- Иль ты супротив царевой воли хочешь идти?! - с явным недовольством наступали сторонники покорности. - Если сам государь признал себя данником, то мыто чего? На кого замахиваемся?!
- Бог рассудит нас. Опалу государя моего, если не по его воле что свершу, приму с покорностью. Только полагаю, поступаю я разумно. И еще… На первую встречу я не пойду. Вы вот так, всем миром, ступайте. Послушайте, что басурманы скажут, ответа никакого не давая.
Скажите: сообщим, дескать, воеводе, за ним последнее слово. Вот и получится, за все я один в ответе останусь. На том и порешим. Сообщите ханским посланникам, что готовы-де на переговоры.
Евстафий Дашкович, как только хан Мухаммед-Гирей получил согласие города на переговоры, вновь к нему со своим советом:
- Повели полусотне казаков сопровождать твое, светлый хан, посольство. Своих воинов еще добавь. Только ворота откроются, мы вратников побьем и - пусть мои казаки мчатся в город. Они в седлах станут ожидать сигнала.
- Пусть будет так, - подумав немного, ответил Мухаммед-Гирей. - Только непокорного воеводу не тронь. Живого нам его доставишь. Не хотел миром, на аркане притащат. Мы с ним сами поговорим.
Злорадная усмешка долго не сползала с лица хана. Он уже придумал казнь, какую свершит над высокомерным.
Увы, и этот план атамана Дашковича не удался. Представители города, выполняя наказ воеводы, не согласились открывать ворот, пока все ратники, сопровождавшие ханское посольство, не удалятся на полверсты от стены. А если ханские послы опасаются входить в город без охраны, горожане сами готовы выйти к ним. Тоже без охраны и без оружия.
Как ни метал громы и молнии Мухаммед-Гирей, как ни досадовал Дашкович, им ничего не оставалось делать, как принять условия упрямцев.
Переговоры, как и следовало ожидать, окончились ничем. Высокомерно один из мурз прочитал цареву грамоту и потребовал, чтобы немедленно отворили бы ворота, не гневили властелина своего, светлого хана Мухаммед-Гирея; посланники рязанские покорно, как могло показаться, выслушали мурзу, иные из них даже кивали в знак согласия, но ответили так, как повелел воевода.
- Мы люди подневольные. Как Иван Хабар скажет, так и поступим. Хотите здесь ждите его слова, хотите в иное какое время вновь впустим сюда.
Наседал мурза, серчая и горячась, требуя немедленного исполнения ханской воли, только горожане с наигранной покорностью твердили одно и то же:
- Мы люди подневольные. Под царем ходим, а воевода - око его здесь…
Взбешенный мурза пригрозил немедля пойти на приступ, но и этим не сломил покорное упрямство и в конце концов прошипел злобно:
- Зовите своего Хабара! Мы будем здесь ждать его!
Не вдруг появился окольничий на площади у главных ворот, где шли переговоры, долго испытывал терпение ханских послов, и не каприза ради, а чтоб они в злобе своей совсем потеряли разум.
Появился в парадных доспехах, но без оружия. Сопровождала его целая дюжина ратников.
- Это - бесчестно! - воскликнул мурза. - Мы не взяли своих воинов, отчего ты с охраной?!
Хабар-Симский махнул рукой ратникам, и те, моментально повернув коней, покинули площадь.
- Угодить гостю, хотя и незваному, для хозяина честь и радость. - И почти без паузы, опережая мурзу, заговорил о главном: - Мне поведали, будто шертная грамота царя нашего Василия Ивановича у тебя, почтенный мурза. Иль это такая безделица, что любому мурзе можно ее с собой таскать?
- Вот она! - воскликнул гневно мурза и помахал свитком. - На ней печать вашего князя!
- Эдак, издали показавши, все что угодно можно выдать за грамоту. Можно гляну?
- Покажи! - приказал мурза толмачу, передавая ему грамоту. - Пусть сомневающийся убедится.
