Прежнее веселье как рукой сняло. Сидели недолго и молча; герцогиня велела подавать лошадей. "Охота" кончилась.
V
БЕСТУЖЕВА
Аграфена Петровна вернулась в Митаву вместе с отцом, и дома с нею сделался нервный припадок.
Петр Михайлович серьезно забеспокоился о здоровье дочери. Однако она даже без помощи доктора сама оправилась, но прежняя веселость не вернулась к ней. Она ходила с серьезным, сосредоточенным лицом, на котором так и застыло появившееся выражение затаенной обиды, когда она встала на охоте за накидкой герцогини со словами: "А-а! если так…" Бестужев внимательно следил за нею и, зная ее характер, был очень встревожен ее душевным состоянием. Оставалось не больше недели до 29-го июня - дня именин не только самого Петра Михайловича, но главное - государя. Этот день обыкновенно праздновали у Бестужева с подобающею роскошью. По своему положению в Митаве, он должен был делать приемы в высокоторжественных случаях, а именины государя были, безусловно, одним из таких случаев. В этом году, как и прежде, он хотел устроить у себя бал, но боялся, как бы нездоровье дочери не помешало этому. Пригласить на бал герцогиню было необходимо, но после оскорбления на охоте Аграфена Петровна, вероятно, постарается избежать всякой встречи с нею и ради этого, может быть, нарочно скажется больною. Бестужев положительно терялся. Сделать бал без хозяйки, так, чтобы Аграфена Петровна не выходила к гостям, - ему казалось неловко; а главное - он знал, что тогда всем будет скучно, о гостях придется заботиться ему самому, и он не будет иметь времени для кое-каких разговоров с нужными, важными в Митаве людьми, которые съедутся к нему. Если же вовсе не сделать бала - выйдут большие неприятности, потому что об этом наверное донесут в Петербург, и государь может остаться недоволен.
Петр Михайлович решился поговорить с дочерью.
Он пришел к ней, в ее маленькую гостиную и застал Аграфену Петровну с покрытою теплым платком головою.
- У меня страшно голова болит, - начала она, - просто места не найду…
- Я же предлагал тебе послать за доктором, - сказал Бестужев, опускаясь на кресло. - А мне очень нужно, чтобы ты здорова была, - быстро добавил он, заметив нетерпеливое движение дочери при упоминании о докторе.
Она вопросительно взглянула на отца.
- Петров день близко, - пояснил он, - наш ежегодный бал не может состояться без тебя; нужно, чтобы ты была здорова…
- Я и буду здорова! - несколько удивленно ответила Аграфена Петровна, - будьте покойны; напротив, мне нужно теперь какое-нибудь развлечение…
- Ну, вот и прекрасно! - я уверен, что ты будешь веселиться… гостей будет много. Само собою разумеется, нужно пригласить всех.
Бестужев нарочно подчеркнул слово "всех". Аграфена Петровна как будто не поняла.
- Ну, конечно! - подтвердила она.
- Оберратов с женами, баронские семьи, бургомистра, наших офицеров, герцогиню, - перечислял Бестужев, внимательно косясь на дочь.
Она с улыбкой кивала головою в подтверждение его слов.
У Петра Михайловича отлегло от сердца.
- Значит, тебе не претит, снова встретиться с Анной Иоанновной? - недоверчиво спросил он, не скрывая, однако, своего удовольствия.
- Разумеется, не претит! Что ж я могу против герцогини? - подчеркнула в свою очередь Бестужева. - Нам, конечно, не приходится с нею ссориться, раз мы тут на холопском положении.
- Перестань, Аграфена! - остановил ее отец.
- Да ведь я согласна на все, чего же вы хотите больше?… Устраивайте бал, я развлекусь, мне все равно - пусть тут все будут, я согласна…
- Ну, хорошо, хорошо!.. А какое же платье ты наденешь на бал? Сшей новое. Если нужно денег - возьми, сколько хочешь, - предложил Бестужев, желая баловством вознаградить дочь за ее покорность.
