XXIII. Побежденное искушение
Других развлечений, кроме посещения Смоленска, у старушки Потемкиной не было, так как по смерти Петровского и отъезда в Петербург княгини Зинаиды Сергеевны Святозаровой, она оказалась без близких соседей.
Княгиня Зинаида Сергеевна долго болела после родов. Произошло это более всего от нервного потрясения, при известии, что с таким нетерпением и с такими надеждами ожидаемый ребенок родился мертвым.
У несчастной сделалась родильная горячка, и она была буквально вырвана из когтей смерти усилиями лучших смоленских докторов.
Дарья Васильевна почти ежедневно посещала Несвицкое и просиживала около больной по нескольку часов.
Тяжело было старушке, но она этим, казалось, искупала свою вину перед несчастной женщиной, вину невольной участницы в причинении ей тяжелого горя.
Бедная мать при ней оплакивала смерть своей бедной девочки еще до рождения, недоумевала, как это могло случиться, и положительно разрывала на части сердце Дарьи Васильевны.
Наконец княгиня оправилась.
На дворе снова была весна.
Зинаида Сергеевна почасту и подолгу находилась в саду, где в одной из отдаленных аллей деревянный крест указывал могилу ее мертворожденной дочери.
Сюда приходила несчастная мать грустить о своем сыне.
С потерею сладкой надежды иметь утешение в другом ребенке, в сердце княгини Зинаиды Сергеевны с необычайной силой развилось и укрепилось чувство любви к оставшемуся в Петербурге сыну - маленькому Васе.
Ее женская гордость не позволяла ей вернуться в Петербург, хотя ее тянуло туда, пожалуй, гораздо более, чем ее горничную Аннушку.
Последнюю она вскоре после выздоровления отпустила от себя, дав ей вольную. Княгиня сделала это в вознаграждение за почти двухлетнее затворничество в деревне и за уход за собою во время болезни.
Так по крайней мере сказала она обрадованной девушке, пребывание которой вблизи своей госпожи сделалось для нее после совершенного ею преступления невыносимым.
Теперь она мучилась уже не скукою, а угрызениями совести. Она осунулась и похудела, княгиня Зинаида Сергеевна приписывала это скуке деревенской жизни и бессонным ночам, проведенным у ее постели.
Была, впрочем, и задняя мысль у княгини, когда она отпускала Аннушку на волю и снаряжала в Петербург. Она рассчитывала, что все-таки там будет хоть один преданный ей человек, который будет уведомлять ее о сыне.
Княгиня не ошиблась. Аннушка, хотя и не часто, но все же описывала своей бывшей барыне обо всем, что делается в княжеском доме.
Степан Сидорович оказался пророком - Аннушка вскоре по прибытии в столицу вышла замуж за канцелярского писца, который с ее слов и строчил послания княгине, и за них последняя, конечно, не оставалась в долгу и присылала гостинцы и деньги.
Других известий из Петербурга до княгини не доходило.
Однообразно скучные дни проводила молодая женщина в деревенской глуши, особенно в наступившую долгую зиму.
Старый княжеский дом, навевавший воспоминания счастливых детских лет, невольно заставлял княгиню Зинаиду Сергеевну переживать картины ее недалекого прошлого.
Венцом этих воспоминаний являлся ее девичий роман с юношей Потемкиным.
Со сладкой истомой вспоминала она их свидания, под покровительством Насти Кургановой, мечты и грезы взаимной любви.
Вспомнилось ей горе непонятного для нее разрыва - странная перемена в поведении Гриця и его отношение к ней и результат всего этого - ее несчастное замужество.
Вдруг эти воспоминания окрашивались кровавым цветом - труп убитого у ее ног несчастного Костогорова восставал в ее памяти, а за ним все последующие воспоминания: сцены с мужем, выезд из Петербурга, разлука с единственным сыном, - ложились на ее душу свинцовою тяжестью.
Светлым лучом среди этого рокового, беспросветного мрака являлись те месяцы надежды на новое материнство, увы, надежды, похороненной под деревянным крестом в отдаленной аллее сада, в той самой аллее, где она еще ребенком любила шутя прятаться от старушки-няни.
С утра до вечера, а порой и с вечера до утра, бессонными ночами, мучилась она этим кошмаром прошлого.
Развлекали ее посещения Дарьи Васильевны - они напоминали ей о все еще милом ей Грице.
Но старушка, после того, как княгиня оправилась, стала реже посещать ее, Дарье Васильевне, как мы уже сказали, было тяжело оставаться с глазу на глаз с ее невольной жертвой.
Другою отрадою были письма Аннушки, но они, как мы знаем, редко получались в Несвицком.
Жизнь Дарьи Васильевны Потемкиной тоже шла своей обычной колеей. Она вся была поглощена заботами о новом жильце старого дома - Володе.
