Она уже узнала его по белокурым кудрям, по взгляду серо-голубых глаз: это был Глеб - молодой рыбак, встреченный ею по пути на Принкипо.
- Здравствуй, - вымолвила она.
- Я издали узнал тебя, - говорил рыбак. Он наклонился, зачерпнул воды и далеко выплеснул ее в море; мелкие брызги сморщили на минуту зеркальную поверхность. - Разве ты здесь живешь? Я думал, ты из городских… - продолжал он, переставая черпать и поднимая на нее взгляд. - Но что с тобою, ты изменилась… ты нездорова?
- Нет, я здорова, - ответила она и прибавила, помолчав: - А ты как сюда попал?
- Я привез своего хозяина. Он отсюда родом и ежегодно в этот день приезжает к обедне вон в тот монастырь, что белеет на горе, - он указал на белевшие на вершине стены мужского монастыря. - Сегодня день святого Георгия.
- Давно ли ты служишь этому хозяину? - сама не зная зачем, спросила она.
- Давно. Уже два года… с тех пор, как я стал рабом.
- Каким образом очутился ты в Византии?
Он бросил свою черпалку и облокотился на борт лодки.
- Мы сами пришли. Мы приплыли по Черному морю со своим князем Владимиром Ярославичем и с воеводой Вышатой. Мы хотели взять ваш Царь-град.
Она вспомнила о смелом набеге россов и о кровавой битве на берегах Босфора.
- Ты был взят в плен во время битвы? - тихо спросила она, и ласка, и глубокое участие звучали в ее словах.
Он утвердительно кивнул головой, и при этом воспоминании глаза его сверкнули и губы дрогнули. Отгоняя навязчивые думы, он тряхнул золотистыми кудрями и выпрямился. Так молодой орел расправляет крылья, собираясь лететь вдаль.
- Я уйду… я уже пробовал, но хозяин поймал меня и посадил в темницу. Да это ничего… Дай время - я опять уйду…
Непоколебимою уверенностью звучали слова его. Он говорил торопливо, словно спешил оправдаться; точно от одного ласкового взгляда этой прекрасной женщины в нем снова проснулась безотчетная жажда жизни и свободы, жгучий стыд за свое позорное рабство…
И она поняла это, и таким близким показалось ей вдруг горе его, что у гордой дочери Склиров сочувственно дрогнуло сердце, когда она поймала доверчивый и благодарный взгляд простого пленного рыбака.
Они стояли молча; кругом говорило за них ясное апрельское утро, со всем обаянием просыпающейся весенней жизни.
Но Глеб вдруг словно очнулся от сна.
- Товарищи сказывали, - уже совсем другим голосом сказал он, - что ты очень знатна и богата.
- Разве они меня знают? - живо спросила она.
- Нет. Но у тебя была такая красивая лодка, твой раб доставал столько золота и сама ты была вся в золоте, как царица.
- Ты каждый день выезжаешь за рыбой?
- Каждый день. На заре мы оставляем город. Мы живем у самого Мраморного моря; моего хозяина Алипия все знают в Византии.
- Мне сдается, что мы еще увидимся с тобою… я буду теперь чаще кататься по морю. Ну, а пока прощай, Глеб.
- До свидания, ведь мы еще увидимся, - поправил он.
Она пошла по тропинке среди сосен, и рыбак с его лодкой, ярко освещенные солнцем, казались ей все меньше и меньше по мере того, как она поднималась по склону горы.
III
Но и в монашеской одежде,
Как под узорною парчой,
Все беззаконною мечтой
В ней сердце билося, как прежде…М. Ю. Лермонтов ("Демон")
Возвратясь из города в монастырь, две монахини привезли к вечеру известие, что царь сильно болен. Хотя весть эта была лишь подтверждением того, что говорил Склир, но тем не менее она произвела на недавнюю гостью обители самое тяжелое впечатление. Вернувшись с прогулки, Склирена осталась у себя в келье. Два раза присылал Склир спросить, не может ли он видеть августейшую, но она упорно отказывала брату в свидании и отвечала ему только, что завтра утром, перед его отъездом, она сообщит ему, поедет ли с ним.
