- Не ведаю того, отче. Но знаю, что еще полусотня с подобным заданием посылалась на Копысь, а один курень до самой Орши. Но не могут шведы переправляться сразу в трех столь далеких одно от другого местах. Значит, хитрят гостюшки наши дорогие.
- Хитрят, сын мой. Да только шило завсегда из мешка выглянет. А потому немедля шли гонца к сотнику Зловы-Витру. Пускай передаст выведанное нами батьке Голоте.
4
В отличие от веселого и беззаботного брата-запорожца мазепинский есаул Иван Недоля был постоянно хмур и малоразговорчив. Его губы все время плотно сжаты и почти незаметны под густыми усами. Тяжелый, неприветливый взгляд есаула всегда был направлен мимо собеседника, а хрипловатый голос звучал ровно и спокойно, словно во всем мире не существовало вещи или события, которые могли бы хоть чем-то затронуть и взволновать старшего Недолю. Лишь появление единственного брата заставило есаула выдавить на лице слабое подобие улыбки.
Они уже второй час сидели в шатре есаула, вспоминая былое и никак не решаясь начать разговор о деле.
- Выходит, задумал жениться, братчику? - спросил есаул.
- А почему бы и нет? Надо же когда-то? А сейчас время для этого имеется и после набега на турок кое-что осталось.
- А что говорит Ганна?
Дмитро тяжело вздохнул, опустил глаза.
- Не говорил я с ней еще об этом. Но чего ей быть против? Лучше скажи, как она здесь при тебе да шведах очутилась?
- Сам толком не ведаю. Не стану перед тобой кривить душой: не по своей воле оказался я у генерала. Когда гетман отправлял нас со своим кумом, полковником Тетерей, тот, старый хряк, прихватил с собой для спокойствия души и подальше от соблазна свою молодую жену. А твоя панночка ей какой-то родней приходится, вот и увязалась с ней. Бес, а не дивчина, любому казачине в скачке да стрельбе не уступит.
Дмитро насмешливо присвистнул.
- Ну и ну! Что ты очутился здесь по указке Мазепы, я и сам догадывался. Но для чего он послал с тобой Тетерю, с которого проку, как с козла молока? Для присмотра? Выходит, не совсем доверяет? Так-то он ценит твою службу...
Лицо есаула осталось спокойным, лишь в глубине зрачков вспыхнули злые огоньки.
- Гетман осторожен, как змея, и хитер, как старый хорь. Знает, что не из любви к нему стал я сердюком... Давняя это история, братчику. Два друга-побратима было у меня - батько Голота и фастовский полковник Палий, которые немало славных дел свершили во славу Украины. Да не стало однажды моих верных другов: по наветам Мазепы и цареву приказу заковали обоих побратимов в железо и отправили в Сибирь. Хлебнул тогда лиха и я: раненый, едва ускользнул от царской погони на Сечь, а гетманские сердюки еще долго ходили по моему следу, как за диким зверем. Но вот два года назад доверенный человек Мазепы шепнул мне, что тот желает говорить со мной с глазу на глаз. Мы встретились. Гетман обещал даровать мне прощение, предложил забыть все былое, что стояло промеж нас, и сообща готовить погибель царю Петру, моему и его недругу.
- Выходит, что простил все Мазепе? - без тени улыбки спросил Дмитро. - Забыл и свою кровь, и муки побратимов?
- Ничего я не забыл и не простил, братчику, да только не по силам было мне одному мстить сразу царю и гетману. И я замыслил так: коли один мой недруг задумал схватиться с другим, пускай грызутся до последнего, а я с радостью помогу им в этом. Вначале вкупе с Мазепой поквитаюсь с царем, а затем припомню свои обиды и гетману.
- А я слыхивал, будто царь простил полковника Голоту, -я словно мимоходом заметил Дмитро. - Знаю, что он командовал казачьим полком в Лифляндии, а теперь, сказывают, поставлен князем Меншиковым над казаками-добровольцами, что примкнули к русской армии. Выходит, по-разному ты и один из твоих побратимов решили мстить за свои кривды, братку.
