России будет неоценимая. Дед твой, отбирая неправедно приобретённые монастырские земли, наделял ими служилых людей. Он, по сути дела, создал новое сословие - дворянство. Не завершил дед задуманного, докончи его ты. Возвеличь дворянство, умножь его многократно, тогда сами собой выпадут маховые крылья у бояр, кто всеми силами цепляется за удельное право, то есть за власть над тобой. А церковь - на их стороне.
- Ложное слово. Церковь почитает меня наместником Бога на российской земле, молится за здравие моё.
- Показушничает. Не митрополит ли в сговоре с Шуйскими устроил бунт в Москве после пожара? Если, государь, серьёзно вдумаешься, поймёшь. Митрополит Макарий спит и видит возвращение к удельщине. А молитвы? Церкви всё одно, за кого молиться, лишь бы с пользой для себя.
- Кощунствуешь. Не боишься суда Божьего за греховные слова?
- Разве грешно говорить истину? Скажи, разве не молились церковники за здравие и долголетие монгольских ханов. Да. И ради только того, чтобы те не обложили их данью? Иль православными были ханы? Они - притеснители христианского люда, грабители. Они обложили Русь непомерным ясаком и к тому же - данью крови: всякий первенец мужского пола полагался быть отданным монголам. Они выращивали из них нукеров. Тех самых, которые ходили и ходят набегами на русские земли. Вот и суди: на ком грех? Я не злословлю, я говорю правду.
- Какой же совет твой?
- Урезать права церкви. Обязать верхи духовенства заботиться о нравах священнослужителей, особенно монахов и монахинь. Вернуть в казну неправедно приобретённые земли монастырями, наделив ими дворян, с твёрдой обязанностью править службу. В основном - ратную. Но и иную, для державы твоей полезную. Лучших из дворян бери в своё окружение.
- Вы вроде бы сговорились с дьяком Адашевым. В одну дуду дуете.
- Мы с ним в самых добрых отношениях. Не стану скрывать, идея общая. Да и не только нас двоих. Её поддерживают довольно многие. Против церковной алчности - нестяжатели. И хотя по воле отца твоего свершилась устрашительная казнь тех, кто был душой нестяжательства, но это не сломило волю тех, кто любит Россию. Их сегодня сотни. Их - тысячи.
- Но есть и противники. Вот у меня целое послание. Пересветов незнаемый пишет: скопление земель в руках монастырей - зло. Но не будет ли не меньшим злом и раздача земель служилым людям. Обирая крестьян, они поведут жизнь в лености и разврате. Не исключено, что станут они выпускать и коготки.
Как в воду глядел мудрый и дальновидный публицист, скрывший своё имя под псевдонимом Пересветова. Так всё и случилось. Не вдруг, конечно, но коготки, какие начали выпускать новоиспечённые дворяне, получившие власть, почувствуют на себе честные люди уже при царствовании Ивана Грозного. Их коварные происки не обойдут стороной и Сильвестра. Ему, однако, не дано было это предвидеть, он был захвачен идеей преобразования, которое, как он полагал, в единовластии, подкреплённом новым сильным сословием - дворянством.
- Не руби только сплеча, - продолжал Сильвестр. - Бояр оттесняй исподволь, а с церковью поступи так: собери Собор, и пусть ему принадлежат решения и о нравах, и, главное, о земле. Пусть Собор осудит стяжательство. Вопросы, какие ты поставишь перед Собором и потребуешь решить, поручи подготовить мне.
- Небось, они уже готовы?
- В основном.
- Представь их мне. Я сам ещё подумаю над ними.
И современники, да и историки расходятся во мнениях о роли Сильвестра в подготовке Собора 1551 года, вошедшего в историю под именем Стоглавого, ибо постановления его имели сто глав. Одни предписывали всю организаторскую работу только Сильвестру, а сам Собор считали величайшим событием, сильно изменившим жизнь в России; другие считают, что Сильвестр был только исполнителем повелений Ивана Грозного, а Собор признают пустопорожним. Говорить, кто прав, вряд ли логично. Определённая доля уверенности есть лишь в том, что основные вопросы, которые предстояло решать Собору, предложил Ивану Грозному Сильвестр, безусловно, выработав их совместно с Адашевым. Однако и сам государь вряд ли оставался в стороне, ибо он, по свидетельству современников, не чурался черновой, как бы мы теперь её назвали, работы. Более того, Иван Грозный отсылал и подготовленные вопросы, и даже первые решения Собора в Троицкую лавру, где тогда находились опальные сторонники Нила Сорского бывший митрополит Иоасаф, епископ Ростовский Алексей и другие, тоже опальные нестяжатели. Их оценки решений, принимаемых на Соборе, озвучивались, что вполне могло влиять на ход обсуждения проблем. Именно под их влиянием, как утверждается, удалось в какой-то мере решить - хотя далеко не в полной мере - проблему земель, незаконно приобретённых монастырями.
К сожалению, материалы Стоглавого собора полностью не сохранились. Видимо, это было в чьих-то интересах, но и по остаткам видно: он явился полем упорного противостояния сторонников прошлой удельной системы (их возглавлял митрополит Макарий) и сторонников политических, экономических и церковных реформ, задуманных царём под влиянием Сильвестра, Адашева и других патриотов России.