- Я уже подумала об этом, - улыбнулась она. - У меня есть все, платье я устрою себе; а вот если хотите сделать мне удовольствие…
- Господи! Да все, что хочешь… спроси только!
- Дайте мне денег на материю для этой мебели: ее нужно обтянуть заново, посмотрите, как она обтрепалась.
Бестужев оглядел комнату. Мебель действительно показалась ему очень потертою, и он удивился, как не замечал этого раньше.
- Ну, что ж, я сегодня же велю управляющему, чтобы он пришел к тебе за приказанием, - сказал Петр Михайлович, вставая и, простившись с дочерью, тотчас отправился в замок приглашать герцогиню на бал.
Едва успел уйти Петр Михайлович из гостиной дочери, как она позвала к себе свою молоденькую немку, горничную Розу, которая была всегда доверенным ее лицом и исполнительницею всех приказаний.
- У нас будет скоро бал, Роза, - сказала Бестужева.
- Это очень весело… и госпожа будет веселиться, - ответила та, приседая.
- Вы мне нужны будете для одного дела, Роза.
- Я всегда к услугам моей госпожи.
- Вот что: мне необходимо знать, в каком платье будет герцогиня у нас на балу, и вы это можете узнать мне, я думаю?
- Это - не мудреное дело, - рассмеялась Роза, - это очень легко узнать: у нас есть близкие приятельницы в штате герцогини… Госпожа может быть покойна.
Аграфена Петровна действительно была покойна; она знала, что на Розу можно вполне положиться.
Отпустив горничную, она задумалась. Недавние события вспомнились ей во всех своих подробностях. И странно, первое место в этих подробностях занимало не унижение, перенесенное ею, не подавленное чувство стыда и горечи, которое, впрочем, далеко еще не изгладилось, да и не могло изгладиться; нет, на первом месте было воспоминание о Волконском. Его взволнованное лицо, сначала несчастное, потом сияющее, как живое, стояло пред нею.
"Что за глупости! - поморщилась она:- Зачем я думаю об этом?"
И она постаралась заняться подробным обсуждением своего будущего бального наряда, но вдруг поймала себя на мысли о том, понравится ли ее платье князю Никите, и опять задумалась о нем.
А Волконский в это время ходил большими шагами по кабинету Черемзина, круто поворачиваясь по углам на каблуках. Черемзин сидел у окна и улыбался хитрою, дружески-насмешливою улыбкою. Сегодня утром, вернувшись из города, он сказал Никите Федоровичу, что теперь только и разговоров, что о недавней "охоте" и, между прочим, о нем, Волконском.
- Я-то тут при чем? - спросил он.
- Веди себя, мой друг, впредь иначе, умей сдерживаться! - наставительно пояснил Черемзин. - Ты думаешь, я не видел вчера истории с кувшином меда?
- Какой истории с кувшином? - спросил упавшим голосом Волконский, отлично понимая, про что говорят ему.
- Ты знаешь! - ответил Черемзин. - Неужели ты думаешь, никто не заметил, что ты совсем влюблен в Бестужеву?
Эти слова: "влюблен в Бестужеву", до того показались Волконскому низменными и пошлыми в сравнении с тем чувством, которое он испытывал теперь, что кровь с силою прилила ему в голову, и злоба сдавила горло.
- Вздор, неправда! - крикнул он. - Никто не смеет говорить так! По какому праву?
Черемзин пожал плечами.
Волконский несколько раз нервно прошелся.
- Я повторяю тебе, что это - вздор, - заговорил он более спокойным голосом, - этого не может быть.
- Отчего же не может быть? Напротив, это вполне просто и естественно. Мы все, кажется, влюблены тут в нее, только ты, должно быть, серьезнее других… потому что Аграфена Петровна…
- Ну?… - перебил Волконский.
- Кажется, сама к тебе очень… расположена, - проговорил Черемзин, как бы подыскивая подходящее выражение.
- Как? И это говорят? - воскликнул Никита Федорович, чувствуя, будто пол начинает колыхаться под его ногами, и вся комната вертится.
