Кроме того, не бояться смерти не значило еще заслужить ее, заслужить в том виде, в каком желал князь Никита.
Таким образом он должен был еще жить и для себя, и для своих близких. Должен был вернуться в эту земную жизнь, - пусть вместе с нею возвращалось то безвыходное положение, в которое он был поставлен в день, когда заболел. Болезнь и то время, которое прошло с ее начала, разумеется, нисколько не изменили к лучшему, а, напротив, вероятно, ухудшили это положение.
Клевета по-прежнему ходила про княгиню Волконскую, и не было, казалось, способа уничтожить ее.
Напрасно выздоравливающий князь Никита переворачивал в мыслях и передумывал на все лады все тот же вопрос: как быть? Он не находил выхода.
Ни Аграфена Петровна, ни кто-нибудь из окружающих не заговаривал с Волконским ни о чем, что могло бы взволновать его. Сам он, несмотря на то, что постоянно только и думал об одном и том же, тоже начинал речи с Аграфеной Петровной, может быть, даже потому, что она каждый раз, когда дело касалось хотя бы отдаленного намека, очень искусно отводила разговор в совершенно другую сторону.
Таким образом точно сама собою установилась для Никиты Федоровича привычка говорить о самых ничтожных пустяках и безмолвно думать свою тревожную думу.
А ведь на самом деле положение было безвыходно. Если даже настоять на том, чтобы Аграфена Петровна не принимала у себя Рабутина, и это не могло помочь, скажут: поссорились, разошлись, что ж такое, это еще ничего не значит.
Никита Федорович оправился уже настолько, что встал с постели. Аграфена Петровна и Миша, довольные и счастливые этим событием, пришли поздравить его, и он при них, улыбаясь и конфузясь, робко сделал первые свои шаги по комнате, нетвердо держась на ослабших ногах.
Блументрост тоже заехал поздравить его и сказал, что теперь будет навещать его только раз в неделю, потому что все идет "хорошо".
В следующий свой приезд доктор застал Волконского уже сидящим у открытого окна. Погода была действительно жаркая, но Блументрост счел свои долгом упрекнуть Никиту Федоровиче.
- Ну, как же так можно!.. Того гляди, сквозняк прохватит; тогда что будет? - начал он, здороваясь.
- Да уж пора, - ответил Волконский совсем твердым голосом.
Блументрост оглядел его.
- Что ж, вы уже совсем поправились? - сказал он, и уже не тем тоном, каким обыкновенно говорят доктора с больными, точно будто с детьми, ласково-снисходительно, но совсем просто, как с р_а_в_н_ы_м, то есть оправившимся и вышедшим из его повиновения человеком.
- Присядьте, доктор, - пригласил его Никита Федорович.
Блументрост был не в кафтане, но в обыкновенном сером оберроке с медными пуговицами, в синих с красными стрелками чулках и башмаках с серебряными пряжками. Видимо, он был свободен и не ехал ни в академию и никуда особенно.
- Хотите кофе? - спросил Волконский, зная пристрастие доктора к этому напитку, который, однако, далеко еще не всеми был оценен по достоинству.
Но Блументрост отказался даже от кофе.
- Нет, нет, мне сейчас нужно ехать… у меня дело, - сказал он.
- Какое же может быть дело! Полноте, садитесь! - настаивал Никита Федорович.
- Вы смотрите на мой оберрок - это ничего не значит. У меня дело такое, что туда можно ехать и так.
- А что, навестить кого-нибудь?
- Нет, на вскрытие трупа Рабутина, - проговорил Блументрост.
- Как Рабутина?! - крикнул Никита Федорович, и это удивленное, испуганное восклицание поразило Блументроста.
Скоропостижная смерть молодого австрийского графа уже два дня была таким из ряда вон выходящим событием в Петербурге, что ее знал всякий, и Блументрост никак не мог думать, что от совсем выздоровевшего Никиты Федоровича скрыли это по совершенно особым причинам, из боязни взволновать его именем Рабутина.
