- Ведь те же родосцы и косцы не участвовали в Ионийском восстании, - звучали голоса сторонников Евксинефта. - Вот и выходит, что родосцы навлекли на себя беду не потоплением финикийского судна в прошлом году, а тем, что не встали с оружием в руках против варваров вместе с ионийцами пятнадцать лет тому назад. Если у родосцев не хватило прозорливости тогда, значит у лакедемонян должно хватить прозорливости ныне. Коль мы ввяжемся в войну с персами, то нам придётся воевать одним, ибо большой помощи от родосцев и косцев мы не дождёмся.
Евксинефт предложил высказаться царям.
Первым взял слово Леотихид.
- Если случится так, что спартанцы проголосуют за войну с персами и поручат мне командовать войском, сразу предупреждаю всех присутствующих, что победы в этой войне я никому не обещаю, - промолвил Леотихид, мрачно сдвинув брови.
Во всём облике Леотихида чувствовалось недовольство, его густые светлые брови слишком низко нависали над глазами, отчего взгляд казался хмурым. Крупный рот имел лёгкую кривизну, благодаря чему отлично получались усмешки и ухмылки. Глаза были чуточку удлинены к вискам, как это бывает у египтян, поэтому порой казалось, что Леотихид взирает на окружающих с прищуром. Впрочем, из-за своей близорукости Леотихид зачастую так и делал. Он был мощного телосложения, но при этом ни разу за свои тридцать девять лет не отличился на войне как храбрый воин или умелый военачальник. Главным недостатком Леотихида являлось то, что он был посредственным во всём. Но при необъятной лени и неспособности проявить себя вождём или полководцем Леотихид тем не менее обладал тщеславием, завистью и частыми приступами уязвлённого самолюбия.
Эфоры и старейшины прекрасно знали Леотихида, поэтому сказанное никого не удивило. Все ожидали, что скажет царь Леонид, обладавший такой массой достоинств, что единственным недостатком являлось пожалуй, родство с покойным царём Клеоменом, оставившем по себе дурную славу.
Поднявшись с трона, Леонид прошёлся взад-вперёд по небольшому залу, словно не зная, с чего начать свою речь. Одной рукой Леонид поглаживал небольшую бородку, взгляд его был устремлён и задумчив.
В герусии воцарилась тишина. С площади через небольшие квадратные окна явственно доносились взволнованные голоса спартанских граждан, которые, по всей видимости, не избежали встречи с родосскими послами и теперь дружно обсуждали события на острове.
- При всём моём уважении к Евксинефту я хотел бы спросить у него, каково было бы его мнение, если бы на родосцах действительно не было вины в потоплении финикийского судна, - наконец промолвил Леонид, остановившись перед креслом, на котором восседал эфор-эпоним. - Могли бы тогда родосцы рассчитывать на нашу помощь в деле защиты своей попранной персами свободы?
Царь умолк, с ожиданием глядя на Евксинефта. С таким же ожиданием взирали на эфора-эпонима старейшины, сидевшие на длинных скамьях вдоль стен, и четверо других эфоров, восседавших сбоку от Евксинефта в креслах с подлокотниками из слоновой кости.
- Даже в таком случае моё мнение осталось бы прежним, - твёрдо произнёс Евксинефт. - Дело не в вине родосцев, а в могуществе персидского царя.
Среди старейшин прокатился гул недовольства.
Леонид поднял руку, призывая к тишине.
- Стало быть, дело вовсе не в виновности родосцев. Налицо самый обычный страх главы нашего государства перед персами, - вновь заговорил Леонид, обращаясь к старейшинам. - Тут говорили и про прозорливость, которой когда-то не хватило родосцам. В связи с этим я хочу заметить, а не повторим ли мы ошибку родосцев, отказав им в помощи сейчас, когда персидский царь ещё не добрался до Карпафоса и Крита? Почему наши союзники на Крите удостоились нашей помощи в войне против Кидонии, а Родосу многие из вас помогать не хотят, невзирая на племенное родство с ними. Разве это справедливо? Разве это достойно нашей воинской славы?
Среди старейшин послышался шум, одобряющий сказанное Леонидом.
- Война с Кидонией и персидским царём - не одно и то же! - раздражённо воскликнул Евксинефт.
Леонид резко обернулся к эфору-эпониму:
- С каких пор, уважаемый Евксинефт, спартанцы стали страшиться врага, ещё не вступив в войну с ним! Неужели мы хотим показать нашим союзникам и всей Элладе, что всегда готовы противостоять заведомо слабейшему противнику, но не смеем бряцать оружием, если дело касается персидского царя?
- Война с персами, Леонид, чревата самыми непредсказуемыми последствиями, - сказал кто-то из эфоров. - Наше войско может оказаться отрезанным на Родосе.