Она сидела за своими священными книгами и с ужасом замечала, что лишь глаза ее следят за крупными буквами рукописи, а мысли витают далеко. Она вставала на молитву, клала земные поклоны и вдруг останавливалась в глубокой задумчивости… все впечатления этого дня, словно нарочно, стремились оторвать ее от тихого созерцательного настроения, в которое, ей казалось, она начинала погружаться.
"Император расстроен моим отъездом… я виной его болезни…" - думалось ей, и в душе ее пробуждалась жалость к больному старику.
Ей вспоминалось, как в детстве она проснулась однажды ночью, тою страшною ночью, когда скончался Роман III. В окнах мелькали огни, по коридорам проходили какие-то люди. "Император кончается…" - шепотом раздавалось во всех углах дворца. Что-то зловещее и таинственное чудилось в этом ночном оживлении…
Неужели и теперь во дворце такое же смятение?.. Склирена силится оторваться от тяжелых дум, от разных воспоминаний; она переворачивает листы священных книг, она хочет забыться в чтении, но назойливые мысли преследуют ее и дразнят, и манят куда-то…
* * *
После заката Склирена вышла за ограду и села на мраморной скамье у стены обители. Глубокая тишина стояла кругом. Солнце уже село; розовые дали меркли. Только черные кипарисы рисовались на погасавшем зареве заката. С востока надвигалась ночь, предметы теряли свои очертания; побледневшее море спокойною гладью лежало вокруг. Южные сумерки быстро сгущались; все окружающее сливалось в одну темную массу.
Раздались шаги. Склирена разглядела приближавшуюся к ней монахиню. Молча подошла она и села с нею рядом на скамье.
- Какой тихий вечер посылает Господь, - сказала она вполголоса и долго вглядывалась в сумрак наступающей ночи. Потом она подняла глаза на Склирену, видимо пытаясь рассмотреть ее.
- Я приняла тебя за одну из сестер, - вымолвила она, наконец узнав ее. - Меня удивило, что так поздно сидят за оградой… Сейчас будут запирать ворота. Но для тебя привратница, конечно, подождет; ведь ты, говорят, родственница вельможи, приехавшего утром.
Звезды загорались на небе; сумрак ночи, как дымкой, окутывал окрестности.
- Тишь какая, - помолчав, продолжала монахиня, - не то, что у вас в городе. Ведь ты живешь в самом городе?
- Да, - ответила Склирена и сейчас же прибавила: - Но не совсем в городе; я живу во дворце.
- Во дворце?.. Впрочем, сразу можно догадаться, что ты из придворных. Теперь я понимаю, почему ты удалилась оттуда, от этого разврата, от этой грязи, - непритворное озлобление послышалось в голосе монахини. - Я не говорю про царя; он, как слышно, святой человек; вон какой выстроил монастырь в Манганах. Но он окружен дурными людьми, алчностью, интригами, угождением низким страстям, распутством и лестью…
Склирена вздрогнула; каждое слово неизвестной казалось ей упреком и оскорблением.
- О, Панагия, Пресвятая Дева! Все это прах и суета. Ты сотворила благо, уйдя от зла… Здесь в тишине ты помолишься за всех жертв этих честолюбцев: за ослепленных, разоренных и изувеченных, за гниющих в страшных темницах… Здесь ты забудешь суету жизни, здесь ты спасешь свою душу.
- Я не решила еще, останусь ли я в монастыре, - робко молвила Склирена.
- Ты хочешь вернуться в мир?.. - с неподдельным ужасом воскликнула монахиня. - Ты не знаешь, спасти ли тебе свою душу или погубить?.. О, слепая, слепая…
Склирене становилось жутко.
- Я не знаю, как зовут тебя, - с жаром продолжала неизвестная, - но ты знатна, ты богата. Знай же, что и я была, может быть, не хуже тебя, что и мне жизнь сулила лишь веселье да радости. Но меня силой оторвали от мира, и, поверь мне, я теперь благословляю эту минуту. Здесь спасение, а там - нечестие и разврат… Я ненавижу твой мир…
Лихорадочная дрожь все сильнее охватывала Склирену; глаза ее собеседницы горели негодованием из-под нависшего черного покрывала, голос резко и беспощадно нарушал ночное безмолвие.