Было отчетливо слышно, как скрипнули в наступившей тишине зубы есаула, хотя голос его прозвучал по-прежнему ровно.
- Дошла и до меня такая весть, братчику. Только не верю я ей. Вернись батько Голота из Лифляндии на Украину - обязательно вспомнил бы меня и прислал весточку. Ну да ладно, хватит об этом. Лучше ответь, чью сторону решили принять запорожцы - царя или короля?
- А ничью. Сечь не воюет ни с царем, ни со шведами, а до Мазепиных козней ей тем паче нет дела.
- Мыслите отсидеться у себя на порогах? Не выйдет: российские войска уже вступили на Украину, не сегодня-завтра на ней будут и шведы. Так что не минует и вас военное лихолетье.
- Сечь - не Московия и не Гетманщина, - ответил Дмитро. - Запорожцы живут и воюют своим умом. Вот когда недруг явится на саму неньку-Украйну, вот тогда наша громада возьмется за сабли и молвит свое слово. А покуда сего не случилось, мне и надобно успеть с женитьбой. Надеюсь в этом и на твою помощь, братку...
Оглушительный стук в дверь поднял шинкаря с лавки.
- Кто там? - зябко поеживаясь, сонным голосом спросил он.
- Открывай - увидишь. И поспеши, а то... - громким голосом ответили с улицы и подкрепили свою угрозу столь крепкими выражениями, что шинкарь тотчас сбросил с двери щеколду.
В лунном свете стоял высокий казак в запорошенном снегом кунтуше и наброшенном на голову башлыке. Одной рукой он держал под уздцы коня, в другой сжимал мушкет, прикладом которого только что колотил в дверь.
- Что пану полковнику надобно? - услужливо спросил шинкарь.
Он сразу отметил прекрасную конскую сбрую, богатую одежду незнакомца и потому решил не скупиться на чины.
- Прими коня, - вместо ответа бросил приезжий. Протянув хозяину поводья и бесцеремонно оттолкнув его в сторону, казак прошел в избу. Когда, привязав коня и насыпав ему овса, шинкарь вернулся, незнакомец уже сидел на лавке без башлыка и кунтуша. У ног его стоял мушкет, а на столе лежали два пистолета. Проследив за тем, как хозяин запер дверь, казак скользнул взглядом по плотно занавешенному оконцу, спросил:
- Ты один?
- Нет, пан полковник. Со мной жена и двое сыночков.
- Где они?
- Спят на печке.
Встав, казак заглянул на лежанку, схватил шинкаря за шиворот, грозно посмотрел в лицо.
- По ночам к тебе кто-нибудь наведывается?
- Зачем? Господа шведы ночуют по палаткам, паны казаки и запорожцы стали на постой к вдовам и молодицам, а чужой человек наше местечко сейчас стороной обходит. Совсем торговли нет, - пожаловался на всякий случай шинкарь, опасливо косясь на длинную саблю незнакомца.
- Не скули! - оборвал его пришелец, доставая из-за пояса блеснувшую золотом монету и бросая ее хозяину. - Это за то, что останусь у тебя до утра.
Не обращая внимания на угодливо изогнувшегося шинкаря, казак проверил щеколду, разостлал на лавке возле двери кунтуш. Прислонил рядом к стене мушкет, засунул за пояс пистолеты, поманил к себе пальцем хозяина.
- Коль не проснусь сам, буди перед вторыми петухами. Кто бы ночью ни явился - не открывай. Отвечай, что прихворнул... А если без моего спросу высунешь нос на улицу - голову снесу. Туши свечку.
Дождавшись, когда донесся громкий раскатистый храп, шинкарь осторожно сполз со своей лавки. Стараясь шагать бесшумно, подкрался к печке, нащупал ноги старшего сына. Потянул их к себе и тотчас закрыл ладонью рот очутившемуся рядом с ним на полу мальчонке.