Только один раз покой Дарьи Васильевны был нарушен неожиданным гостем.
Месяца через два после родов княгини, к Дарье Васильевне явился было снова Степан Сидоров, чтобы вручить капитал, которым князь Андрей Павлович Святозаров пожелал обеспечить будущность княгинина сына, но старушка, хотя и приведенная в великий соблазн от внушительного количества пачек с крупными ассигнациями, которые положил перед ней на стол княжеский камердинер, устояла, и верная указаниям своего сына Григория Александровича, прогнала Сидорыча вместе с его бесовскими деньгами.
- Сгинь ты с глаз моих долой, уезжай, и чтобы я тебя никогда не видела, забирай свои деньги и с Богом, скатертью дорога.
Сидорыч сперва просто опешил и только успел вымолвить:
- Его сиятельство приказали…
Старушка напустилась на него еще пуще.
- Это тебе, холопу, его сиятельство приказывать может, а не мне, я столбовая дворянка, муж мой покойник майором был… Сказано сгинь, пропади… собирай свои ассигнации!
Степан, послушный вторично данному приказанию, стал медленно снова укладывать в карманы вынутые им деньги.
Дарья Васильевна, надо сознаться, с сожалением смотрела, как они исчезали в объемистых карманах княжеского камердинера.
- Скорей, скорей… - задыхаясь, торопила его она.
- А как же насчет… - заикнулся было Степан.
- Насчет чего это еще? - перебила его Дарья Васильевна.
- Насчет княгинина ребеночка?..
- Какого там еще княгинина… Княгиня, олух ты этакий, родила мертвую девочку, ее и похоронили в княжеском саду, там и крестик есть… А ты, прости Господи, совсем ошалел, пришел сюда искать княгинина ребеночка…
Степан окончательно растерялся.
- А как же Володенька?..
- Володенька… - передразнила его Дарья Васильевна. - Володенька Акулинин сын… что взял… аспид, василиск… проклятый…
Сидорыч молчал.
Дарья Васильевна, рассерженная скорее на сына, приказавшего ей отказаться от княжеских денег, чем на Степана, продолжала изливать на него свою злобу.
- Ты вот что, - говорила она, крича хриплым голосом, - ступай от меня подобру-поздорову, а не то я сейчас доеду до княгини, а с ней в Петербург прямо к ногам матушки-царицы, и вас с барином, душегубцев, на чистую воду выведем…
Степан, услыхав такие речи, поспешил сделать почти земной поклон и как угорелый выбежал из гостиной Потемкиной, где происходил этот разговор…
В тот же день он уехал обратно в Петербург.
XXIV. Примирение
Еще более нелюдимый и угрюмый князь Андрей Павлович Святозаров разделил, после отъезда своей жены, свою жизнь между службой и сыном.
Все свободное от занятий время он проводил около него, но образ жены, матери этого ребенка, все нет-нет да и восставал в его уме, а в глубине сердца шевелилось нечто вроде угрызения совести.
Отправив Степана с известным уже нам поручением, он сперва находился в волнении ожидания, в боязни, что он не сумеет исполнить порученное ему дело, и что, наконец, похищение ребенка получит огласку, дойдет до государыни и его бесчестие будет достоянием не только всего Петербурга, но и всей России.
Последней приходила мысль, что потеря ребенка может гибельно отразиться на здоровье, даже на жизни его матери.
Князь после отъезда княгини, вспоминая, как он упрашивал ее остаться, как он унижался перед ней, как предлагал свое прощение, все более и более озлоблялся против нее и дошел даже до убеждения, что он ее ненавидит.
Какое же ему дело, здорова ли, жива ли ненавистная ему женщина.
Растравляя свою злобу, растравляя свое оскорбленное самолюбие, князь довел себя даже до мысли, что болезнь и самая смерть княгини не доставит ему ничего, кроме удовольствия.
Дни и недели томительного ожидания тянулись подобно бесконечной вечности.
Князь Андрей Павлович отдал приказание доложить ему тотчас по возвращении Сидорыча, хотя бы это было ночью.
Наконец Степан приехал.
Это было действительно ночью.
Разбуженный князь приказал позвать его к себе в спальню.
- Ну что? - спросил он дрожащим голосом, когда Степан, прямо в дорожном платье, вошел в спальню и остановился у княжеской постели.
- Все благополучно-с, ваше сиятельство!
- Устроил?
- Как приказали, ваше сиятельство, сына у их сиятельства нет.
- А был сын?
- Точно так-с, ваше сиятельство.
- А что княгиня?
- Больны-с…
- Опасно?
Голос князя дрогнул.
- Никак нет-с… Обыкновенно… после родов…
- Она знает?
- Никак нет-с!
- То есть как же?.. Говори толком.