Волконский схватился ладонями за ручки кресла, кинулся корпусом вперед и, вскочив со своего места, испуганными глазами взглянул на Блументроста.
- Что вы сказали, доктор? - произнес он.
- А вы не знали? - смущаясь, проговорил Блументрост. - Ну, не раскрывайтесь, сядьте! - и он, запахивая халат Никиты Федоровича и его рубашку с широкой оборкой, почти насильно посадил его в кресло. - Я не знал, что вам не сообщили еще, - продолжал он, недоумевая, что сделать еще. - Ну, мне пора!
- Нет, доктор, постойте… погодите! Я не пущу вас, мне нужно знать все, - произнес Никита Федорович, обдергиваясь и торопясь.
Блументрост, не подозревая, почему скрыли от Волконского смерть Рабутина, не мог сейчас ни у кого найти себе помощи, потому что Аграфена Петровны не было дома.
Старик Лаврентий стоял тут, видел, что известие доктора произвело на его "князиньку" сильное впечатление, что он вдруг заволновался весь, но тоже ничего не знал и не мог помочь.
- Зачем же вы его будете вскрывать? - спросил Волконский и нетерпеливо забарабанил по подоконнику пальцами, впившись глазами в Блументроста.
Доктор подумал с минуту.
- Скоропостижная смерть, - проговорил он наконец, видя, что отступление невозможно. - А человек важный, нужно дать знать австрийскому двору подробные причины…
- И когда же это случилось? - снова спросил Волконский.
- Третьего дня вечером… Он был у Марфы Петровны Долгоруковой… разрыв сердца, должно быть.
- У Марфы Петровны? - медленно роняя каждый слог, проговорил Волконский.
- Да, теперь это - уже не тайна. У Долгоруковой были гости… потом уехали… Никто не видел, как прошел Рабутин… и вдруг… Теперь только и говорят, что о ней и о графе.
Князь Никита облокотился на спинку кресла и закрыл глаза. Безвыходное положение кончилось. Неразрешимый вопрос получил решение сам собою.
- Все к лучшему! - тихо, про себя, сказал Никита Федорович и, открыв глаза, удивленно посмотрел на Блументроста, точно не ожидал видеть его пред собою.
- Выпейте воды, - сказал между тем доктор, подавая стакан.
Волконский отстранил воду и твердым голосом сказал:
- Не надо!
Аграфена Петровна давно уже приехала домой, но не велела говорить о себе мужу. Она, вся взволнованная, ходила по своему кабинету, стараясь прийти в себя, чтобы потом подняться к князю Никите совсем спокойною и не подать ему вида своей тревоги. Она только что узнала, что в доме Рабутина, сейчас же после его смерти, был произведен обыск и захвачена вся переписка графа, между которою было много и ее писем, очень серьезных. Вместе с этою перепиской и она сама, Аграфена Петровна, попадала в руки Меншикова.
Наконец она подошла к зеркалу, огляделась, оправилась еще раз и решилась идти наверх. На лестнице она встретилась с Блументростом.
- Ничего, ничего, - поспешно ответил доктор и, точно виноватый, проскользнул вниз, сказав, что торопится.
- Аграфенушка, - встретил князь Никита жену, - а ты мне не сказала, что Рабутин…
Аграфена Петровна не дала ему договорить. Она не ожидала этого, и все ее старательно подготовленное мнимое спокойствие исчезло в один миг.
- Не надо, не надо об этом! - заговорила она.
- Да отчего же не надо? - спросил Волконский.
Княгиня знала мужа. Она видела, что он заметил выступившее у нее волнение и что нужно сейчас объяснить причину его, иначе он может снова забеспокоиться, не волнуется ли она п_о_т_е_р_е_ю Рабутина, как человека, который хоть сколько-нибудь был дорог ей, а настоящую причину своего волнения она боялась сказать, потому что это могло еще хуже испугать больного.
- Потому что смерть Рабутина выводит нас из затруднения и как-то неловко говорить об этом, - догадалась она солгать, и князь Никита успокоился.
