- У батьки Голоты? - как эхо, повторил Недоля. - Кто же ты, добрый человек?
- Твой стародавний друг-товарищ куренной атаман Левада. Не позабыл такого?
- Левада? - лицо есаула побледнело, он отшатнулся от борта телеги. - Но как очутился ты здесь?
- Из-за нашей с тобой дружбы, сотник. Батько Голота снова на Украине и послал меня, дабы кликнуть тебя к себе.
Задрожавшей рукой есаул провел по лицу, его глаза не отрывались от лежавшего.
- Батько действительно на Украине? Неужто простил царю свои муки и бесчестье?
- Простил или нет - ведает лишь он да Господь Бог. А тебя, друже, как и иных верных соколов, кличет он под свой пернач для защиты родной земли от недруга-шведа.
- Я не верю тебе, - глухо произнес Недоля, нахмурив брови. - Не мог батько послать тебя ко мне без своего письма. Никогда не доверял он подобных дел одним чужим языкам.
- Верно молвишь, друже, а потому возьми батькину грамоту в шинке, где меня схватили. Отдал ее в руки хозяина. И коли ты еще не валяешься рядом со мной, значит, она до сего часу у него.
5
Драгунский полковник с трудом протиснулся сквозь узкий вход палатки, завертел головой, ища Меншикова.
- Здесь я, - проговорил князь, поднимаясь с кучи прикрытых плащом еловых веток. - Говори, с чем пожаловал.
- Худые вести, ваше сиятельство, - ответил полковник, сбрасывая с головы капюшон плаща и стряхивая с него снег. - Мы что есть мочи скачем к Орше, а, может, совсем напрасно.
- Что городишь? Говори толком и вразумительно.
- Только что к батьке Голоте казаки доставили какого-то рыбака с того берега. И он уверяет, что Левенгаупт замыслил форсировать Днепр у Шклова.
- Откуда знает?
- У Голоты среди изменников-сердюков имеются свои люди. От них, рыбак и явился с вестью.
- А не врет? - прищурился Меншиков. - Или, хуже того, не подослан ли шведами?
- Кто ведает? Потому и предложил батько Голота на всякий случай доставить его к вашему сиятельству.
- Правильно сделал. Тащи его сюда.
Князь грузно опустился на крепкий деревянный стул, поставил локти на крышку грубо сколоченного стола. Двое казаков с саблями наголо ввели в палатку рыбака, попавшего недавно с бунчужным Марко в шведско-сердюцкую засаду, остановились с ним у входа. Последним в палатку вошел батько Голота.
- Что скажешь, старче? - спросил Александр Данилович, задерживая взгляд на седой бороде рыбака.
- Неприятели начали переправу у Шклова. Все их войска и обозы стягиваются к Днепру в то место.
- Сам видел переправу? - недоверчиво спросил князь.
- Нет. Берег у Шклова неприятели крепко стерегут и никого к нему не подпускают. Весть сию передал мне лишнянский батюшка Ларион. А мне надлежало...
- Батюшка Ларион? Что он за птица? - перебил его Меншиков.
- Он давний мой друг-товарищ, - вступил в разговор Голота. - я уже не единожды получал от него важные вести. Знаю, что помогают ему и верные люди из его прихожан. Однако никого из них сам не видел.
- Та-ак, - нараспев произнес Меншиков, переводя взгляд с Голоты опять на рыбака. - Хочется тебе верить, старче, да не могу... А потому, невзирая на лета твои и седину, посажу под стражу до тех пор, покуда не проверю истинность слов твоих.
Когда рыбак в сопровождении конвоиров покинул палатку, князь встал из-за стола, сердито засопел.
- Что скажете теперь? - спросил он, уставив взгляд на драгунского офицера и Голоту.
- Я уже отправил три разъезда к Шклову, - спокойно ответил Голота. - А двум другим велел переправиться на тот берег Днепра и тоже искать переправу. Может, с вражьей стороны к ней подобраться будет легче.
- А ежели не сыщут, тогда что? А если шведы все-таки у Орши? Что говорят твои драгуны? - повернулся Александр Данилович к полковнику.