Хабар-Симский доволен, что довел до белого каления посла ханского. Взял цареву грамоту и растерялся. И в самом деле - шертная. Неужто все возвращается ко временам Батыевым? Выходит, волен хан и казнить, и миловать. Но он-то не помилует.
"Лучше в бою погибнуть. Чем в бесчестии!" - решил все же он и сказал, будто сомневаясь:
- Писарь мой хорошо знает руку царева писаря. Пошлю грамоту эту ему, пусть скажет, истинно ли царева она, не подделана ли. Завтра в полдень дам ответ.
- Хан велит немедленно открыть ворота!
- Потерпите чуток. Завтра в полдень я скажу свое слово.
Будто кочергой в углях поковырялся Хабар-Симский либо палкой собак додразнил до предела. Орал взбешенный мурза, да толку от того чуть. Воевода смиренно ответствовал ему, что, не проверив-де истинность царевой грамоты, не может он ей подчиниться. Ничего не оставалось делать послам - покинули город, оставив в нем шертную грамоту. И только затворились за ними ворота, тут же разгорелся спор среди представителей сословий, но не по поводу того, выполнять ханские требования или нет (теперь уже всем было ясно, что, если впустят татар, не жить городу), спор пошел о том, возвращать ли цареву грамоту ханским послам. Большинство советовало вернуть от греха подальше, ибо боялись возможного царского гнева, что тоже далеко не мед, но прозвучали и такие слова: можно, мол, прикинуться, будто не поверили в подлинность грамоты.
Идея эта понравилась Ивану Хабару-Симскому, только он повернул ее на свой лад.
- Кончаем базар. Грамоты я не верну. А в том, что она не государем писана, я убедился. Подложная она.
Сам-то он уверился, и по печати, и по руке царского писаря, что она настоящая. Еще в одном был уверен, что приступа городу не избежать, и потому поставил точку разноголосому спору:
- Сейчас же станем готовиться к защите стен. Порох и ядра поднесем к пушкам, смолы как можно больше, только костры для нее разведем завтра, как послов татарских спровадим за ворота. Стрельцов и лучников тоже после этого на стены поставим. Пока же так поведем себя, будто ни о каком штурме вовсе не размышляем. И еще… Главное. Без моего разрешения никого из города не выпускать. Никого! Кто нарушит это мое повеление, прикажу живота лишить! Впускать тоже по моему повелению! Через стены тоже чтоб даже мышь не проскользнула!
Осторожность не зряшная: вдруг среди вот этих, кто собрался решать судьбу города, окажется изменник, который поживы ради выдаст хану и намерения самого воеводы, и планы защитников, - а такое ой как нежелательно, - особенно решение не возвращать грамоту.
И все же ворота ночью отворились. Чтобы впустить настойчиво требующего представить его пред очи главного воеводы города. Иван Хабар, кому о том сообщили, велел без промедления доставить домогавшегося к нему в палаты, завязав прежде глаза.
Разговор был короткий. Перебежчик, из ногаев, не назвал имени пославшего его, сказал лишь, что верить тому, кто послал, можно и нужно, ибо он когда-то служил у князя Воротынского стремянным, а теперь нойон тумена.
- Велел передать, будто Мухаммед-Гирей подарил город казакам атамана Дашковича. На разграбление отдал. И еще сказал мой господин: крымский хан долго стоять под городом не станет, скоро убежит в свой улус оборонять его от астраханской орды. Всё. Мне нужно сейчас же возвращаться.
Окольничий кивнул согласно. Сказал даже:
- Поклонись от меня и всего города нойону!
Глаза все же посланцу неведомого добродетеля завязали.
Вратникам воевода строго-настрого приказал помалкивать о ночном госте, сам решил тоже никому ни слова о нем не говорить. Даже самым ближним боярам. Ни к чему лишние пересуды. А для себя, не сомкнув до самого утра глаз, определил линию поведения: поиграть с татарами в кошки-мышки.