- Тише, сыночек, тише, - зашептал он. - Ничего не спрашивай и не говори, только слушай... - и, не спуская глаз с лавки, на которой спал казак, быстро заговорил: - Сейчас залезешь на чердак, а оттуда на крышу. Спустишься на землю и скорее ищи кого-нибудь из военных. Если это будет швед, пускай ведет тебя к господину полковнику Розену, а коли сердюк - к пану есаулу Недоле. А полковнику или есаулу доложишь, что в шинке заночевал чужой казак, на хорошем коне и при оружии. Велел в избу никого не пускать, а самого разбудить перед вторыми петухами. Скажешь, что я нюхом чую, не с добром он явился... И напомни господину полковнику или пану есаулу о тех ста злотых, которые они обещали мне за каждого подозрительного чужака.
- Сколько злотых ты мне за это дашь? - спокойно спросил мальчонка, все это время лениво ковырявшийся в носу.
Возмущенный шинкарь вздернул кверху свою бороденку, больно ухватил сына за курчавые волосы.
- Ах, негодник, на родном папике хочешь деньги делать? Да я тебя... - он замахнулся на ребенка свободной рукой, но на того это нисколько не подействовало.
- Ударишь - закричу, - невозмутимо произнес он. - А насчет денег ты сам меня учил: никому и ничего нельзя делать даром или без пользы для себя.
Умиленный шинкарь обнял сына, погладил по голове.
- Молодец, сыночек, порадовал старого папика. Правильно: вначале деньги или своя выгода, а потом все остальное. Так вот, если я получу свои сто злотых, то дам тебе целых пять.
- Десять, - твердо сказал мальчонка.
- Хорошо, твой папик обещает это, - важно произнес шинкарь и легонько подтолкнул сына в спину. - Лезь скорей на чердак. Да потише, чтобы не разбудить этого разбойника с ружьем.
Проследив, как сын исчез в лазе на чердак, шинкарь снова улегся на лавку и стал чутко прислушиваться ко всему, что происходило на улице и вокруг избы. Но везде царили тишина и покой. Он постепенно начал проваливаться в сон, как вдруг страшный грохот в дверь заставил его вскочить на ноги. Казак с мушкетом в руках уже стоял возле окна и, отодвинув грязную занавеску, всматривался в темноту. Чертыхнувшись, он отшатнулся в простенок, повернулся к шинкарю.
- Обложили со всех сторон. Слава Богу, что дверь хоть крепка. Шагнув к хозяину, он ухватил его за ворот рубахи и сжал с такой силой, что у того потемнело в глазах.
- Слушай меня и запоминай все хорошенько. Сейчас я приму свой последний бой, а ты заместо меня доделаешь то, что Господь не дал свершить мне. Клянись всем для тебя святым, что исполнишь мою волю.
- Клянусь. Сделаю все, что скажешь, - с хрипом выдавил шинкарь.
- Держи... - казак сунул руку за пазуху, достал оттуда не большой пергаментный свиток с несколькими печатями. - Спрячешь и отдашь тому, кто придет за ним. А нарушишь клятву - с того света вернусь, дабы горло тебе перегрызть.
Хозяин испуганно сунул пергамент за пазуху.
- А кому отдать свиток, пан полковник? - поинтересовался он.
- Кому писан - сам придет, - ответил казак, взводя курок мушкета. - А сейчас полезай на печку. А также вели жинке и хлопцам не высовываться с лежанки.
Едва он договорил, как дверь под напором ломившихся с улицы людей рухнула наземь, и в шинок ворвалась толпа королевских солдат. Тотчас оглушительно бухнул казачий мушкет, слились воедино выстрелы двух его пистолетов, а в следующее мгновение незнакомец с обнаженной саблей смело врезался в гущу шведов, стараясь прорубиться к зияющему проему двери. Но силы были слишком неравны, и после короткой ожесточенной схватки казак очутился в руках врагов. Командовавший шведами офицер подождал, пока скрученного веревками пленника выведут во двор. Затем окинул взглядом пятерых убитых и двух раненых своих солдат, нахмурился.
- Дороговато обошелся нам твой подарок, трактирщик. Будем надеяться, что он того стоит. Получай... - Швед протянул шинкарю мешок с деньгами, добавил: - Вспомни, не называл ли казак каких-либо имен? Не проговорился случайно, откуда и зачем сюда явился?