Тот переступил с ноги на ногу, опустил голову.
- Мои разведчики не смогли достичь места, что указал шляхтич. На всех путях к Орше полно шведской кавалерии. Крепко бережет генерал свою переправу.
- А ежели не переправу, а место, где ему выгодно нас видеть? - с иронией спросил князь. - Может, генерал специально заманивает нас к Орше, дабы мы не мешали ему под Шкловом или Копысью?
- Но, ваше сиятельство, шляхтич Яблонский собственными глазами... - обиженно начал полковник, но Меншиков раздраженно перебил его.
- В том и беда наша, что мы покуда вынуждены верить чужим глазам и языкам. Потому и ломаем голову, кто говорит правду: шляхтич-униат или рыбак. А я хочу не гадать, а доподлинно знать, где сейчас корпус Левенгаупта и что неприятель замышляет. Слышите, доподлинно и как можно скорее.
Александр Данилович опустился на стул, зябко повел плечами.
- Посылайте кого и куда хотите, скачите хоть сами, но шведов и их переправу надобно обнаружить. А покуда велю остановить все войска и сделать большой привал.
Дверь шинка распахнулась, в ее проеме появился есаул Недоля, за ним четверо сердюков. Сразу позабыв о шведских обозниках, которым до этого прислуживал, хозяин поспешил навстречу новым гостям. Есаул уже стоял посреди избы, его хмурый взгляд был направлен в сторону шинкаря, но смотрел сквозь него. Все сердюки с мушкетами в руках остались у порога.
- Пан есаул, какая честь... Что угодно вашей ясновельможности? - низко кланяясь, заговорил хозяин.
Не удостоив его взглядом, есаул протянул руку.
- Грамоту... Мигом, - тихим, бесцветным голосом произнес он.
У шинкаря от страха отвисла челюсть и перехватило дыхание, на затылке зашевелились последние волосы. Откуда есаул знает о грамоте? Неужто схваченный казак все рассказал? Но он оказался в руках у шведов и должен был сделать признание о грамоте им. Откуда тогда о ней известно есаулу сердюков, ежели о подобного рода тайных делах стараются ставить в известность лишь самых необходимых людей, а казачий есаул для шведского полковника вряд ли является таковым. А может, есаул узнал о грамоте помимо плененного казака и полковника Розена? Недаром сердюцкие разъезды днем и ночью шныряют по всей округе, а местные жители относятся к ним куда с большим доверием и благожелательностью, чем к шведам, а недругов у Москвы на этой уже несколько столетий оспариваемой Россией и Речью Посполитой территории всегда было предостаточно.
Ответов на эти вопросы хозяин не знал, а изворотливый ум уже нашел выход из положения.
- Сейчас, ваша ясновельможность, сейчас... - плохо повинующимся языком зашептал он, пятясь от Недоли. - Для вашей милости хранил ее, только для вас.
Выбивая зубами дробь, шинкарь метнулся к печке, достал грамоту. С заискивающей улыбкой отдал Недоле.
- Давно ждал вашу ясновельможность. Знал, что изволите прийти. Очень и очень рад вашему визиту...
Все так же глядя мимо хозяина, есаул взял грамоту, сорвал с нее печати, развернул. Его глаза быстро заскользили по пергаменту, брови нахмурились, на щеках вспыхнул румянец. Прочитав, он опустил руку со свитком, прикрыл глаза.
"... А потому, друже любый, позабудем в сию суровую и смутную годину личные счеты и обиды. Приглушим в душах праведный гнев, станем думать лишь о неньке-Украйне и свято служить ей. Вспомним великое дело славного гетмана Хмеля и не позволим повернуть его вспять..." - стояли в глазах врезавшиеся в память строки.
Есаул свернул грамоту, сунул ее за свой широкий пояс. Присел на ближайшую скамью.
- Может, горилки желаете, ваша ясновельможность? - прозвучал голос шинкаря.
- Сгинь с глаз...
Сидя в жарко натопленной избе в окружении запорожцев младшего Недоли, священник сдавал карты. Вошедший с улицы сердюк наклонился к его уху:
- Отче, тебя кличет молодая паненка.
