На исходе лета (третий год завершался с того дня, как царь снял с князя опалу) Василий Иванович стал собираться на осеннюю охоту на любимое свое место в Озерецкое близ Великих Лук, намереваясь там провести месяца два. В число бояр и князей, каких наметил взять с собой царь, вошел и князь Иван Воротынский. Ни радости тот не проявил, ни печали. Раз царь зовет, не станешь же отказываться, хотя куда милей была бы для него охота на Волчьем острове. Дома. У себя. Где волен поступать не по царскому желанию, а по своему. Там ты сам себе хозяин.
И вот, словно в угоду его настроению, случилось непредвиденное: не поберегся после бани князь Иван Михайлович, испил слишком холодного кваса да еще на зябком ветерке постоял долгонько, вот и остудился, заметался в жару, - какая тут охота? Все бы ничего, хворь отступит, здоровье воротится, но непокой душевный имел место при одной мысли, как бы государь не посчитал, будто лукавит слуга его, не желая ехать на охоту, и непокой этот усилился, когда Василий Иванович прислал своего лекаря в княжеский терем. Вроде бы заботы ради, на самом же деле, и это лекарь не скрывал, прознать, не притворяется ли князь.
До гнева обидно Ивану Михайловичу, понявшему, что царь так и не проникся к нему полным доверием. Он твердо решил не ехать с царем на охоту, если даже станет ему лучше в день выезда.
"Без меня обойдется! Коль оборвалась нитка, как ни старайся, без узелка не соединить…"
Не подумал всерьез о последствиях такого шага. А они проявились совсем скоро: царь занемог на охоте, да так сильно, что его едва успели довезти живым до Москвы, где он вскорости скончался, успев лишь продиктовать духовную. Князя Воротынского, своего ближнего слугу, царь в духовной обошел вниманием - не ввел даже в состав совета Верховного, которому надлежало вместе с царицей Еленой опекать царя-младенца и решать державные дела. Обида захлестнула князя Воротынского сверх меры, и он решил, не извещая царицу Елену, уехать в свою вотчину.
"Авось не хватятся. Забыли обо мне! Кому я нужен?!"
И к самому ко времени, как говорится, прискакал из Воротынска гонец с тревожной вестью: воевода Никифор извещал, что от лазутчиков приходят вести, будто Крым готовит целый тумен для набега, одно крыло которого пойдет на Литву, другое на верхнеокские земли; Литва же, в свою очередь, намеревается "погулять" до самой до Оки, зовя ради этого в помощники атамана Дашковича. Чем не предлог оправдать свое самовольное отлучение: ради, мол, своей вотчины, ради безопасности украин российских?
Но почему же было не рассказать о столь тревожной обстановке царице Елене, не получить ее дозволения спешить в свою вотчину, так нет - гордыня не позволила.
Затмила она здравый смысл, который мог бы удержать князя-воеводу от очередного опрометчивого поступка, ибо в тот же день, когда княжеский поезд покинул Москву, царице Елене об этом было доложено. И кем? Самим князем Овчиной-Телепневым-Оболенским, о котором злые языки поговаривали, будто был он любовником Елены Глинской еще до венчания ее с царем Василием Ивановичем и будто бы царь-младенец - его сын. Пойди проверь, досужий ли это вымысел, либо сущая правда, верно лишь то, что царица Елена приблизила к себе, не скрывая этого, князя Овчину-Телепнева до осудительного неприличия. Но тот не просто доложил царице о том, что князь Воротынский покинул Москву, а он настойчиво посоветовал:
- Вели, моя царица, догнать и оковать беглеца. Не отменил в своей духовной покойный Василий Иванович запрет выезжать из Москвы Ивану Воротынскому. Случайно ли? Вполне может переметнуться в Литву, великий урон нанеся украинам твоим, владычица. Его примеру могут последовать князья Одоевские и Белёвские.
Царица Елена не согласилась:
- А если не намерился изменять, тогда как? Поступим иначе. Ты, Иван Федорович, извести серпуховского воеводу, пусть установит догляд за князем Воротынским. Да и за его сыновьями тоже.
- Опрометчиво поступаешь, моя царица.
- Пусть так. Но - погодим. И поглядим. Пошли и ты своих верных людей в речную рать. Особенно в Коломну. К главному воеводе Ивану Вельскому. Ни одного его неверного шага тоже не упусти. Вельский с Воротынским может сговориться.
Знай обо всем этом князь Иван Воротынский, тут же поспешил бы обратно в Москву, но он спокойно ехал в свой удел, обдумывая те меры, какие необходимы для защиты удела и рубежей Земли Русской, но главное, горя нетерпением встретиться с сыном, загодя радуясь той встрече. Он пытался даже представить себе своего старшего сына, в его воображении он представлялся крепкотелым, с пригожим лицом, как у княгини, и умным добрым взглядом - все, что прежде рассказывала княгиня об их первенце, он кратно преувеличивал в своих мыслях.