Моментально спрятав деньги, шинкарь согнулся в поклоне.
- Ничего разбойник не говорил, господин офицер. Приехал и сразу завалился спать. Даже за ночлег не уплатил.
- Ничего, у полковника Розена заговорит, - усмехнулся швед.
Не успели солдаты вынести из избы убитых и раненых, как к шинкарю подскочил сын, вернувшийся вместе со шведами.
- Десять злотых, - потребовал он, протягивая к отцу руку.
Тот, громко рассмеявшись, поднес к носу мальчика кукиш.
- А этого не хочешь?
- Но ты же обещал!
- Ну и дурак же ты, сыночек, - сквозь смех проговорил шинкарь. - Сколько раз учил тебя, что никому и никогда нельзя верить на слово. Вначале нужно получить деньги, а потом уже решать, делать или нет то, за что их дали. Запомни это навсегда.
Дав хнычущему отпрыску шлепка и отправив его на печку, шинкарь опустился на лавку, закрыл глаза. Верно ли он поступил, утаив казачью грамоту от шведов? Но что бы он имел, отдав ее простому офицеру? Наверное, ничего, все те же сто злотых. А если он принесет свиток через два-три дня самому полковнику Розену, есть возможность получить от него в качестве награды еще что-нибудь. Скажет, что случайно обнаружил пергамент под печкой, куда его, видимо, спрятал казак перед схваткой с явившимися за ним шведами.
Но вдруг казак на допросе признается, что отдал шинкарю грамоту, и ему придется держать ответ за то, что утаил ее от королевских солдат? Но казаки никогда не говорят врагам правду, а судя по виду ночного пришельца и его поведению, он не из тех, кого можно быстро сломить. Но даже если он заговорит прежде, чем шинкарь передаст грамоту полковнику Розену, всегда можно обвинить его во лжи или вместе со шведами обнаружить грамоту под печкой. Да и почему полковник должен больше верить не шинкарю, а какому-то казаку, желающему оклеветать и отомстить верному стороннику короля Карла за то, что тот выдал явившегося к нему ночью подозрительного человека? Нет, с этой стороны ему не грозит ничего.
Приняв решение, шинкарь на цыпочках подкрался к печке, спрятал под ней грамоту.
Левенгаупт выпрямился над столом, посмотрел на Розена.
- Я решил форсировать Днепр в районе городка Шклов, там уже побывала наша разведка. В настоящее время я приказал всем частям корпуса и обозу двигаться к Шклову. Однако все мои действия не будут стоить и ломаного гроша, если на противоположном берегу нас станут поджидать русские. Поэтому, полковник, слушайте приказ, за исполнение которого отвечаете головой: противник ни в коем случае не должен узнать, места нашей предстоящей переправы.
- Для выполнения этого приказа я вынужден обратиться к вам с несколькими просьбами.
- Слушаю вас.
- Местное население помогает русским лазутчикам. Чтобы пресечь это, необходимо жителей прилегающих к дороге деревень забирать с собой... забирать всех до единого. Только в этом случае можно сохранить тайну маршрута, которым движется корпус и обоз.
- Я не намерен кормить толпы лишних ртов, - сухо заметил Левенгаупт.
- Генерал, вы прекрасно знаете, как тяжелы здешние дороги, особенно в осеннюю распутицу. Наши солдаты трудятся наравне с лошадьми и волами, они уже наполовину превратились во вьючных животных. Так что можно использовать захваченных местных жителей вместо обессилевших лошадей. Этим они отработают еду, которую мы будем вынуждены им давать. А когда очутимся на той стороне Днепра и их языки станут для нас не опасными, мы отпустим уцелевших пленников по домам.
- Хорошо. В чем же нужна моя помощь?
- Прошу подчинить мне казаков полковника Тетери. Они хорошо знают здешние места и вместе с моими кирасирами смогли бы успешно бороться с вражескими лазутчиками.
- Я сделаю это. Что еще?
- В последнее время на стороне русских стали активно действовать казаки какого-то батьки Голоты. Боюсь, что нам будет не возможно скрыть от них движение корпуса на Шклов. У меня, генерал, есть план, как обхитрить их.