- Да ведь она ни к кому из нас так не относится…
- Вздор, вздор! - крикнул опять Волконский. - Ничего этого нет… это невозможно.
- Ну, сознайся, голубчик: ты влюблен?
- Нет.
- И не заметил, что она именно тебя позвала вчера налить ей меду?
- Нет, не заметил.
- И вполне к ней равнодушен?
Дальше Волконский лгать не мог.
- Да что ж это? Допрос, что ли? - спросил он. - Тебе какое дело?
- А, видишь ли, я должен сообщить тебе одно известие, которое тебе может быть неприятно, если наши предположения справедливы.
- Какое известие? - испугался Никита Федорович.
- Да ведь ты говоришь, что это - неправда, значит, пугаться нечего.
- Какое же известие? Говори, не тяни, ради Бога!
- Из Петербурга пришел указ…
- Обо мне? - спросил Волконский, побледнев.
- Да. Велят тебе ехать дальше. Отсюда, должно быть, донесли, что ты здесь загостился вопреки царскому приказанию.
- Господи! - мог только выговорить Никита Федорович и закрыл лицо руками.
- Да чего же ты? Ведь даже за твое ослушание на тебя не сердятся… поезжай! - успокоительным голосом проговорил Черемзин.
Князь Никита только рукою махнул.
- Ну, как же ты не влюблен? Ну, как же? - смеясь, начал опять Черемзин. - Да успокойся! Я лишь поймать тебя хотел; никакого указа нет… все это я рассказал так только, чтобы ты попался.
Никита Федорович отнял руки от лица. Его испуг и ужас были так сильны, что он готов был даже простить теперь Черемзина за то, что тот солгал ему, лишь бы его известие оказалось неправдой.
- Да ты теперь врешь или прежде соврал? - спросил он, едва приходя в себя.
- Прежде, прежде соврал; право, никакого указа нет. Напротив, могу сообщить тебе даже приятную новость: у входа в замок я встретил Бестужева; он приезжал сюда приглашать герцогиню к себе на бал двадцать девятого и позвал тоже меня с тобою. Желаю, голубчик, успеха; советую танцевать польский с Аграфеной Петровной, и будь уверен, что я попусту болтать ничего не стану, - заключил Черемзин, подходя к Волконскому и дружески кладя ему руки на плечи.
VI
БАЛ
В день бала в доме Бестужева работа кипела с утра. В саду настилали пол для танцев, строили помост для музыкантов и готовили иллюминацию. В залах расставлялись столы для угощений, среди которых должна была появиться модная новинка - лимонад. В маленькой гостиной у Бестужевой стучали молотками и ползали немцы-рабочие, спешившие к сроку околотить мебель новою материей.
- И зачем ты это затеяла? - сердился теперь Петр Михайлович, приходя к дочери. - Не поспеют они.
- Поспеют, - успокаивала Аграфена Петровна.
Она сидела пред зеркалом, в белом пудермантеле, терпеливо отдав свою голову в распоряжение Розы, которая причесывала ее с помощью служанок.
- А ты не ошиблась, Роза? У герцогини будет платье именно такое, желтое?
- Я принесла моей госпоже даже образчик. Госпожа может быть спокойна.
Лицо Аграфены Петровны было весело и по-прежнему оживилось. Она, казалось, так была в духе сегодня, что даже не сердилась на обычную медленность Розы, с которою та устраивала сложную прическу. Правда, на этот раз прическа ей особенно удавалась и шла лицу Аграфензы Петровны.
Роза, как художник, любуясь своим произведением, не торопилась. Наконец, она вплела поверх высоко взбитых волос Аграфены Петровны несколько крупных зерен жемчуга, и прическа была готова.
Аграфена Петровна встала. Белая короткая юбка высоко открывала ее маленькие ножки, обутые уже по-бальному - в светло-голубые атласные туфельки и такие же шелковые чулки, присланные ей недавно из Ганновера братом; он же прислал ей светло-голубую материю, легкую и мягкую, из которой было сшито сегодня ее платье с длинным королевским шлейфом.