VIII
ВСЕ К ЛУЧШЕМУ
Через несколько дней Никита Федорович, в первый раз после болезни одетый "по-здоровому", то есть в кафтан, чулки и башмаки, и потому особенно тщательно выбритый и причесанный, шел на половину жены, совсем "чистенький и гладенький", как говорила Аграфена Петровна.
- Ну, вот и я к тебе в гости, - сказал он, здороваясь с женою и оглядывая ее кабинет, в котором давно уже не был и который казался ему теперь лучше, чем он думал. - Ну-с, с сегодняшнего дня, - продолжал он, - я опять начну все по-прежнему. Пора! Опять возьмусь за Мишу. Он, верно, ничего не делал в это время?
- Где ж делать! - улыбнулась Аграфена Петровна. - Он почти все время был возле тебя… Я тебе рассказывала…
- Славный, славный мальчик! - подтвердил князь Никита.
- Тише! - проговорила Аграфена Петровна, понижая голос и глазами показывая на дверь своей спальни.
- А он там? - так же тихо спросил князь Никита.
- Кажется…
- Миша, ты здесь? - крикнул Никита Федорович и наклонил голову набок.
Миша не сейчас ответил. Он слышал похвалу отца и, смутившись ею, конфузился теперь откликнуться.
- Миша! - снова повторил Волконский.
- Здесь, батюшка! - ответил, наконец, мальчик, но не пошел к отцу, чувствуя, что краснеет еще от услышанных слов его.
- Что ты там делаешь? - спросил князь Никита.
- Смотрю в окно. Мы с Лаврентием сегодня пойдем на Неву рыбу ловить. Он ушел за крючками, так я жду его.
- А-а! - произнес Никита Федорович и, оставив сына на его выжидательном посту, заговорил с Аграфеной Петровной.
Он чувствовал сегодня себя совсем бодрым, здоровым и веселым.
- Какой я сон отвратительный видела сегодня, - рассказывала она, - ужас!.. Опять, как пред твоей болезнью, все низала жемчуг и считала деньги.
- Ох, эти деньги! - воскликнул князь Никита. - Знаешь, вот нынче, говорят, дьяволы из-под земли не выходят. Да зачем и выходить им, право! Выпустят руду золотую, а мы сами докопаемся до нее, да и понаделаем ровных кружочков, и сколько из-за них зла пойдет!.. И дьяволам спокойнее, и нам не страшно. Напротив…
- Батюшка, - раздался в это время голос Миши из спальни, - посмотрите, к нам солдаты на двор идут.
Аграфена Петровна, переменившись в лице, быстро взглянула в окно и вопросительно-растерянно обернулась к мужу. В ворота их дома на самом деле входили ровным, торопливым шагом три ряда солдат с офицером.
Князь Никита и его жена сразу догадались, что это значит.
Аграфена Петровна вскочила со своего места и могла только произнести:
- Господи, что же это?
На ней лица не было.
- Пустяки! - вдруг пришло в голову князю Никите, и он поспешил успокоить жену. - Просто, верно, новые полки пришли и размещаются по квартирам: они к нам на постой идут - вот и все.
- Нет, батюшка, это - Преображенские, - снова из спальни сказал Миша, видимо, гордясь знанием военного мундира.
- Милый, что же это? - с отчаянием повторила Аграфена Петровна, схватившись за руку мужа.
- Миша, ступай к себе, - вдруг вставая и выпрямляясь, сказал Волконский и обратился к жене:- Ты не была предупреждена, тебе никто не сообщил причины? у тебя есть, что спрятать? - быстро, понижая до шепота голос, проговорил он.
- Да! - как-то неопределенно произнесла она.
- Хорошо. Прячь все, что успеешь. Я его, - князь кивнул в сторону окна, - задержу, насколько возможно. А там - не бойся: я все приму на себя. Скажу, что ты была лишь подставным лицом, а во всем был виноват я.
В это время рядом, в гостиной, уже слышались бесцеремонные, тяжелые шаги офицера, стучавшего своими ботфортами.
Князь Никита твердыми шагами направился к двери в гостиную.
