Разумеется, некоторые Боги вообще возражали против какого-либо состязания, поскольку Сет недостоин. Он выглядел разбойником. Он отяжелел, рыжая грива на Его голове была неизменно всклокоченной, а на красном лице не проходило раздражение. По цвету Его кожа напоминала нарыв, а Его борода - запекшуюся кровь. На Его лице и руках были язвы, а бугристый нос - в красных прожилках. Сила Его была ужасающей, однако столь же омерзительным, как и Его пот, было Его дыхание, поскольку Он не пил ничего, кроме вина из скверного винограда. Ведь Он разводил виноград на крови воров, настолько безрассудных, что они отважились ограбить храм, после чего их отдали на съедение львам, обитавшим в том оазисе, где жили эти воры. Теперь же, когда Сет пил это вино, приготовленное из лоз, выращенных на земле, пропитанной кровью этих воров, в Его дыхании звучали отзвуки бури. Он ел мясо диких кабанов, проливая его сок на Свои пальцы, чтобы Его руки никогда не соскальзывали с рукояти оружия. Он не снимал с Себя старые шкуры, запах которых был столь отталкивающим, что Его слуги один за другим покинули Его и поклялись в верности Хору. Даже Его любимая наложница Пуанит однажды ночью встала с Его тела, омылась в Ниле и направилась к лагерю Хора. Проснувшись, Сет собрался в погоню, но так напился, что заснул в грязи и вернулся домой в еще более омерзительном, чем когда-либо, виде (будто Геб действительно был Его отцом). До Него дошли слухи о похождениях Пуанит среди людей Хора, и теперь над Сетом смеялись даже немногие оставшиеся слуги. Пуанит рассказывала, что чирьи на Его заднице пострашней, чем язвы на лице. Отзываясь о Его мужской силе, она обзывала его слабаком и поминала Сета только презрительным именем Сему. Все это время она предпринимала всяческие попытки соблазнить Хора, заявляя даже, что готова лизать Ему ноги. Пальцы на ногах Бога, обещала она, будут более проворными в приближающемся сражении.
Сет поджег сухие лозы в роще, где рос Его паршивый виноград, и вобрал пламя в Свои легкие. Затем Он выдохнул огонь над Своим вином и таким образом достиг еще небывалого в Его жизни опьянения. Исполнившись силой этого хмеля, Он ощутил Себя готовым к войне и отправился на поиски Хора.
Там, в другом лагере, Осирис спрашивал Своего Сына, как Он спрашивал Его каждое утро: "Каково самое благородное деяние, которое Ты можешь совершить?"
"Месть, - отвечал Хор, - за зло, причиненное Моим Отцу и Матери".
Затем Осирис занимался с Хором упражнениями для укрепления Его ног. Хор, к примеру, пытался задушить животное, зажатое между Его бедер (пока что Ему удавалось лишь свернуть голову теленку).
В это утро Осирис задал новый вопрос: "Какое животное наиболее пригодно для сражения?"
"Лошадь", - сказал Хор.
"Почему не лев?" - спросил Осирис.
"Если бы мне была нужна помощь, Я выбрал бы льва, но Я думаю о животном, оседлав которое, Я мог бы преследовать Сета, когда Он пустится наутек".
"Ты готов, - сказал Осирис. - До этого у Меня оставалась тень сомнения относительно исхода поединка, однако теперь Я знаю, что Мой Сын станет Повелителем всех Живущих". И Он пообещал Ему коня, если возникнет необходимость в преследовании. Затем Осирис сказал Хору, чтобы тот ждал Сета на открытой равнине за стенами Мемфиса и попробовал увлечь Его в болото, где ни у одного из Них не будет под ногами опоры. В этом случае исход поединка решит сила Их рук. Ободренный и совершенно уверенный в Себе вышел Хор встречать Своего дядю. К тому же в последний момент Исида дала Ему высохший большой палец Сета, который Она использовала как руль, блуждая по болотам. Этот палец, сказала Она Своему сыну, поможет Ему выйти победителем из одного серьезного испытания, поэтому нужно дождаться момента и использовать его с умом.