В урочное время появились ханские послы. С солидной вооруженной охраной. Но не отворили им ворот до тех пор, пока охрана не отступила на требуемое расстояние. А дальше все пошло так, как и определил Иван Хабар-Симский. Он сразу же огорошил ханских послов, заявив:
- Мы изрядно сомневаемся, будто грамота царева, а не подложная.
- Князь Василий не царь, а раб светлого хана крымского Мухаммед-Гирея, да ниспошлет Аллах ему долгие годы жизни.
- Вот в этом у нас сомнения и есть. Мы пошлем гонца к государю нашему царю Василию Ивановичу, дай Бог ему крепкого здоровья, и если он подтвердит, поступим по его повелению. Теперь же так: торгуйте, разрешаю, только в нескольких саженях от стен. И у своего стана.
Ворота не отворим. В город вас не пустим. Так и передайте своему, - слово "своему" воевода произнес с нажимом, - хану мое решение. И еще скажите: в случае нападения, рязанцы будут стоять на стенах насмерть. Всё. Жду ханского ответа. Согласный будет - мирно разойдемся, нападать повелит - Бог нас рассудит.
Мурза, возглавлявший посольство, начал требовать шертную грамоту, только Хабар-Симский, вроде бы даже не слыша слов мурзы, словно потеряв всякий интерес к ханским послам, повернулся к ним спиной и пошагал прочь. Двинулись за ним и бояре, а купцы и ремесленники присоединились к охранявшим ворота, окружили посольство и начали теснить его к выходу, одновременно приоткрывая створки ворот. С колокольни надвратной церкви не спускали глаз с подступов к ним, а за сигналами дозорных следили на всех улицах, выходивших на площадь перед воротами, чтобы мигом вывести ратников, которые до поры до времени укрывались во дворах.
Крымский хан не снизошел до того, чтобы ответить какому-то безродному воеводе, он лишь собрал всех огланов, темников и казачьих атаманов, чтобы распорядиться о подготовке к нападению на город. Он так и начал свою речь:
- Мы намерены наказать непокорных горожан, а для Хабара изобретем достойную его упрямства казнь…
Намерение хана никому не легло на душу. Сражение есть сражение. Удачным оно будет или нет, рассудить трудно, а первыми на верную гибель придется гнать к стенам полоняников. А это значит - потеря богатства. Кого тогда продавать в Кафе на невольничьем рынке за золото и серебро? Возражать хану никто, однако, не посмел. Кроме атамана казаков Дашковича. Да и тот не возражал, а лишь советовал:
- Твое, светлый хан, решение справедливое и угодное всевышнему. Но можно поступить и так: начнем торги поближе к стенам и каждодневно станем к ним подступать. Незаметно. Городская стража к этому привыкнет. Чего им безоружных опасаться. А кроме сабель для захвата ворот ничего и не нужно ни моим казакам, ни твоим смелым воинам. Отворят они ворота, чтобы впустить выкупленных пленников и приобретших рухлядь, мы на их плечах и ворвемся в город.
- Ты прав, - согласился Мухаммед-Гирей. - Пусть так и будет. Мы еще думаем, чтобы пленники убегали бы из нашего стана. Немного, но пусть сбегут. Тогда мы потребуем их вернуть.
Это было уже лишним и даже вредным, ибо могло насторожить подозрительного Хабара-Симского или кого-либо из его окружения, только как сказать об этом хану - разгневается, головы тогда не сносить.
На следующее утро базар, шумный, многолюдный, заработал. Прибывали верхами и на бричках родичи пленных, чтобы выкупить своих из неволи, а сторговавшись, либо спешили восвояси, либо за крепкие стены города. Богатеи появились, чтобы купить достойные их кошелька украшения либо приобрести мягкую рухлядь. Рязанцы тоже не дремали, валом повалили на базар, надеясь дешево приобрести нужную в хозяйстве вещь либо одежду какую. Городские ворота фактически весь божий день не затворялись.
В них, кстати, начали прошмыгивать беглецы. Среди них был даже князь Федор Оболенский. Он-то и надоумил Хабара-Симского установить на стенах близ главных ворот пушки да ратников держать в засаде.