Аграфена Петровна с удивлением посмотрела ему вслед. В его тоне, походке, в каждом движении явилось вдруг столько уверенности, столько хладнокровия, что она, ожидавшая испуга, может быть, даже трепета с его стороны, - почувствовала теперь, как инстинктивно передалось ей, заглушая ее испуг, это его хладнокровие, и с радостью ощущала всю силу своей любви к мужу, потому что пока там впереди что еще будет, но теперь ей не было страшно под защитой этого человека, и она кинулась к своим бумагам.
Никита Федорович, выйдя в гостиную, захлопнул за собою дверь и стал пред нею. Он спокойно глядел на подходившего в нему офицера, невольно припоминая, где он видел это откуда-то знакомое ему лицо - загорелое, грубое, с большими жесткими усами и нависшими на глаза бровями.
- По приказу я обязан, произведя обыск, поставить караул у входов сего дома, - заговорил офицер тем самым басом, которым отдавал команду солдатам. - Прошу повиноваться.
И голос его, и плечистая, сильная фигура, и весь его грозный вид производили впечатление, внушающее невольный страх. Он, видимо, привык произносить сказанные им слова и привык также, что люди, к которым он являлся со своим поручением, немедленно робели и терялись пред ним, услышав его голос.
- Скажите, пожалуйста, - начал тихим, ровным и медленным голосом Волконский, - где я вас видел?
Офицер не ожидал такого вопроса.
- Извольте повиноваться! - еще громче произнес он. - Позвольте пройти!
- Удивительно знакомое лицо, - повторил так же тихо Никита Федорович. - Так вы говорите - обыск? - вдруг будто вспомнил он. - Что ж, обыскивайте! Вот гостиная, начинайте хоть с нее.
- А вы будете хозяином этого дома? - спросил офицер, не веря, чтобы человек, которого близко касается его появление, мог говорить с ним так.
- Да, хозяин, - ответил князь Никита.
- Ну, так на такой случай извольте повиноваться! Я сам знаю, с чего начать. Где комната княгини Волконской?
- Княгиня одевается еще, - произнес князь Никита, по-прежнему заслоняя собою дверь.
Офицер остановился. Он чувствовал, что этот говоривший с ним человек, не оробев перед ним, не поддался ему, и он не владеет им.
- Все равно… я обязан войти… по приказу! - сказал он уже не так громко, как вначале, и пожав плечами, как бы ссылаясь на то, что должен исполнять службу.
"Вы войдете сейчас", - хотел сказать Никита Федорович и вдруг узнал офицера: это был тот самый, который вел солдат, когда везли Девьера.
Офицер видел, как побледнел Волконский и шатнулся в сторону, едва ухватившись за косяк; воспользовавшись этим, офицер взялся за ручку двери и вошел в следующую комнату.
Никита Федерович знал, что еще секунда - и у него в голове явится полное, ясное, со всеми подробностями сопоставление несчастной участи Девьера с тем, что происходит теперь, и тогда все пропало, он окончательно потеряется. Поэтому он сделал над собою нечеловеческое усилие, чтобы уничтожить в себе всякое воспоминание и всю способность мысли направить к настоящему, т_а_к, как оно есть, безотносительно к тому, что было и что будет.
Но и в настоящем могло уже быть все потеряно. Аграфена Петровна едва ли могла спрятать все, что было нужно, и притом, спрятать так, чтобы нельзя было найти.
Никита Федорович заглянул в кабинет жены. Офицер стоял там, как бы соображая, откуда начать обыск. Наконец он подошел к окну, отворил его и позвал двух солдат.
Аграфены Петровны не было в комнатах. Через несколько минут она пришла из входных дверей гостиной.
- Успела? - тихо, сквозь зубы спросил, на всякий случаи по-немецки, не глядя на нее, князь Никита.
- Не все! - так же ответила она. - Письма брата Алексея и венские отнесла к тебе и спрятала в стол.
Офицер с помощью позванных солдат начал хозяйничать в кабинете Аграфены Петровны. Сам он принялся за бюро, а солдатам - одному велел сдирать ковер с пола, другому - разрисованное полотно со стен.