Он не ошибся в своих ожиданиях. Княжич и впрямь предстал перед отцом не птенчиком, едва оперившимся, но - мужем. Сразу бросилось в глаза князю-отцу гибкое и сильное тело не изнеженного баловня, а ратника. Взгляд острый, хотя и была смягчена эта острота слезами радости, застлавшими глаза юноши.
Поначалу княжич, словно совсем взрослый воевода, поклонился поясно отцу, но на малое время хватило у него сил играть эту роль, не совладав с собой, кинулся в отцовские объятья и прижался к его все еще могучей груди.
- Счастье-то какое Бог дал, - умиленно повторял князь-отец, прижимая к себе сына и похлопывая по тугой спине. - Счастье-то какое!
Но нежность эта не могла быть долгой. Они - мужчины. Они - воеводы. Отец мягко отстранил сына, сказав:
- Ну, будет!
Князь шагнул к Никифору Двужилу, который стоял в ожидании, когда на него обратит внимание государь его, поклонился низко, затем взволнованно заговорил:
- Я всегда верил в твою преданность моему дому, но то, что ты сделал для меня, я даже не могу оценить! - И он снова низко поклонился своему стремянному.
Настало время и Никифору степенить князя:
- Будет, воевода. Иль мы дети, в куклы играющие. Я поступал по чести. А каков твой сын в сече, сам поглядишь, тогда и скажешь свое окончательное слово.
- Знаю и без того - худу не научил. Но ты прав, не стоит уподобляться слезливым бабенкам. - Голос его окреп, зазвучал властно: - Готовь дружину к встрече со мной. Славно она потрудилась без меня, хочу знатно ее наградить: каждому - по новой кольчуге и по золотому рублю. А тебе, Никифор, и Сидору Шике - милость особая. Вдвое земли вам добавлю с селами и велю новые терема срубить. Каждому по чину. И вот еще что: младшего моего бери в обучение. Княгиня по слабости своей не пустила его к тебе, а теперь наверстывать нужно упущенное.
- Постараюсь, князь. Завтра же начну.
Начать-то он начал, смог по-настоящему приобщить к ратному делу и князя Михаила, хотя сейчас события повернули в такое направление, о каком обычно говорят: "Не дай, Господи!"
Началось с того, что на одной из сторож, стоявших на засечной линии между Козельском и Воротынском, казаки-порубежники перехватили литовского вельможу, которого сопровождала внушительная охрана. До стычки дело не дошло лишь потому, что благородный гость сдержал своих телохранителей, а казакам сообщил:
- Мы с миром к князю Воротынскому посланы Сигизмундом.
Поверить казаки поверили, но свою охрану учредили, хотя и негодовал вельможа. С великим шумом, таким образом, прибыл к князю Воротынскому польско-литовский посланец, хотя надлежало, по цели его визита, тайно появиться в княжеском дворце.
Шум литовцами был задуман с умыслом: князь вынужден будет учитывать, что их встреча получила огласку и скорее согласится на предложение, понимая, что в противном случае он все равно окажется под подозрением, а при желании его противников в Кремле может быть обвинен в измене и даже казнен. Выбор у князя, таким образом, сужен до минимума.
Представ пред князем Воротынским, вельможа заговорил, вовсе не заботясь о том, чтобы прежде палату покинули сопровождавшие его казаки.
- У меня, князь, письмо тебе от самого Сигизмунда, а меня твои люди доставили как преступника!
Князь Иван Воротынский, сразу поняв, какая угроза нависла над ним, ответил резко:
- Я присяжный одного повелителя - царя Российского великого князя Ивана Васильевича. Если твоему королю что-либо нужно, пусть шлет к нему послов. Письмо своего короля вези обратно!
Посланец, уже протянувший было князю пакет, подержал его, подержал, надеясь, видимо, что князь передумает, затем положил на прежнее место - в дорожную суму-калиту, с явным сокрушением молвил:
- Выходит, окольничий Лятцкий солгал, сказавши, будто имел с тобой, князь, уговор? Несдобровать, значит, окольничему. Ой несдобровать! Мой король не жалует лжецов.
Опешил князь Иван от такого нахальства, не вдруг нашелся, что сказать в ответ, литовский же посланец продолжал:
- Не стоит удивляться, князь. Тебе же хорошо известно, что князь Симеон Вельский и окольничий Иван Лятцкий присягнули моему королю.