Петр Михайлович уже несколько раз подходил к дверям уборной дочери и торопил ее.
- Все уже готово, - говорил он, - сейчас гости начнут съезжаться, пора.
Аграфена Петровна тем не менее не спешила. Платье уже было надето на ней. Две горничные возились со шнуровкой. Роза осматривала и поправляла складки.
- Настоящая княгиня! - проговорила она, сложив руки и смотря на свою госпожу.
- Что? - переспросила Аграфена Петровна.
- Eine Fьrstin, eine Fьrstin {Княгиня, княгиня (нем.). }! - повторила Роза. - Иначе и быть не может.
Аграфена Петровна прищурилась, и самодовольная улыбка скользнула по ее тонким губам. Она была довольна и нарядом, и собою, и сегодняшним днем.
Аграфена Петровна прошла через маленькую гостиную, которая теперь была уже заново обита, и направилась в зал, где начинали собираться гости. Она оглядела их и прежде всего заметила, что Волконский еще не приезжал.
"Зачем я опять вспомнила именно о нем? - подумала она, стараясь отогнать от себя эту мысль. - А все-таки его нет, - снова настойчиво пришло ей в голову. - Пустяки!" - решила она.
Волконский несколько опоздал из-за Черемзина, с которым должен был ехать вместе из замка и который одевался слишком долго. Он причесывался, душился, мазал голову какою-то особенной эссенцией и до того надоел князю Никите, что тот пригрозил, что уедет один; лишь тогда, наконец, Черемзин оторвался от зеркала.
Бал не начинали до приезда герцогини. Аграфена Петровна с дамами сидела в маленькой гостиной. Мужчины ходили по остальным комнатам в ожидании Анны Иоанновны.
Наконец, суетливый дворецкий, ловко пробираясь между гостями, отыскал Петра Михайловича и предупредил его, что на углу показался экипаж герцогини. Бестужев пошел встречать ее на крыльцо.
Через несколько минут Анна Иоанновна в ярко-желтом пышном платье, нарочно сшитом для нынешнего дня и стоившем долгих расчетов и выгадываний, любезно отвечая на низкие поклоны расступившихся пред нею гостей, прошла через зал в гостиную, где ждала ее Аграфена Петровна, которая, отговорившись болезнью, не пожелала встретить герцогиню у двери.
Бестужева стояла посреди своей маленькой гостиной, прямая и гордая, с торжественной улыбкой на губах.
"Боже мой, как хороша!" - подумал про нее Волконский, подойдя к дверям вслед за герцогиней.
Анна Иоанновна вошла в гостиную твердою, решительною походкой, чуть потряхивая головою, с выражением: "Я знаю сама, что мне делать".
Аграфена Петровна и другие дамы низко поклонились ей. Она ответила кивком головы, осмотрелась кругом, и какой-то внезапный испуг выразился на ее лице. Сначала она вдруг покраснела, потом побледнела, как полотно, и губы ее дрогнули. А Бестужева нежным, вкрадчивым голосом говорила ей в это время:
- Милости просим, ваша светлость, не угодно ли сесть, вот кресло, вам здесь будет удобнее.
Роза оправдала доверие своей госпожи. Образчик, который она достала, был действительно от платья герцогини - и мебель гостиной оказалась обитой точь-в-точь от одного куска, тою же самою ярко-желтою материей, из которой было сшито ее платье.
Неудержимая усмешка цвела кругом, на лицах всех дам. Столпившиеся у дверей мужчины тоже едва сдерживали смех, готовый вырваться у них, а в задних рядах смешливый толстенький барон вовсе не мог удержаться и фыркнул. Бестужев стоял бледный, не зная, что ему отвечать. Одна только Аграфена Петровна как будто ничего не замечала и наивно-участливо смотрела на герцогиню, страшно изменившуюся в лице и готовую упасть.