При этом Мененхетет, как мне показалось, взглянул на меня с неудовольствием.
- Что тебя не устраивает в подготовке Хора? - спросил он.
- Я не нахожу в ней, - отвечал я, - божественного ума Осириса.
- Он отсутствует, - согласился Мененхетет. - Осирис, похоже, не питает мстительных чувств. Втайне, скажу я тебе, Он не любит Хора. Этот парень лишен обаяния.
Более того, в те дни Исида пребывает в дурном расположении духа. Она зло разговаривает с молодыми Богами. (Когда все почитают Тебя самой добродетельной из жен, радости заигрывания для тебя заказаны.) Считая Своего сына дубиной, тупой горой мышц, Она вынуждена изображать воодушевление по поводу предстоящего Ему благородного дела.
Хор, в Свою очередь, не подозревает о чувствах Своих родителей. Его жизнь настолько лишена всякого интереса, что Он знает только, что у Него нет особого желания становиться Повелителем всех Живущих. Когда положенные упражнения сделаны, Его сознание заполняет пустота.
Все же в лагере Хора ни слуга, ни воин не смеют говорить о возможности несчастья. Не подлежат обсуждению даже самые очевидные опасности. Хор, к примеру, совершенно не догадывается о чувствах, которые охватывают воина в настоящей битве. Он не знает, как страх может захлестнуть ум, когда встречаешься лицом к лицу со смертельным врагом. Он ни разу не видел глаз Своего противника! Кроме того, боевой дух в лагере полностью подорван Пуанит. Если при подготовке к сражению и есть что-либо хуже ложной уверенности, так это излишества плоти. Для Хора самым разумным было бы сосредоточить внимание на укреплении Своих ног. Вместо этого Его трясло от непривычного наслаждения при мысли, что вскоре Ему, возможно, будут лизать их пальцы.
Итак, Они встретились на поле, предложенном Осирисом, - там, где теперь сады у Храма Птаха, а тогда была всего лишь окраина безымянного болота, и сторонники Хора и те немногие слуги, что остались с Сетом, сошлись вместе, окружив двух воинов огромным кольцом. Тот, Осирис, Исида, Нефтида и четыре других Бога явились, чтобы быть судьями.
Все ждали в этом кругу, а Хор старался рассмотреть Сета, которого разделяло с Ним расстояние в двадцать шагов. Молчание опустилось на лощину, и длилось оно до того момента, когда Хор, не выдержав ожидания, вынул Свой меч - в напряженной тишине звук выходящего из ножен меча проскрежетал, словно змея переползла через груду ракушек; в ответ Сет хрипло выдохнул, будто сражение уже началось. Однако, когда Он выхватил Свой меч, тот вышел из ножен с коротким свистящим звуком хорошо наточенного клинка, и тогда Они двинулись навстречу друг другу, но медленно, - сам воздух был исполнен осторожности. - Здесь мой прадед протянул ко мне руку, будто для того, чтобы разделить со мной события этого сражения, и вновь я смог видеть то, что видел он.
- И вот Хор и Сет сошлись. Когда они скрестили мечи, преимущество было на стороне Хора. Его руки были сильнее - это стало очевидно обоим при первом же ударе, - и руки Его были проворны. Сета окружил отвратительный запах пота, выводившего дважды перебродившее вино. Понимая, что сила, которую Он получил от Своих лоз, скоро испарится, Он перешел в нападение, стараясь смутить Хора быстрыми передвижениями из стороны в сторону, однако от этих усилий Его атака вскоре захлебнулась. Сет отступил на шаг. Каждый старался больше двигаться, каждый хватал ртом воздух. Каждый гадал, так ли быстро ослаб Его противник, как и Он Сам. И так Они продолжали, делая движение локтем, слегка сгибая колено - не входя в соприкосновение друг с другом.