Вот это - новость. У князя Ивана перехватило дыхание от такой дерзости литовцев, так удачно выбравших время для мести за то, что когда-то возвратился он в свое исконное отечество, покинув Казимира. И не один. Уговорил тогда и других князей ветви Черниговской.
Приказал князь гневно:
- Взашей гоните! За рубеж удела моего! За рубеж России!
Не то решение принял князь. Ой не то. Оковать бы посланца Сигизмундова и свести в Москву, к царице Елене, но в горячке не подумал о последствиях сделанного опрометчивого шага.
На худой конец самому бы скакать в Москву. Но и этого князь не сделал. Думал, конечно, об этом, но так некстати татарская сакма прорвалась через засечную линию, опередив на пару дней весть лазутчика. Обратный путь сакмы верный человек из степняков передал, оттого ее не выпустили. Сам князь повел дружину, чтобы отсечь отход грабителям. Сакму, как стало привычно княжеской дружине, казакам и стрельцам сторож, побили, награбленное татарами вернули хозяевам. Даже с лихвой. Ни одного татарского коня, ни одной сабли, ни одного доспеха, ни одного пленного татарина не взял себе князь, все раздал смердам, чтобы поскорее те встали на ноги, и это возвышало его в глазах подданных.
Гордясь удачей, князь Иван забыл о литовском посланце, но тут прискакал к нему гонец от князя Ивана Вельского, главного воеводы речной рати. Уведомлял он Воротынского, что в самое скорое время поедет поглядеть, все ли ладно в полках, что стоят в крепостях по Оке, неяременно тогда наведается и в его вотчину, просил поэтому не отлучаться из дома надолго.
Доволен князь Воротынский, что вспомнили о нем, велел Двужилу еще раз проверить самолично, все ли в полном порядке у дружины, чтобы комар носа не подточил, если задумает главный воевода догляд учинить; послал своих подручных на все сторожи, чтобы и там не углядел изъяну какого главный воевода, если соберется проверить, как идет порубежная служба, - ждал, короче говоря, князя Ивана Вельского, как главного воеводу, а вышло совсем не то, к чему князь готовился.
Иван Вельский приехал к Воротынскому во дворец один, лишь с малой охраной. После взаимных поклонов, после представления Вельскому княжичей Михаила и Владимира и приглашения быть гостем в его доме Вельский ответил Воротынскому:
- Недосуг, князь. Поговорим, уединившись, и я отправлюсь в обратный путь.
Не смог скрыть разочарования князь Воротынский. Особенно тем, что даже с княжичами не хочет побеседовать главный воевода. Спросил недовольно:
- Иль помешают сыновья мои беседе? Сын мой Владимир уже дружину водит, литовцев и татар знатно бивал. Михаилу тоже воеводская стезя самой судьбой предназначена, коль мы порубежные князья.
- Ну, что ж, хочешь сынов позвать - зови.
- Спасибо. Только не обессудь, князь Иван, не стану я с тобой речи вести, пока не отобедаем, медку пенного по чарке-другой не осушим. Уважь хозяйку. Она старалась, чтобы гость остался доволен.
- И верно, хозяйку обижать негоже, - согласился князь Иван Вельский. - Прости, что не подумал об этом, ч Времени у меня действительно - кот наплакал.
В дальнейшем все пошло, как и положено идти, когда в хлебосольном доме уважаемый гость: столы ломились от всякой всячины, кубками с пенным медом и фряжским вином обносила трапезующих сама хозяйка, меняя на каждый выход наряды (один краше другого); хотя и не терпелось узнать Ивану Воротынскому, с каким умыслом пожаловал главный воевода князь Вельский, а самому Вельскому тоже нужно было спешить, ни тот ни другой не торопили время, всецело отдавая дань традициям гостеприимства.
С особенным удовольствием Иван Вельский целовал хозяйку, принимая из ее рук очередной кубок.
Потехе, однако же, час, а делу - время. Поклонился Вельский хозяйке низким поклоном, перекрестился на образа, висевшие в красном углу под лампадой, и попросил князя Воротынского:
- Веди в свои покои.
Когда они остались вчетвером, Иван Вельский сразу же заговорил о том, ради чего приехал. Не стал ходить вокруг да около.
- Известно ли тебе, князь, что князь Юрий Иванович Дмитровский, дядя государев, оклеветан Андреем Шуйским и, хотя клевета сия доказана, все же заточен Еленою?
- Ведомо. Я тогда в Москве жил.
- Известно ли тебе, князь, о беззаконной связи Елены с Овчиной?
- Слух доходил. Только с трудом верится в это. Она же - царица, а не шлюха.
- Шлюха! К тому же - жестокосердная. Князя Андрея Ивановича Старицкого, младшего дядю царя, тоже намерена оковать.