- Видится мне, не зря базар все ближе и ближе к стене… Не за здорово живешь и ротозеют басурманы, дозволяя пленникам сбегать. Не коварство ли какое?
- Раскидывал я умишком своим по сему поводу, - ответил Хабар-Симский, встретивший князя и устроивший гостя в своих покоях. - Как пить дать станут требовать возврата сбежавших. Я их пока по дворам не пускаю. В монастыре, бедняг, держу. За стенами.
- Разумно. Верно и то, что не дремлешь. Дозволь и мне, воевода, ратников к сече готовить.
- Тебе бы, князь, воеводство взять. По роду…
- По роду, говоришь. Что верно, то верно. Только я так рассуждаю: сумел ты ежели грамоту цареву у татар выманить, не отворив ворот, тебе и продолжать дело начатое. А с меня не убудет, если я тебя уважу. Не обесчестит меня, не унизит.
На том и порешили. Крикнули главного пушкаря Иордана-немчина. Повелели:
- Ночью пушки у главных ворот поставь. Только так, чтобы не видать их было снаружи. Ядер побольше наготовь да зелья. Ратников-пешцев да казаков городовых бери, сколько понадобится.
- Ядра поднесем, не вопрос, только, как я считаю, нужно побольше дроба. Дроб гуще сечет, когда многолюдно.
- Ишь ты, - одобрил Хабар-Симский. - Смышленая у тебя голова, хотя и немчинская.
Ночью добрых полдюжины затинных пушек перетащили к главным воротам, приладили их чин чином к бойницам, что значит при нужде не тратить времени зря, а рядом, под навесом, наготовили огнезапас. Остаток ночи пушкари коротали в надвратной церкви, которую священник держал в это тревожное время отворенной, специально для укрытия ратников, ради которых и службу в ней служил. Прихожан в те дни в надвратной церкви не жаловали.
Утром, как и предполагали воевода Хабар-Симский и князь Федор Оболенский, базар начался, почитай, под самыми стенами города. Уже на мосту через ров перед воротами торговцы раскинули свой товар. А товару награбленного видимо-невидимо, полоняников, связанных арканами, бессчетно; ждут-пождут басурмане, когда покупатели повалят из ворот, а тех все нет и нет. Сами татары меж собой рядятся, по рукам бьют, купцов же русских всего ничего. Не более сотни. Бойчей лишь там, где полон на продажу выставлен. Челночат русские меж связок, выискивая своих, женщины осиротелые сговор ведут с приглянувшимися мужиками, чтоб за выкуп в жены взяли, - там радость и горе перемешались густо, не распутаешь.
Солнце все выше, а ворота не отворяются: запретил воевода горожанам выходить на торжище, и охрана у ворот блюдет приказ воеводский неукоснительно, охолаживая настырных:
- Поговори мне! Иль татарве в пособники метишь?! После такого обвинения кому захочется лезть на рожон.
Продавцы уже начали приглашать горожан, коверкая русские слова. Все громче и громче их крики:
- Выходит! Задарма купишь!
- Жадна душа все найдет!
Вскорости дела приняли тот поворот, что и ожидали воевода и князем. Вельможа какой-то подъехал от стана. С охраной. Не так уж и малой. Притихло торжище, низкими поклонами встречая знатного ханского слугу, но затем окружили его татары и начали, жестикулируя, что-то доказывать.
Прислушались на колокольне к гомону, улавливать начали, что нойону говорят рядовые воины: требуют, значит, чтобы горожане слово держали и на торг выходили, а еще просят, чтобы сбежавших полоняников вернул город либо выкуп за них дал. Неужели, возмущаются, обуздать непокорных нельзя.
Срочно к воеводе послали известие, и тот не заставил себя ждать, вместе с князем Оболенским поднялся на колокольню, встал, чтобы на глаза татарам не попасться, но самому видеть и слышать все. Татарский воевода знал хорошо, поэтому в толмаче не нуждался. Сразу ему стал ясен коварный замысел басурман: сейчас потребуют данное слово о торговле держать и возвратить сбежавших пленников, а когда для переговоров ворота откроются, татарва тут же повалит в них.