- Воды!.. воды! - послышался шепот кругом. - Герцогине дурно… воды, скорее!
Принесли воду, хотели усадить Анну Иоанновну, но она, несмотря на свою дурноту, сверхъестественным усилием держалась на ногах, не желая сесть в "горевшее, как ее платье, словно золото", ярко-желтое кресло гостиной. Под руки провели ее до кареты, и она вне себя уехала домой, чтобы ни минуты больше не оставаться в доме Бестужева. Аграфена Петровна жестоко отомстила ей.
Едва успела уехать герцогиня, и провожавший ее Бестужев не вернулся еще в зал, как по приказанию молодой хозяйки грянули литавры и трубы, и гости попарно, в предшествии музыкантов, стали спускаться в сад, где должны были происходить танцы на устланной нарочно для этого деревянным полом площадке, украшенной кругом гирляндами, щитами и флагами.
Войдя на площадку, мужчины и дамы разделились. Нужно было выбрать "царицу бала".
- Аграфену Петровну, ее, только ее! - крикнул Никита Федорович, задыхаясь от волнения и блестя глазами, готовый, кажется, тут же уничтожить всякого, кто бы посмел возразить против этого.
- Ну, конечно, - подтвердил Черемзин, - кого же, как не ее?
- Да, да, ее… Аграфену Петровну! - говорили остальные, и бронзовый золоченый жезл и перчатки - обычные знаки достоинства "царицы бала" - были торжественно поднесены Бестужевой.
В самом деле она, нежная, милая, со своим жемчугом, лежавшим в ее волосах в виде короны, выделялась из всех, точно царица.
Она сделала несколько шагов вперед. Теперь ей следовало выбрать маршала.
Мужчины длинною вереницей стали подходить к ней.
Первым подошел какой-то немец, очень напыщенный, древнего рода и опустился на одно колено, смело протягивая руку к жезлу; Бестужева махнула перчаткой. Немец встал, обиделся и отошел в сторону.
"Ну, конечно!" - подумал Волконский.
Он почему-то был очень спокоен. Ему казалось, и он не сомневался в этом, что жезл будет передан именно ему, Волконскому. Откуда явилась такая уверенность, он не мог дать себе отчет, но оглядевшись, невольно почувствовал, что многие согласны с ним, и что наверное только он будет выбран маршалом.
За немцем следовал драгунский офицер, за офицером - опять немец, потом еще кто-то, потом толстяк-барон, но Бестужева всем им махала перчаткой, и они удалялись в сторону с огорченным лицом.
Наконец, очередь дошла до Никиты Федоровича. Он, не теряя еще своей уверенности, опустился на колено, тут только замечая, что ноги его дрожат. И вдруг всякая надежда оставила его.
"Нет, куда мне… не меня!" - говорил он себе, взглядывая на Бестужеву и испытывая неизъяснимое наслаждение стоять пред нею на коленах.
Аграфена Петровна лукаво, как бы в нерешимости, посмотрела ему прямо в глаза, и на ее лице появилась совсем особенная улыбка, в которой отразилось все счастье влюбленного в нее Волконского. Правая рука ее, державшая жезл, чуть шевельнулась.
"Неужели? - с замиранием сердца подумал Волконский, но Бестужева махнула перчаткой, и свет померк в глазах Никиты Федоровича. - И откуда я это выдумал? - рассуждал он:- Откуда? Зачем ей меня… и, Господи! И зачем Черемзин говорил мне, что она… Нет! Нет, этого быть не может; нет, теперь уже все кончено!"
Черемзин подошел к "царице" сейчас же за Волконским. Никита Федорович видел, как он опустился на колено, как Аграфена Петровна протянула ему жезл, дала поцеловать свою руку и приложила два пальца к его щеке, исполняя старинный обряд посвящения в рыцари. Все это было на его глазах.
Музыка заиграла польский. Торжествующий Черемзин, слегка покачиваясь всем корпусом и развевая полы своего богатого атласного кафтана, повел Аграфену Петровну в первой паре в такт, под мерные звуки польского.