Хору стало казаться, что усталость Сета больше, чем Его. Однако были ли ответные движения Сета действительно так медлительны? Хор взмахнул Своим щитом. Неожиданно, мгновенно. И вот уже Сет потерял Свой меч. Кровь бросилась Ему в лицо, и Его кожа стала темно-красной, почти как несвежее мясо. Он отступил на шаг, потом еще, и в этот момент Хор сделал выпад, чтобы достать до Его сердца - неуклюжим движением. С таким старым воякой, как Сет, нельзя было покончить так просто. Он увернулся, присев, поймал Хора за ногу и резко повернул ее, чтобы свалить Его. Затем Сет ударил щитом по незащищенному лицу Хора. Удар разбил парню нос, и сквозь разорванные губы показались Его зубы. Меч выпал из Его руки. Сет ногой отбросил его прочь, а в это время Хор схватил щит Сета и метнул его в противника, но промахнулся. Теперь оба были безоружны.
Лицо Хора было похоже на месиво из плоти, которое можно видеть на поле сражения. И все же Он наступал, чтобы схватиться с Сетом врукопашную. Но Его более опытный противник отступил назад и снял свой панцирь, чтобы было удобнее бороться. Хор сделал то же. В следующее мгновение оба остались обнаженными. Поскольку у каждого были свои причины желать биться в болоте, вскоре Они перешли с поля в топь. Однако как только Они вступили в грязь, Сет обернулся к присутствующим и выставил на всеобщее обозрение мощь Своего члена. Он выдавался вперед, подобно толстой ветви, на которую мог бы взобраться человек. Даже сторонники Хора приветствовали Его криками одобрения, ибо подобный подъем в ходе сражения считался знаком высокого боевого духа. То было свидетельство истинной храбрости, так как Он, очевидно, желал этого боя.
В подтверждение своего согласия, Мененхетет раздвинул одежды и показал мне свой собственный член. Я словно получил удар щитом Сета. Ибо Мененхетет открыл моим глазам гордый набалдашник, венчавший древко. Я прикинулся, что ничего не замечаю, однако почувствовал такую усталость, будто сам участвовал в бою, мои легкие и печень содрогнулись - странное замечание, поскольку мой Ка (как и любой другой) не имел ничего похожего на печень или легкие, однако я тут же понял, что это у моих ног сотрясались мои канопы.
- Ты приблизился к пониманию Херет-Нечер, - пробормотал мой прадед и прикрыл свои бедра.
- Вообрази позор Хора, - сказал он. - Сначала Он предстал перед Богами с разбитым лицом, теперь же Его унизили во второй раз. Ибо Его нижние возможности были жалкими. "Взгляните на будущего Бога всех Живущих", - вскричал Сет и бросил в лицо Хору ком грязи. Ослепленный, чувствуя головокружение и дрожь в локтях и коленях, Хор запнулся о кочку и упал в болотную воду. В то же мгновение Сет погрузил Его голову и плечи в грязь. Теперь руки парня были заняты тем, чтобы удерживать нос над водой. Его слабые ноги были сзади, на кочке. Между Его ягодицами тараном прошел твердый член Сета, и - о-о-о-о, - сказал Мененхетет, - каков вход! Лава готова была вскипеть. Нил должен был вот-вот вспениться. Исида сделалась бледнее, чем Ее папирусная лодка, а Осирис вновь стал прозрачным. Хор взвыл, как смертный, а Сет гордо повторял Свои движения. Держа каждую из щек Его ягодиц в одной из Своих рук, Он обдал плечи юноши огнем Своего дыхания и приготовился овладеть входом. Никто из Богов не осмелился спросить - должен ли Хор быть расчленен! Ибо то были не просто мужеложеские забавы детства, когда один трус медленно влезает в другого по мере того, как сопротивление последнего слабеет. Здесь один из Великих Богов собирался войти в мужское чрево, где сокрыто время.
- Чрево?! - запнулся я.