Степан медленно, со всеми подробностями своего путешествия, рассказал князю происшедшее в селе Чижове, в двух верстах от имения княгини, передал свои затруднения исполнить волю его сиятельства, осенившую его мысль, при виде мертвого ребенка Акулины, подмен детей и полную уверенность княгини Зинаиды Сергеевны, что она родила мертвую девочку.
Князь слушал внимательно, и когда Степан кончил, то вдруг вскочил с постели и бросился на шею своему верному слуге.
- Спасибо, спасибо… Ты мне не слуга, а друг… - говорил князь, целуя запыленного Сидорыча и в губы, и в щеки.
- Что вы, ваше сиятельство, что вы… - лепетал растроганный Степан. - Мы и так вами много довольны…
В это время в соседней со спальней комнате, где помещалась детская, раздался крик ребенка.
- Вот, вот кто обязан тебе более, чем я; я завещаю ему покоить твою старость, - сказал князь Андрей Павлович и, наскоро накинув халат и надев туфли, отправился в детскую.
Около постели Васи уже стояла проснувшаяся няня. Ребенок, оказалось, крикнул во сне. Сидорыч остался ждать в кабинете. Князь вскоре вернулся.
- Вот счет и оставшиеся деньги, - сказал Степан.
- Какие счеты, какие деньги… Оставь себе… Я перед тобой неоплатный должник, - заметил князь, садясь на постель. - Ты говорил, что отдал ребенка Потемкиной?
- Точно так-с, ваше сиятельство…
- У ней нет родственников в Петербурге?
- Сын, Григорий Александрович, офицер…
- Это ее сын! - как бы про себя заметил князь Андрей Павлович.
Он слышал о красавце Потемкине, в котором принимает участие сама императрица, и даже несколько раз видел его во дворце.
- Ты уверен, что она не проболтается?.. Не напишет обо всем сыну?
- Не могу знать… Но только думаю, ей не рука, так как денег она от меня две тысячи рублев взяла, а когда я ей объявился вашим камердинером и вышло, значит, никакого товару мне от нее не надо, деньги она мне не возвратила.
- Что же из этого?
- Значит, вроде сделалась как сообщница, на манер Аннушки.
- А…
- И притом же, она при мне Акулине его за ее собственного ребеночка выдала, и только сказала, что от скуки одиночества возьмет его к себе и воспитает, а потому ей, говорю, супротив нас идти не рука…
- Все-таки ей надо отвезти капитал… Отдохнешь, да и снова в дорогу… Надо окончательно замазать ей рот, а то неровен час… Сын ее на хорошей дороге… Пообещай ей ему мое покровительство, это тоже поможет привлечь ее окончательно на нашу сторону.
Князь отпустил Степана и заснул так крепко, как не спал уже давно.
Сидорыч, несмотря на усталость с дороги, заснуть не мог.
Замечание князя Андрея Павловича относительно того, что Дарья Васильевна Потемкина проболтается или напишет сыну, который может довести все это до сведения начальства, а может быть, и самой царицы, произвело на Степана гораздо более впечатления, нежели на князя, которому пришло это соображение в голову, и лишило камердинера сладости отдохновения после исполненного трудного дела.
Он боялся и дрожал и за себя, и за князя, и сам не мог понять, за кого он боялся более.
"Я что, я раб, мне что прикажут, то и делать должен… вот он сам себе господин, он и в ответе… Оно, конечно… постегают…"
Степан даже заворочался на своей постели, точно почувствовал жгучую боль от стеганья…
"Не миновать, постегают…" - заключил он.
Уже совсем был день, когда он заснул.
Не прошло и двух недель, как он сам напомнил князю Андрею Павловичу Святозарову, что следовало бы съездить в Чижово.
- Не ровен час, ваше сиятельство… - заметил он.
- Чего же ты опасаешься?
- Сумление берет, ваше сиятельство…
- Нет, кажется ты прав, ей всего лучше молчать, я об этом думал.
- Все бы лучше окончательно переговорить… Спокойно и мне, и вашему сиятельству…
- Что ж, поезжай, отвези ей деньги… Я от своего слова не отступлюсь…
- Не об этом речь, ваше сиятельство, разузнать, что и как.
- Так поезжай, хоть завтра.
- Чем скорей, тем лучше…
- Говорю поезжай…
Князь вручил ему в тот же вечер пятьдесят тысяч рублей и отпустил в дорогу.
С неменьшим замиранием сердца, чем и в первый раз, ехал Сидорыч для окончательных переговоров в Смоленскую губернию.
Сердце-вещун чуяло что-то недоброе…
Предчувствие оправдалось.
Мы знаем, как его встретили в Чижове и как он принужден был без всяких разговоров поворотить назад.