- Кто? - спросил поп, едва не поперхнувшись от удивления.
Родичка полковника Тетери. Без малого лошадь не загнала, покуда скакала до вас. Кабы не наказ пана полковника беречь ее и ни в чем не отказывать, ни за что не пустился бы с такой не терпеливой в путь.
Священник бросил карты на стол.
- Панове, вынужден оставить вас. Неотложные дела, - проговорил он, вставая с лавки.
Панночка поджидала священника у его телеги. Рядом храпел ее взмыленный конь.
- Зачем пожаловала, дочь моя? - спросил поп.
- Хочу помолиться о душах убиенных родителей своих.
Панночка была среднего роста, с небольшой, гордо посаженной головкой. Тяжелая русая коса спадала до пояса, под длинными черными бровями тревожным блеском сверкали глаза. В облике девушки и во всей ее стройной, легкой фигурке было столько свежести, что священник почти физически ощутил лежавшее на его плечах бремя прожитых лет.
- Зачем явилась сама? Разве не могла прислать Остапа? - зашептал он, не выпуская из виду прискакавших с панночкой сердюков, расположившихся невдалеке от поповской телеги.
- Не могла, его курень уже на том берегу. А дело спешное, не ждет ни часу.
- Говори.
- Шведы второй день как переправляются через Днепр у Шклова. А к россиянам подослали здешнего шляхтича Яблонского, дабы направить их в другую сторону.
- Знаю о том. Сам предупредил о месте настоящей переправы отца Лариона, при мне он отправил верного человека к казакам Зловы-Витра. А на следующее утро привез ко мне полусотник Цыбуля отпевать царских казаков и своих сердюков. Мыслю, что сгинуло с теми покойниками и наше послание.
- Сгинуло одно - надобно слать другое. Переправе у Шклова мы уже не помешаем, а как можно скорее остановить россиян на пути к Орше и возвратить их обратно - в наших силах. Но поспешать им теперь следует уже не к Шклову, а к Пропойску , поскольку именно туда замыслил двинуться от Днепра Левенгаупт.
- К Пропойску? - встрепенулся священник. - А не ошибаешься?
- Сама слышала разговор об этом полковника Розена с Тетерей. Курень Остапа как раз и поскакал на разведку дорог в сторону Пропойска. Теперь понимаешь, отче, что нам нельзя терять ни минуты?
- Понимаю, добре понимаю. И уже прикидываю, как снова повидаться с отцом Ларионом.
- Будь осторожен, отче. Кирасиры Розена недавно схватили в шинке чужого казака, как думают, прибывшего с того берега от батьки Голоты. Казак на допросах молчит, а Розен лютует. Велел сжигать по дороге все деревни и хутора, а также удвоить посты и секреты, дабы никто не смог пробраться ни к россиянам, ни от них. Даже не знаю, как тебе удастся попасть в лишнянскую церковь.
- Господь не оставит без помощи верного слугу своего...
Приказав вознице поставить телегу на ночь поближе к придорожным кустам и едва дождавшись темноты, священник скользнул в лес. В наброшенном поверх рясы белом полушубке он почти сливался с мутновато-белесыми цветами ночного осеннего леса, а два пистолета и сабля должны были оградить его от неприятностей при возможной встрече с сопровождавшими шведский обоз многочисленными волчьими стаями.
Стараясь держаться как можно ближе к деревьям и кустарникам, обходя стороной встречавшиеся на пути прогалины и освещенные луной поляны, он осторожно шел вдоль узкой лесной тропы, что вела от большака к маленькой деревушке. Вот и высокий пригорок, с которого должно быть видно расположенное в речной низине селение. Священник остановился, перевел дыхание, глянул с возвышенности вниз.
Перед ним, как и в прошлый раз, вдоль спокойной лесной речушки расстилалась широкая поляна, за ней вздымалась в небо колокольня. Не было лишь самой деревушки: черными безобразными оспинами виднелись на снегу остатки изб и хозяйственных построек. Над некоторыми из них еще вился дым, ни одна тропа не вела к сожженному селению. Только не тронутая шведами Церковь и стоявший рядом с ней добротный дом священника сиротливо выделялись среди этой тоскливой картины.