- Я ненавижу твой мир… если бы одним ударом ноги я могла раздавить его, я не помедлила бы ни мгновения. Проклятие, анафема его нечистым радостям. Иди туда, безумная, губи себя… или вечные терзания и муки тебе не страшны? Или ты думаешь, что ты уйдешь от смерти, благо ты молода и красива? Напрасно: придет и твой смертный час, сгниет тело, которому ты угождаешь, - могильные черви съедят его; истлеет твоя красота, погибнет душа в адских мучениях…
Холод пробежал по спине Склирены: она боялась смерти, ей хотелось бежать от страшного черного призрака и от его речей.
Вдруг в дремлющем воздухе неожиданно и резко раздался удар в било (металлическую доску), возвещавший начало всенощного бдения. Испуганная, вскочила Склирена с места. Монахиня медленно поднялась и взяла ее за руку.
- Одумайся, безумная, - сказала она ей, - еще есть время. Брось тлен, прах и суету; прими чин ангельский… Я пойду молиться, чтоб ты прозрела…
Она двинулась к воротам обители; вышедший из мрака призрак бесследно исчез во мраке. Дрожа от волнения, провожала его глазами Склирена. Мысли, как испуганные птицы, неслись одна за другою; сердце неровно билось…
Мало-помалу ее успокоила тишина ночи и яркие звезды, рассыпанные по темному куполу небес. Свежий морской воздух доносил порой запах весны - зелени и цветов; казалось, засыпающее море чуть слышно шептало что-то у берега. Природа не спала под темным покровом - она лишь дремала, и сквозь чуткую дремоту слышалось могучие биение жизни, набегала волна упоения южной весны.
Разве о смерти, разве об отречении от счастья и радостей шептала эта весенняя ночь?
* * *
Позже всех пришла Склирена в церковь. Она встала в свою стасидию, у левого клироса, близ открытого окна.
Душно было в церкви; восковые свечи у икон тускло мерцали под невысокими сводами, покрытыми потемневшею живописью. Вдоль стен, неподвижные в своих стасидиях, стояли черные бесстрастные тени в монашеских одеяниях. Но напрасно было бы искать среди них ту, которая так горячо говорила сейчас за воротами обители; ни движением, ни взглядом не выдавала она себя.
Долго и горячо молилась Склирена, но мало-помалу усталость начала овладевать ею. Дремота туманила ей глаза, и тщетно напрягала она силы, стараясь следить за ходом бесконечной монастырской службы.
Склирене невольно думается о том, что происходит теперь во дворце; ей вспоминаются подробности ее прежней жизни… Она оглядывается вокруг. Как странно все окружающее ее: огни в дыму кадил; черные, неподвижные тени монахинь вдоль стен… и снова дремота туманит ее мысли. Но она делает усилие и отгоняет налетающий сон - она достоит службу до конца. Бодрее облокотясь на потемневшее дерево резных ручек стасидии, она опять следит за священнодействием. Свежий ночной воздух врывается в окно и колеблет пламя свечей.
Вот уже гасят свечи и светильники; храм погружается в полумрак. Слышен шум опускаемых в стасидиях сидений; Склирена тоже садится. Чтица выходит на середину храма, и начинается чтение из Жития Святых. Долго тянется рассказ о жизни святого… Наконец, снова зажигаются свечи. Торжественный возглас: "Слава Тебе, показавшему нам свет" и пение: "Слава в вышних Богу…" радостно встречает рождающуюся зарю.
Но Склирена уже не слушает службы… она глядит в окно. Там ярко горит небосклон и просыпающееся море трепещет отливами перламутра Сердце ее усиленно бьется, и высоко вздымается ее грудь… ей чудится - она видит ласковый и доверчивый взгляд серо-голубых глаз, и молодой голос, звучащий безысходною грустью, тихо говорит ей:
- Теперь рыбак, я раб…
* * *
Уже совсем рассвело, когда Склирена, утомленная и разбитая, возвратилась в свою келью. Ей хотелось спать, и в то же время ее тревожила мысль, что Склир скоро пришлет к ней за ответом. Склонясь на ручку кресла, в которое она села возвратясь из церкви, она уснула, и странный сон приснился ей.