- В Херет-Нечер, - сказал Мененхетет, - есть река испражнений, глубокая, как бездонная яма. Мертвые должны переплыть ее. Все Ка, кроме самых мудрых, самых подготовленных или самых храбрых, испустят дух в этой реке, жалобно призывая свою мать. Они забыли, как появились из нее. Мы рождаемся между источниками мочи и дерьма, и в воде мы умираем впервые, соскальзывая в смерть с отходом наших вод. Однако вторая смерть - в полных ямах Дуата. Ведь я сижу перед тобой и выпускаю ветры! Чувствуешь ли ты все запахи запора желудка, обжорства, серы, всего, что разъедает, вызывает брожение, всяческой заразы, гнили, разложения, тлена? Это потому, что мне пришлось плыть в реке испражнений и удалось выбраться из нее лишь большой ценой. Теперь дух человеческих испражнений - в дыхании моего Ка, иными словами, в моих чувствах и в непостоянстве моей учтивости. Нечего удивляться, что и в моем поведении можно заметить всяческие проявления неуравновешенности, да; все разнообразие прерванного счастья, любую несправедливость, причиненную достойному усилию, так же как и безрассудно растраченное семя нежной любви, не пустившее корней, что и говорить о сильнейшей похоти, которой некуда деваться, кроме как в витки кишок (многое из такой похоти обращается также в мочу) - хватит! У тебя нет дара для твоего путешествия в Херет-Нечер, если ты не понимаешь, что стыд и отбросы могут быть погребены в дерьме, но то же самое относится и ко многим глубоким и нежным чувствам. Как же после этого этот котел чувств может быть всего лишь погребальным покоем? Не есть ли это отчасти также и чрево всего, чему еще суждено явиться? Не часть ли это времени, по необходимости вновь рожденного в форме дерьма? Где еще можно найти такие неутоленные страсти, которые - истощенные, непроявленные или, судя по их вони, навязчивые - должны теперь трудиться вдвое больше, чтобы вызвать к жизни будущее?
Никогда еще он не был столь красноречив и не выглядел так изысканно. В сиянии, которое эти слова придали его коже, я больше не мог разглядеть никакой пыли в его порах. Свет играл в линиях его морщин. И все же чем прекраснее он выглядел, тем большее недоверие к нему я испытывал. Его слова произвели на меня слишком сильное впечатление. Теперь он разбудил во мне любовное томление какого-то нежнейшего свойства. Мой живот стал столь же чувствительным, как цветок, мои ягодицы, казалось, купались в меду - никогда ранее не был я столь податлив. Не в этом ли сила и удовольствие женщины? Что же осталось от моей гордости моим членом - столь же надежным, как и моя рука? Размякнуть от этих гимнов прихотливым путям дерьма! Допускалось, хоть и считалось грязной привычкой, засунуть свой ощутивший силу конец в задницу любого приятеля (или врага), достаточно слабого, чтобы принять его - своеобразный способ испытать себя, - но все-таки! непременным признаком благородного египтянина служило его отвращение к подобной мерзости. Запах грязи был слишком близок нашей жизни - наше белое полотно говорило о расстоянии, на котором мы держались от подобных предметов, чем белее, тем лучше. Поэтому и стены наших домов были белыми, и лица наших Богов, когда мы рисовали Их. Так и наши носы считались наиболее достойными, если их задирали должным образом. И вот является Мененхетет и стремится соблазнить мое внимание славными достоинствами столь отталкивающего предмета.
- Ты мертв, - сказал он, - и первым потрясением для тебя явится стремление с удовольствием воспринимать то, что раньше вызывало твое презрение. Я выжил лишь потому, что, переплывая Дуат, полностью превозмог чувство омерзения. - Теперь он выглядел таким кротким, что сквозь мое сладкое возбуждение проникла неожиданная нежность к Мененхетету - первая, которую я ощутил за все это время. Она принесла отдохновение. Мне нужен был кто-то, кто нравился бы мне, кроме меня самого! Но, словно моему прадеду не было нужды в моих добрых чувствах, он без предупреждения вернулся к описанию попытки Сета мужеложествовать с Хором.