- Говорите.
- Я прикажу надежно оцепить район предстоящей переправы у Шклова, зато открыто продолжу разведку местности и бродов у Орши и Копыси. Для убедительности даже брошу в те места часть нашей легкой кавалерии, которая в нужный момент быстро возвратится к нам. Но главное не в этом. У меня есть человек, которого я пошлю как верного России человека к Меншикову, и он сообщит ему, что видел начало нашей переправы у Орши. Я хочу ввести русских в заблуждение, отвлечь их внимание от Шклова и, если удастся, направить в противоположную от нас сторону. Для этого, генерал, я рискну просить вас лишиться на время приятного общества шляхтича Яблонского, к которому вы так привыкли.
- Яблонского? Но я каждый вечер играю с ним в шахматы!
- Он сообразителен, на редкость нагл и неплохо знает нравы русских, - невозмутимо продолжал Розен. - Мы предложим сыграть ему партию в более крупной игре.
- Вы получите и шляхтича, полковник, - с нотками недовольства в голосе ответил Левенгаупт. - Надеюсь, это все, что от меня требовалось?
- Да, генерал.
- Тогда у меня будет к вам два вопроса. Первый: что удалось узнать от захваченного в трактире вражеского лазутчика?
- Ничего - он попросту молчит. Однако я уверен, что он прибыл к кому-то из казаков полковника Тетери.
- Надеюсь, вы показали его сердюкам? Они могли бы опознать лазутчика и указать тех, к кому он явился.
- Я не сделал этого. Показав его казакам, я предупредил бы сообщников задержанного о его поимке. А это заставило бы их действовать более осмотрительно. Пусть лучше будут в неведении о его судьбе. Возможно, это послужит причиной совершения ими какой-нибудь ошибки. К тому же я не теряю надежды, что мои люди все-таки развяжут лазутчику язык.
- Будем надеяться. А каковы успехи прибывших от графа Пипера капитанов-перебежчиков? Тех, которые обещали захватить в плен царя и князя Меншикова?
- Они уже трижды выезжали на охоту, но... Казаки Голоты не только ведут разведку, но и прикрывают русские войска на марше. Отряд Саксе уже встречался с ними, и лишь самообладание капитана и знание им языка неприятеля спасли наших солдат от разоблачения и гибели. Если вы разрешите, генерал, я создам еще два-три подобных отряда-оборотня из сердюков полковника Тетери. Под видом казаков батьки Голоты им будет гораздо легче и безопасней осуществить задуманный господином министром план.
- Я подумаю над этим. Но не раньше чем мы очутимся на противоположном берегу Днепра. Сейчас же меня интересует только одно - беспрепятственный бросок корпуса через реку.
- Молись, сын мой, - громко проговорил священник, протягивая казаку распятие.
Тот поцеловал крест, стрельнул глазами в обе стороны пустынной деревенской улицы. Просунул голову под навес поповской телеги, глядя на образа, принялся креститься.
- Отче, шведы готовят переправу у Шклова, - торопливо заговорил он. - Оцепили целую версту леса у берега, никого из местных даже близко к нему не подпускают, начали свозить туда бревна и камни. Мыслю, что уже завтра генерал может приступить к переправе. А потому и нам нельзя медлить.
- А что же Копысь и Орша?
- Ничего. Шведы попросту желают отвлечь внимание россиян от истинной переправы.
- Хлопцам Зловы-Витра об этом сообщил?
Казак виновато опустил глаза.
- Не смог. Шведы забирают с собой жителей всех местечек и хуторов, мимо которых проходят. По лесам и болотам шныряют кирасирские дозоры, тропы перекрыты секретами, солдаты открывают стрельбу по всему живому, что появляется у дорог. Я дважды посылал к Зловы-Витру своих хлопцев, пытался пробраться к нему сам, однако все без толку. Не будь мы сердюками, валялись бы сейчас мертвыми по болотам або висели на дыбе перед полковником Розеном.
Казак сделал паузу, с надеждой посмотрел на священника.