Аграфена Петровна, нервно сжав за спиною руки, ходила взад и вперед по гостиной. Волконский стоял в дверях и следил за работой обыскивающих.
Они, видимо, искали чуть ли не целого чулана или потайной двери, или по крайней мере люка, как будто спрятанные письма не могли поместиться в хитро устроенных, скрытых отделениях, так называемых "boites aux poisons" {}, небольшого шкафика итальянской работЯщик для ядов (фр.) . ы, который стоял в углу комнаты.
Офицер почти не обратил внимания на этот шкафик, небрежно высыпав на пол какие-то безделушки из его ящиков.
Никита Федерович видел, как он откладывал в сторону всякую попадавшуюся ему под руку бумажку. Тут попались и первые опыты Миши в письме, и счет на количество волосяных изделий, исполненных Вартотом, и пригласительные билеты на маскарады. Следя за всем этим, князь Никита вдруг с улыбкой вспомнил, что никогда не писал жене писем, так как ни разу не расставался с нею со времени их свадьбы.
Осмотр кабинета прошел благополучно.
- Теперь извольте провести меня в вашу комнату, - обратился офицер к Волконскому.
Сердце князя Никиты сжалось.
Аграфена Петровна остановилась среди гостиной, подняв голову и держа по-прежнему за спиною руки.
Мимо нее прошли офицер, прятавший захваченные им бумаги в сумку, и Никита Федорович, который вел его к себе.
"Все кончено!" - мелькнуло у княгини.
Офицер торопливыми шагами поднялся в комнату князя Никиты, прямо подошел к его бюро и принялся копаться в его бумагах. Он выбрал все письма. Тут были письма Черемзина, Петра Михайловича Бестужева, ничего, впрочем, в себе не заключавшие.
Наконец офицер подошел к столу и взялся за его ящик.
"И не могла она засунуть хоть за книги… нужно же было класть в стол!" - подумал князь Никита и закрыл глаза, чтобы не видеть того, что случится сейчас, однако не утерпел и снова открыл их.
Офицер так же спокойно и равнодушно, как брал счета и Мишины опыты пера, взял все находившиеся в столе бумаги и спрятал их в свою сумку.
"Если бы он знал, что попалось ему, то не был бы так равнодушен", - опять подумал князь Никита.
Перерыв всю комнату Волконского и довольно небрежно осмотрев остальные, офицер ушел, оставив караул у выходных дверей.
Князь Никита по уходе офицера миновал ободранный кабинет жены и вошел к ней в спальню.
Аграфена Петровна была тут. Она сидела, опустив голову, и, казалось, ни о чем не думала.
- Письма взяты? - отрывисто спросила она. Никита Федорович махнул рукою.
Они оба находились еще под влиянием поразившего их неожиданного переполоха, и беспокойство, и тревога были еще на той высшей точке, когда они до того сильны, что человек не ощущает их. Так, говорят, у физической боли бывают минуты, что она становится неощутимою.
- Хорошо, что у тебя ничего не нашли, а все у меня! - сказал Никита Федорович. - Это многому может помочь.
Аграфена Петровна не ответила.
- Я принесу тебе успокоительных капель, - проговорил князь опять и подошел к двери.
В кабинете Аграфены Петровны стоял Лаврентий.
- Тебе чего? - спросил его Волконский, видя, что старик смутился при его появлении.
- Да, вот, князинька, я видел, как княгиня, Аграфена Петровна, положила вам в стол бумаги свои, - да и догадался, что там их найти могут. Ну, я и поспешил вынуть их и к себе спрятал. А у меня не нашли бы их! - И он вынул из заднего кармана пачку писем, во всей их неприкосновенности.
Никита Федерович вспомнил, что в столе его лежали разные рецепты, и что офицер унес из этого стола эти рецепты, а не письма. И вдруг ему стало так смешно, что он не мог удержать свой нервный, бессознательный хохот; трясясь от него всем телом, он вбежал снова к жене и, кинув на столик пред нею письма и едва проговорив: "Все целы!" - продолжал смеяться неудержимо, заразительно.