Такие выдающиеся историки, как Карамзин и Соловьёв, которых порой называют казёнными, считали Стоглавый собор значительным событием в жизни пашей страны, но на самом же деле на его заседаниях забалтывалась любая серьёзная проблема. Вроде бы спорили очень заинтересованно, дело иной раз доходило даже до потасовок, но всякий раз так уходили и сторону от сути, что от неё оставался пшик.
Всего лишь один пример: проблема распущенности духовенства и монашества, погрязших в содомском грехе. Спорить начали бранчливо, а в ходе спора уходили всё дальше и дальше от главного - от поисков ответа на вопрос, как поправить положение - и дошли в конце концов до мелочи: решали, если монахиня занедюжит, может ли она исповедоваться у церковного священнослужителя? Решили - может. А содомский грех? Да Бог с ним, с грехом.
Только одно решение Стоглавого собора в какой-то мере соответствовало духу устремлений молодого царя - отмена местничества.
Местничество - старинное право бояр и князей занимать должности в соответствии со знатностью рода, а не в зависимости от ума, в зависимости от способностей и сноровки. Это весьма пагубно сказывалось на всей системе управления, но самое главное - на ратных делах. Особенно во время походов и сражений, где очень важно единоначалие, разум, воля воеводы. Так вот, Собор дал согласие упразднить местничество, однако с оговоркой: во время походов и боев.
Поистине бурю вызнал вопрос о монастырской земле. Сам митрополит Макарий, архиепископы, епископы и настоятели монастырей завопили, что грех посягать на собственность церквей и монастырей, ибо она от Бога, потому священна. Ссылались на то, что даже безбожные монголы не свершали подобный грех.
Полный провал. Собор снизошёл лишь до укора тем, кто без должного внимания заведует собственностью, данной Богом. Под сильным нажимом царя и сторонников полнокровной церковной реформы святые отцы уступили казне только те земли, которые перешли (мягко выражаясь) к монастырям и клиру без "государева доклада".
Забегая вперёд, нужно сказать, что это поражение не остановило царя Ивана Грозного, на которого продолжал влиять Сильвестр, да так основательно, что след его остался даже после опалы. Через несколько лет, в 1573 году, по указу царя "посвящённый собор" постановил: в пользу богатых монастырей вотчин не завещать. А в 1580 году как чёрному, так и белому духовенству было запрещено приобретать какие бы то ни были земли ни за деньги, ни в качестве дара.
Рост церковно-монастырских земельных владений полностью прекратился.
А что с Сильвестром?
Он до 1560 года оставался на посту советника и как член Избранной рады, как любимец царя, не ослаблял своего влияния на него. Однако деятельность иерея оценивается не однозначно. Для наглядности приведу только два противоположных мнения весьма известных историков.
К. Валишевский:
"...был ли Сильвестр настолько крупной личностью, чтобы играть видную роль при таком человеке, как Иван? "Домострой" не обнаруживает в нём ни дальновидного политика с широкими планами, ни высокого моралиста. Кроме "Домостроя" до нас дошли ещё три послания Сильвестра, но и в них нет ничего, кроме чистейшей чепухи".
Н. Карамзин:
"Смиренный иерей, не требуя ни высокого имени, ни чести, ни богатства, стал у трона, чтобы утверждать, ободрять юного венценосца на пути исправления... Сильвестр возбудил в царе (добавим: совместно с Адашевым) желание блага... По крайней мере, здесь начинается эпоха Иоанновой ела вы, новая ревностная устремлённость в правлении, ознаменованная счастливыми для государства успехами и великими намерениями".
Чего стоит только одно покорение Казани!
Но всё это - до болезни Ивана Грозного. В тот решительный час Сильвестр ратовал за присягу Владимиру Андреевичу Старицкому, а не сыну-младенцу государя. И всё же какое-то время после того как государь оправился от хвори, всё шло прежним порядком, ибо царь будто бы простил всех своих противников. Сильвестр вошёл в свиту, сопровождавшую Ивана Грозного в богомольную поездку, которую предпринял по обету Богу, пославшему выздоровление. Иерей даже предостерегал царя от встречи со злобствующим затворником Вассианом, опасаясь дурного влияния на молодую, ещё не окрепшую душу государя. Иван Грозный впервые за много лет не послушал первого советника, своего духовного пастыря, а после беседы с Вассианом изменился до неузнаваемости. Впрочем, иного ничего не могло произойти. Выходец из Лифляндии Вассиан был епископом Коломенским, играл заметную роль в Кремле при Василии Ивановиче, а ещё большую при Елене правительнице. Отличался он лукавством и жестокосердием. По его слову не один десяток преданных России вельмож был отправлен на Лобное место под топор палача, за что после кончины Елены его лишили сана и заточили в монастырь на Яхроме.
Предвидя возврат к прежней кровожадности царской, избегая расправы над собой, Сильвестр постригся в монахи и в 1566 году смиренно ушёл в мир иной, в мир без тревог и волнений, в мир, где не царствует злоба.