- Удалось ли Ему это? - спросил Мененхетет. И ответил: - Не в тот раз и не там. Надо помнить, что у Хора еще был засохший большой палец Сета, который Исида привязала в жестких волосах на Его голове. Теперь, когда Его голова была внизу, а шишка Сета ерзала у Его заднего входа, Он знал, что если Ему не удастся вырваться, то Страну Мертвых просто вырежут из Его внутренностей. Поэтому Он протянул руку, вырвал клок волос, чтобы высвободить палец Сета, и взмахнул им в воздухе. У Сета пропал запал. Внезапно Его член стал таким же маленьким, как и Его отрубленный палец, и Хор в приступе (наконец-то!) божественной ярости оттого, что чуть было с Ним не произошло, схватил мошонку Сета с такой силой, что покой небес был нарушен навеки. Внезапный шум налетевшего ветра был так же силен, как и ярость, с которой Сет нанес ответный удар по бровям Хора, и лицо юноши тут же оказалось изуродовано, а Его глаза почти полностью вылезли наружу. Он стал похож на бегемота.
С этого момента Они вступили в сражение нового вида. Хотя превращения - обычное дело в Божественных битвах и все Боги стремятся быть искусными в Своем выборе, Они также должны быть готовы принять форму любого животного, которое Они, по своей воле или в силу обстоятельств, стали напоминать. Итак, когда Сет наполовину вырвал глаза Хора из Его глазниц и сделал Его похожим на бегемота, Хор был вынужден обернуться этой малознакомой Ему тварью.
Теперь Они стали биться в трясине - бегемот с бегемотом, с хрюканьем, пусканием слюней и отвратительным рычанием. Их конечности были столь короткими, что, когда кто-либо из Них захватывал в пасть ногу другого, зрелище становилось столь же неприглядным, как вид свиней, кормящих поросят в корыте.
И все же судьи не испытывали отвращения. Так и предполагалось - эта часть сражения должна была состоять из возни на болотах, ее цель была разрядить напряженность, скопившуюся в воздухе, осушить топи и промыть нильскую грязь. Если бы Они продолжали, это стало бы великим очищением, но Сет остановился. Слизь, покрывавшая Их тела, стала возбуждать Его. Его злоба гасла слишком быстро. Сет полагал, что Хор, будучи моложе, начнет терять терпение из-за того, что слизь мешает Ему при непосредственном соприкосновении, однако среди болотных испарений Хор лишь мрачнел от этой близости. Он хотел вонзить в Сета Свои зубы - без этого скольжения торсов, - Он упорно стремился к тому сияющему моменту, когда ярость усилий позволит отведать крови противника. Его нижние зубы вытянулись. Его ноздри сошлись вместе. Его шкура ощетинилась, противясь такому скользкому единоборству. Его нижние зубы уподобились бивням. Он превратился в дикого кабана.
Боги, наблюдавшие за битвой, наградили Его криками одобрения. Он осмелился избрать облик животного, больше всех похожего на Сета, выбор превращения был сделан блестяще, до того как к нему решил прибегнуть наконец сам Сет. Едва ли Хор мог бы поступить лучше. Был ли в Его жизни другой такой час, когда бы Он так походил на дикого кабана? Преследуя друг друга, Они с Сетом выскочили из болота и забегали по полю взад и вперед, врезаясь один другому в бока, яростно кусаясь, хрюкая и визжа, нанося друг другу раны, покуда всякий раз при грохоте Их столкновения кровь не стала бить ключом.
К удивлению большинства присутствующих, преимущество стало переходить к Хору. Бог, как и человек, никогда так не силен, как в час, когда Он сознает Свою храбрость. С Хора был снят гнет - Он больше не боялся сражения. Какое воодушевление охватило Его! Боль даже усиливала это пьянящее ощущение. Каждый раз, когда зубы Сета рвали Его шкуру, Он рычал в новом приливе ярости. Его разодранные глаза втянулись обратно в маленькие глазницы кабана и горели оттуда, как два драгоценных камня. Его разбитый нос походил на красный кровоточащий рот, а зубы, прорвавшие десны, блестели полукружьем шипов. Сет побежал. Под улюлюканье зрителей Он отступил на достаточное расстояние, чтобы выиграть время для последнего превращения. На поле Он вернулся уже в облике черного медведя. Такой выбор было трудно понять, поскольку Хор был наделен большим сходством с этим животным, однако раны Сета причиняли Ему такую боль, что Ему пришлось искать более надежное укрытие, и Он укутал Себя в мясо, складки шкуры и почти непроницаемую тушу медведя. В таком обличье Он стал обороняться.