"Не устоять!"
Нойон поднял руку, потребовав:
- Пропустите!
Жалобщики расступились, и нойон, подъехав почти к самым воротам, крикнул:
- Именем хана впустите меня. Я хочу поговорить с вашим воеводой!
Верные его нукеры сгрудились за ним полукольцом. Вид у них воинственный, лица пылают гневом. Чуть поодаль, тоже полукольцом стояли жалобщики, и полукольцо это множилось быстро: к нему липли и торговцы награбленным, и те, кто выставил на продажу несчастных пленников.
Воевода Хабар-Симский крикнул с колокольни:
- Я слушаю тебя, знатный воин. Можешь говорить.
- Именем хана я требую открыть ворота! Мы разыщем беглецов и покинем город с миром.
- Мы сами найдем тех, кто сбежал, и завтра передадим вам. Князя Оболенского я выкуплю сам. Условие такое: только послы подойдут к воротам. Пешие. Как и на прежних переговорах. Близко - никого.
- Открывай сейчас! Ты обманешь, как с шертной грамотой, как с согласием на торговлю. Я требую именем хана: открывай!
Последние слова нойона заглушил залп затинных пушек, дроб скосила десятки людей, и нукеров, и жалобщиков. Начал сползать с коня и нойон - самый здоровенный нукер подхватил его и, прижав к себе, пустился вскачь к стану. Понеслись за ним и рстальные нукеры, топча соплеменников, в панике отхлынувших от городовой стены.
"Кто повелел?! - возмутился воевода. - Теперь сражения не избежать!"
Ратники и добровольцы начали по приказу Хабара-Симского изготавливаться к битве на стенах, костровые зажгли дрова под котлами со смолой и водой, но время шло, а устрашающего "Ур-ра-а-а-агш!" не взметали татарские тумены, не гнали нехристи и пленников, чтобы те первыми лезли на стены. Закипала вода в котлах, вспучиваться начала и смола, а в татарском стане тишина. Странно. Очень странно.
А тем временем изготовили свои тумены к нападению темники, каждому был уже определен свой отрезок стены, ждали только последнего слова Мухаммед-Гирея, у входа в шатер которого едва держался на ногах раненый нойон, надеясь быть впущенным в ханские покои. Только отчего-то истекающего кровью военачальника не звал к себе хан, он беседовал с лазутчиком из Астрахани. И чем больше подробностей о подготовке астраханцев к походу на Крым узнавал, тем более убеждался, что нужно спешно возвращаться в свой улус, чтобы не потерять все.
Закончив разговор с лазутчиком, Мухаммед-Гирей наконец велел впустить раненого нойона и собрать всех нойонов и темников, всех советников для важного, как он сказал, разговора.
Выслушав раненого, совершенно уже обессилевшего, хан повелел унести его и передать в руки лекарей, затем заговорил злобно:
- Кровь погибших от коварства рязанцев не может быть отмщена сегодня. Мы вернемся сюда и сравняем город с землей, а сейчас нужно спешить на защиту своих улусов. Астраханцы уже наметили день начала похода. Они, поганые себялюбцы, не думают о могуществе Орды, к которому мы хотим ее привести. Они не хотят нашего величия, но роют могилу себе! Себе и всей Орде! Она может противостоять своим врагам только в единстве! - Он сделал паузу и продолжал: - Сейчас же пусть трогаются караваны с добычей и пленными. Каждая сотня, каждый тумен для их сопровождения выделяет третью часть. С оставшимися мы постоим до ночи. Потребуем, чтобы город вернул пленных и выдал тех, кто стрелял по нашим воинам!
Знать бы городу слова ханские. Вел бы он себя иначе, а то напружинился, ожидая нападения. Хабар-Симский и Оболенский колокольни надвратной церкви не покидали. Выяснить, кто самовольно осыпал дробом татар, послали младшего воеводу.