Она была в лесу в ненастную, дождливую ночь; черные стволы деревьев, точно какие-то чудовища, стояли вокруг; ветер стонал в их ветвях, обрывая пожелтевшие листья. Холодный дождь резал лицо Склирены; ползучие растения и терновник растрепали в лохмотья ее одежду, исцарапали ей тело. Ей страшно было одной среди завывании бури, треска стволов и шума дождя. Она пригляделась к темноте, ей казалось, что впереди видно просвет, что она сейчас выйдет на открытое место. Иззябшая и измокшая, почти без сил пробиралась она сквозь кустарник, но просвета не было: деревья тянулись бесконечными вереницами; казалось - нет конца этому страшному лесу. В отчаянии, изнемогая, она все шла дальше и дальше. Вдруг ей показалось, что кто-то пошел рядом с нею, и она не испугалась странного спутника, хотя и не могла разглядеть его в темноте. Между тем путь становился все затруднительнее: повалившиеся деревья, камни и рытвины мешали пройти. Ноги Склирены подкашивались от усталости. Наконец, она поскользнулась и упала на колени.
- Что мне делать? - с отчаянием воскликнула она.
Неведомый спутник ее остановился и с участием помог ей встать.
- Вернись домой, - тихо сказал он ей, и звук его старческого, решительного голоса глубоко проник в душу Склирены. - Не уходи от людей, как бы тебе ни было тяжело. Тебе ли, слабой женщине, бродить одной в лесу? В людях ищи подпоры, помощи и сочувствия; пользуйся жизнью и верь, что иногда один миг истинного счастья искупает годы страданий. Когда будет тебе тяжело, когда постигнут тебя испытания - я снова приду и подкреплю и научу тебя…
С доверием опираясь на руку неизвестного старца, смелее пошла она вперед: чем-то таким знакомым и приветным веяло от слов ее спутника; сердце так охотно верило, что она больше не одна, что в трудную минуту он опять явится ей на помощь. А из-за кустов мелькнули огни, - она узнала дворец, и мысль, что она сейчас очутится среди света, тепла и уютной обстановки своей Жемчужины, наполнила ее душу искренней радостью.
* * *
Взошедшее солнце заглядывало в окна, когда Евфимия разбудила свою повелительницу.
- Августейшая, протостратор ждет твоего ответа, - говорила она.
В ушах Склирены еще раздавался тихий голос старика.
- Скорее объяви брату, что я еду вместе с ним, - решительно сказала она.
IV
Покорны ей земные боги,
Полны чудес ее чертоги.
В златых кадилах вечно там
Сирийский дышит фимиам…А. С. Пушкин ("Египетские ночи")
Солнце высоко стояло на небе и сильно пекло, когда лодка, в которой плыла Склирена с братом, приближалась к городу. На голубом небе, над голубым морем все ярче и шире развертывался перед ними царственный город с его беломраморными дворцами.
Быстро, как птица, летела лодка; только вода пенилась под смелыми ударами весел. Они обогнали рыбачий челн; два рыбака возвращались на нем с рыбной ловли.
Склирена узнала челн, узнала двух товарищей Глеба и заметила, что его не было с ними. Она почувствовала, как румянец вспыхнул на ее щеках, и ей стало досадно на себя, и от этой досады ярче и ярче разгоралось ее лицо…
Она сделала гребцам знак остановиться.
- Мы встретили рыбаков, которые прошлый раз забрасывали сети на мое счастье, - сказала она брату, в объяснение остановки, и крикнула, обращаясь к старому рыболову: - Ну, что, старик, каков был улов?
Он узнал ее и приветливо улыбнулся.
- Спасибо, дорогая госпожа; сегодня много поймали… вот везем домой.
- А где же ваш иноземный товарищ? - как бы вскользь спросила она.
- С ним случилось несчастье, - отвечал рыбак.
Лицо Склирены снова заалело.
- Какое? - быстро спросила она.
- Вчера он ездил с хозяином на Принкипо, и, когда они вернулись, хозяин за что-то рассердился и сильно ударил его. Глеб не вытерпел, он забыл, что он раб; кровь в нем закипела, он бросился на хозяина и смял его… мы едва их разняли.
Опустив глаза, слушала она этот рассказ; невольное одобрение промелькнуло в выражении ее лица.
- Хозяин посадил его в подвал, где бедняга провел ночь и сидит до сих пор. Кажется, хозяин намерен вовсе от него отделаться.
- Что ты хочешь сказать? - с испугом спросила Склирена.
- Кажется, продать его хочет.
Она приказала дать золота этим "бедным людям", - и лодка пустилась в дальнейший путь.