- Не сокрушусь. По его милости я сколько лет в темнице цепями звякал!
- Князя Михаила Глинского, кто восстает против Елениной связи с Овчиной, тоже грозится оковать!
- Предателю туда и дорога. Всех, у кого служил, предавал, а теперь в добродетель играет. К тому же, не верю я, что он искренне сменил папство на православие. Не верю!
- Ну, а то, что в опале князья Оболенские, Пронский, Хованский, Полецкий, боярин Михаил Воронцов, разве не выказывает жестокого нрава Елены. Да и она тоже - иноверка.
- И правда, не русских она кровей. И папистка в душе.
- А царь Иван Васильевич, сын ее, чьих он кровей? Глинских? Вот и прикинь, сподручно ли нам, князьям родовитым, шапки ломать перед бабой-иноверкой, перед сыном ее малолетним, тоже неведомо каких кровей? Будет ли он радетелем Земли Русской или своей гордыни ради самодержествовать, думать да гадать только остается.
- Что советуешь?
- Податься к Сигизмунду. Я к тебе с дружиной своей прибуду и - пошлем Елене письмо, что больше ей не присяжники.
Тихо стало в княжеских покоях. Владимир и Михаил, молчавшие до этого, от удивления от столь смелых речей, после такого откровенного предложения даже дышать перестали. Долго не отвечал Ивану Вельскому князь Воротынский. Думал. Наконец вымолвил всего одно слово. Твердо:
- Нет!
- Ты, князь, сыновей спроси, прежде чем некать. Самолично их будущее решаешь, не спросивши, мило ли им прозябать здесь, на порубежье, забытыми Еленой и боярами думными?
- Временщики Телепневы не вечны! - упрямо ответил князь Воротынский. - Россия - вечна.
- Думаешь, Шуйские или Глинские о тебе и князьях юных вспомнят? - продолжал Иван Вельский, Словно не слышал последних слов князя. - Не надейся. Шуйские себя государями видят по роду своему, а Глинские - прощелыги. Тоже своего не желают упустить или хоть чуток потесниться. Нас, Вельских, и то ни в грош не ставят, а Воротынские для них - пустое место. Им наплевать, что род ваш более знаменит, чем самих Глинских. Не упрямься, князь, а спроси сыновей, здесь ли им по душе, либо в Вильне блистать, иль в самом Кракове?
- Воля гостя, - без охоты, подчеркивая вынужденность совета с сыновьями, обратился к ним князь. - Вы все слышали, наследники мои, князья юные. Что скажете?
- Что ты, батюшка, сказал, то и мы повторим, - склонил русую свою голову княжич Владимир. - Мы - единое целое.
- Спасибо, сын! А ты что скажешь, Михаил?
- Повторю сказанное братом.
Князь Воротынский, довольный, развел руками.
- Не обессудь, князь Иван, за попусту потраченное тобой время, но слово наше твердо: под Сигизмунда не пойдем. У него тоже не мед, если в паписты не перекрестишься, а мы - православные, слава Богу, и честь державы нашей православной станем блюсти усердно. Здесь ли, на засечной черте, либо где в другом месте, куда государь пошлет. Доля княжеская - воеводить честно.
Явно расстроенным уезжал князь Иван Вельский, забыл даже, что собирался для отвода глаз побывать хотя бы на одной стороже. Сразу направил коня в Серпухов. Угнетало его и сомнение, верно ли поступил, открывшись Воротынскому, особенно при детях его, и призвав его в сообщники. За отказ Бог ему судья, а вот чего доброго в Верховную думу и правительнице гонца с наветным письмом пошлет, тогда уж несдобровать.
Князю Воротынскому так бы и следовало поступить, коль скоро он искренне не желал ослабления России ни своей изменой, ни изменой других князей, считая переметников не достойными уважения людьми, но обида на Верховную думу, на самою Елену, вовсе его забывших, все еще не проходила, к тому же он считал последним делом нарушать закон гостеприимства: не осуждать гостя, как бы он себя ни вел, не выносить на всеобщую молву то, о чем велась с гостем беседа. Это князь Воротынский считал для себя святым.
Правда, он намеревался переехать на какое-то время в московские свои палаты, чтобы снять с себя возможные подозрения, если кто другой, с кем князь Иван Вельский станет вести подобные речи, выдаст его, а верховникам и царице станет известно, что бывал Вельский и у него в гостях, - опасался Воротынский незаслуженной опалы, хорошо знал, что тогда не избежать допросов, а то и пыток; но скорая поездка в Москву не сложилась, а причиной тому стала новая сакма, прорвавшаяся через засечную линию.