Перекрестившись, поп собрался было спуститься с пригорка, как вдруг из-за ближайших к нему кустов появились несколько темных фигур.
- Стой! Ни с места!
"Шведы!" - обожгла сознание мысль, и руки тотчас потянулись к пистолетам. Выстрел, второй - две ближайшие фигуры, словно споткнувшись о невидимую преграду, вначале остановились, а затем повалились на землю. Отшвырнув в сторону ненужные пистолеты, священник кубарем скатился с пригорка, собираясь юркнуть в густой ельник.
Но ударили вслед чужие выстрелы, и острая боль обожгла ногу. Священник остановился, сбросил с плеч полушубок. Выхватил из ножен саблю, прислонился спиной к дереву. Подбежавшие к нему шведские солдаты загалдели, увидев перед собой священнослужителя, но командовавший ими офицер быстро покончил с возникшим замешательством:
- Вперед! Брать живым!
Не принимая всерьез способность раненого старика сопротивляться, шведы смело ринулись на него, но жестоко просчитались. Да и откуда им знать, что еще несколько лет назад на широких плечах их противника была не потрепанная поповская ряса, а роскошный жупан запорожского сотника, участника многих славных битв и схваток, и что лишь старые раны да шестилетняя каторга на турецких галерах заставили отважного казака сменить острую саблю на кадило и крест.
Два молниеносных взмаха клинка - и ближайший к священнику швед молча рухнул в снег, другой, взвыв от боли и схватившись за перебитое казачьей саблей плечо, отпрянул назад. Но не переоценил своих сил старый рубака, знал, что не совладать ему с десятком молодых здоровых врагов, а пуще всего он понимал одно - ни в коем случае нельзя попасть шведам в руки живым. И бывший сотник врезался в самую гущу смешавшихся врагов...
Полковник Розен долго смотрел на доставленный к нему труп священника. Зачем-то дважды обошел вокруг него и лишь после этого задал свой первый вопрос начальнику охраны штаба корпуса и генеральского обоза.
- Майор, что обнаружено при убитом? Грамота с тайнописью, иные уличающие его бумаги?
- Ничего, господин полковник. Возможно, он шел с устным сообщением или за получением очередного задания.
- К кому?
- К священнику деревни, возле которой его пытались задержать. Еще утром она была сожжена, а все жители направлены в распоряжение начальника обоза. Исключение, согласно приказа генерала, было сделано для церкви и ее служителей. К ним и лежал путь убитого.
- А если он просто шел мимо?
- День назад он уже был у этого священника. Когда его задержал наш патруль, он объяснил свое посещение какими-то неотложными церковными делами. Тогда было светло, деревня жила своей обычной жизнью, поэтому ему поверили и отпустили... Но какие дела могут быть ночью? Зачем ему потребовалось брать с собой целый арсенал? А сопротивление нашему секрету?
- Что говорит его деревенский сообщник?
- Я решил не трогать его, а оставить как приманку. Может, к нему пожалует еще кто-либо из русских лазутчиков? Деревня, вернее, то, что от нее осталось, обложена двойным кольцом наших тайных постов. Солдатам строго-настрого приказано не трогать никого, кто бы туда ни направлялся.
- Разумно, майор. Жаль только, что мы не знаем причины, потребовавшей встречи этих слуг Божьих. Как думаешь, что это может быть?
- Об этом нетрудно догадаться. В настоящий момент русских больше всего интересует место нашей настоящей переправы и дальнейший маршрут корпуса на левобережье Днепра.
- Вот именно. Но откуда об этом могли знать убитый или его местный сообщник? Значит, за их спиной стоит некто, имеющий доступ к нашим секретам. Может, это к нему и прибыл неизвестный казак, захваченный нами в трактире? Вот кто нам нужен в первую очередь, майор.
- На этот счет у меня есть одно соображение. Я приказал выставить труп священника на всеобщее обозрение. Смысл? Главарю царских лазутчиков станет ясно, что его сообщение не попало по назначению, и он будет вынужден послать нового человека... Кто знает, возможно, и он не минует лишнянской церкви.