В ушах его звучала угрожающая фраза Дарьи Васильевны:
- Да прямо к ногам матушки-царицы, и вас с барином, душегубцев, на чистую воду выведем…
Он снова невольно сделал движение спиной, представляя удары плетью.
Проехав несколько станций, Степан нашел в себе силы к более хладнокровному обсуждению случившегося.
"Грозит старуха, может, так, на ветер…" - явилась у него успокоительная мысль.
Он начал соображать именно в этом направлении.
То обстоятельство, что Дарья Васильевна упорно отказывалась от факта нахождения у нее ребенка княгини и настойчиво выдавала его за сына Акулины, привело Сидорыча к мысли, что старуха сама спохватилась, что совершила преступление, и отпирается.
"Боится, старая, сама под ответ попасть… а я ее испугался… Вот уж подлинно у страха глаза велики…"
Степан относительно успокоился.
По мере приближения к Петербургу, его стал тревожить другой вопрос, что он скажет князю Андрею Павловичу.
Сказать правду, надо возвратить деньги, а между тем Степан, сэкономивший от своей первой поездки несколько тысяч, стал уже одержим незнакомым ему ранее чувством стяжания, да кроме того, эти деньги давали ему возможность осуществить давно лелеянную им мечту: эти деньги давали ему в руки обладание женщиной, образ которой все чаще и чаще стал носиться в его воображении, но которая для него, крепостного человека, была недостижима. На волю его князь отпустит, а с деньгами она - его. Он, ехал к Дарье Васильевне, хотел ей отдать только половину, а теперь приходится их все возвращать князю - своими руками отдавать свое счастье.
"Нет, ни за что!"
Сидорыч стал усиленно, как он выражался, "мозговать" вопрос, как сохранить эти деньги в своем кармане.
Усилия его увенчались успехом уже при въезде в Петербург.
Явившись в кабинет князя Андрея Павловича, Степан, не говоря ни слова, упал ему в ноги.
- Что, что такое? - воскликнул неприготовленный к этому князь.
- Смилуйтесь, ваше сиятельство, виноват…
- Что, в чем, встань, говори.
- Деньги-то я ей отдал…
- Ну, так что же, взяла это и хорошо… - весело заметил Андрей Павлович.
- А мальчик-то помер…
- Как умер?
- Умер… Недели за полторы до моего приезда, отдал Богу душу…
Князь истово перекрестился.
- Это самая лучшая развязка…
- А она-то, Дарья Васильевна, старая хрычевка, мне это опосля, как деньги забрала, сказала… Я было деньги назад требовать… Куда ты… В три шеи прогнала, а если что, сыну, говорит, напишу, а он самой государыне доложит… Сколько я страху натерпелся… Смилуйтесь, ваше сиятельство, может, сами съездите… такая уймища денег, и так зря пропадут.
- Успокойся, дружище, отлично, что она взяла, по крайней мере у нее рот навсегда замазан… Было бы хуже, если бы ты их привез обратно…
Лицо Сидорыча просияло.
- А что княгиня? - спросил князь. - Все, слышно, хворает, да я, чаю, скучает больше.
Князь опустил голову и задумался.
Степан вышел и, вернувшись в свою комнату, запер дверь и бережно уложил в свою укладку привезенные обратно княжеские деньги.
Он был капиталистом.
Оставалось добыть волю - он добудет ее.
Князь Андрей Павлович между тем совершенно успокоился. Смерть ребенка княгини примирила его не только с ним, но и с женою.
У него даже вдруг явилось сомнение, не ошибся ли он, обвинив жену; он припомнил ее слова, полные загадочного смысла, на которые он тогда не обратил внимания и которые теперь казались ему шагом к полному оправданию княгини Зинаиды.
"Она не хотела оправдываться из гордости, я запугал ее…" - мелькнула у него мысль, окончательно перевернувшая отношения к отсутствующей жене.
Прошло несколько месяцев. Наступила весна. Князь взял отпуск и уехал из Петербурга.
Был чудный майский вечер. Княгиня Зинаида Сергеевна Святозарова сидела, по обыкновению, в саду, около заветного креста, на сделанной по ее приказанию около него скамейке.
Она думала о своем сыне… о муже…
Голова ее была опущена на грудь. Вдруг около нее раздался голос:
- Зина.
Княгиня вскочила.
Перед ней стоял в дорожном платье князь Андрей Павлович.
- Андрей! - воскликнула она и бросилась ему на шею. Супруги расцеловались, как бы между ними ничего не произошло.
Княгиня опомнилась первая.
- Здесь, здесь наша дочь, - указала она на деревянный крест, - наша, твоя…
Она снова бросилась ему на шею и залилась слезами.
- Верю, моя дорогая, верю… я был виноват перед тобой… - прошептал князь и на руках отнес бесчувственную жену в дом.
На следующий день они выехали в Петербург. Он повез мать к сыну.