- Ваше соображение мне нравится. И пустите вдобавок слух, что священник погиб не у деревни, а сразу при входе с большака в лес. Его сообщники не должны даже догадываться, что тайна лишнянской церкви в наших руках.
6
Подперев рукой голову, сотник Дмитро с непривычной для него тоской смотрел на сидевшего через стол есаула Недолю.
- Эх, братку, никогда не думал, что с женитьбой столько хлопот и мороки. Знал бы это, ни за что в подобное дело не ввязался.
- А какое серьезное дело вершится без хлопот, братчику? Лучше скажи, согласна ли на свадьбу избранница?
Дмитро невольно крякнул.
- В том-то и дело, что нет. Говорит, что любит меня как брата, а жених у нее давно уже имеется. Какой-то сотник Диброва. Не слыхал о таком? А, может, даже знаешь его?
- При гетмане такого нет. Наверное, из тех полков, что ушли в Лифляндию.
- Уж чего я ей ни сулил! Родовой хутор и полшапки цветного каменья, любой дом в Умани, Чернигове и чистокровного арабского жеребца - ничто не берет душу клятвой девки!
- Что думаешь делать?
- Поговорю с ней последний раз и плюну на все. Махну со своими хлопцами опять на Запорожье, покуда сечевники не ушли в новый поход.
- Верно, братчику, - одобрил его решение есаул. - Силком мил не станешь. Да и сколько добрых казаков сгинуло для славных дел, спутавшись с бабскими юбками. Так что не журись, поскольку ни одна дивчина того не стоит. К слову, что приключилось с тем цветным каменьем, о котором ты только что упоминал?
- Ляд его ведает, - спокойно ответил Дмитро. - Выпил в шинке и заночевал там, а поутру шапка, где были зашиты каменья, оказалась пустой. Поначалу я на шинкаря грешил - уж больно мерзопакостного он роду-племени! - да только напрасно. Как выяснилось, поздно ночью в шинке останавливались какие-то проезжие казаки, мои знакомцы, и я устроил с ними гулянку.
- Не помню о ней ничего, но, наверное, так и было, поскольку утром голова у меня раскалывалась, словно я накануне невесть сколько оковитой выпил. По-видимому, я спьяну похвалился каменьями, а кто-то из... - язык не поворачивается назвать его казаком! - под шумок и выгреб их из шапки, когда мы в карты играли или писняка ревели. Ну да леший с ними, каменьями, - махнул рукой Дмитро. - Чтобы обидно не было, я сказал себе, что каменья не пропали, а я пропил их с другами-товарищами. Веришь, сразу на душе легко стало - разве можно жалеть о чем-то, ежели оно на доброе дело пошло?
Сидевший сбоку от сотника черноусый пожилой сердюк, слышавший разговор братьев, хлопнул Дмитро по плечу.
- Нечего тужить ни о дивчине, ни о цветном каменье, хлопче! Дивчин встретишь еще десяток, одну другой краше, а каменье добудешь в следующем походе.
Сердюк сбросил с плеч кунтуш, потянулся к висевшей на стенном крюке кобзе.
- Выкинь из души тоску, хлопче. Жив, здоров, кругом верные други-товарищи. Чего еще надобно казаку для счастья? Разве что добрую песню? Такую, как эта...
Он тронул слегка струны кобзы, прислушался к их звуку. Тихо запел:
- Ой на гори та жнеци жнуть.
А попид горою, яром-долыною козаки идуть...
Вмиг стихли за столом разговоры, все повернулись к казаку с кобзой.
- Попереду Дорошенко, попереду Дорошенко
Веде свое вийсько, вийсько запоризьке хорошеньке...
Заглушая голос пожилого казака, в песню и рокот струн вплелись новые голоса. Они звучали все громче и раскатистее, и вскоре песня вырвалась за стены горницы, поглотив все другие звуки.
- А позаду Сагайдачный, а позаду Сагайдачный,
Що проминяв жинку на тютюн та люльку необачный...