- А сильного флота, как у персов, у нас нет, - вставил Евксинефт.
- Корабли нам могут дать наши союзники, коринфяне и критяне, - ответил Леонид.
- Ты слышал, что царь Леотихид не обещает нам победу в этой войне? - не без ехидства заметил один из старейшин.
- Поэтому с войском нужно послать меня, а не Леотихида, - обернулся на голос Леонид. - Предлагаю немедленно провести голосование.
Данной ему властью Евксинефт поспешил закрыть заседание герусии, объявив, что сначала надлежит спросить оракул Аполлона в Дельфах, как повелось исстари. По сути дела, это была единственная возможность для эфора-эпонима и его сторонников потянуть время и не позволить старейшинам перенести решение этого вопроса в народное собрание.
В тот же день слух о спорах в герусии распространился по всему городу.
Леонид не очень удивился, когда увидел на пороге своего дома родосских послов. Царь пригласил их пройти в дом и быть его гостями в этот вечер. Послы, пройдя в мегарон, демонстративно уселись возле очага, тем самым показывая, что пришли как просители и полностью полагаются на милость хозяина дома.
Когда Леонид приблизился к послам, желая позвать их в комнату для гостей, те вдруг вынули из дорожной сумы два белых булыжника и положили к его ногам.
- Что то означает? - удивился Леонид.
- Это означает, царь, что не только жители Родоса, но даже камни на острове взывают о помощи, - ответил один из послов.
- Вся наша надежда на тебя, царь, - добавил другой посол. - Нам известно, что ты настроен воинственно против персов в отличие от эфоров.
- Вот и расскажите мне про персидское войско, чем оно сильно. - Леонид жестом пригласил послов следовать за собой. - Мне довелось видеть лишь мёртвых персидских воинов. Это было шесть лет тому назад под Марафоном.
Послы последовали за Леонидом, оставив свои камни у очага.
При упоминании Марафона лица послов оживились: да, они слышали об этой победе афинян! Если афинянам, не самым сильным воинам в Элладе, удалось наголову разбить большое персидское войско, то спартанцы без особого труда одолеют и гораздо большие полчища варваров. Так рассуждали послы.
Леонид привёл послов в экус, где стены были расписаны фигурами греческих воинов, шествующих густыми шеренгами в тяжёлом вооружении с большими круглыми щитами и длинными копьями.
Усевшись, послы принялись наперебой рассказывать Леониду всё, что знали о вооружении персов, об их коннице и пехоте, о том, как персы сражаются, штурмуют города и располагаются станом в открытом поле. Многому из сказанного послы были сами свидетелями, многое узнали от очевидцев, принуждённых воевать на стороне персов, либо от тех, кто сражался с ними во время Ионийского восстания.
Выпив вина, послы стали ещё более разговорчивыми. Они предлагали Леониду не просто избавить Родос и Кос от засилья варваров, но привести спартанцев в Азию, пройти все финикийское побережье, захватив там крупные города. И идти дальше - на Дамаск и Вавилон!
Леонид хоть и держал в руках чашу с вином, однако пригубил из неё всего раза два. Он внимательно слушал. И хотя лицо царя было невозмутимо, горящие воинственным блеском глаза выдавали его потаённые мысли.
- Я не властен объявлять войну, ибо по закону царь в Лакедемоне скорее полководец, нежели правитель, - сказал Леонид послам перед тем, как расстаться с ними. - Но я сделаю всё, чтобы убедить эфоров послать спартанское войско на Родос.
* * *
Подтверждением того, что эфоры не собираются помогать родосцам изгнать персов с их острова, стали не только долгие сборы священного посольства в Дельфы, но и то, что по пути туда спартанские феоры на несколько дней задержались в Немее, чтобы посмотреть на состязания атлетов и ристания колесниц. Спартанцы, приехавшие в Немею вместе со своими атлетами, были удивлены и возмущены поведением своих феоров. На недовольные замечания глава священного посольства ответил, что в зимнюю пору спартанское войско добраться до Родоса всё равно не сможет из-за бушующих на море штормов, поэтому и торопиться в Дельфы нет особой надобности.
Всем было понятно, что феоры позволяют себе такие вольности с ведома эфоров, точнее, по тайному повелению эфора-эпонима. Ведь главой священного посольства был двоюродный брат Евксинефта.
Присутствие среди зрителей Симонида приводило Леарха в сильнейшее волнение, ибо он знал от Горго об её просьбе к поэту. Из-за волнения на предварительном забеге Леарх с трудом пришёл третьим. Педономы лишь сокрушённо качали головами, не понимая, что происходит.
Перед главным забегом к Леарху неожиданно пришёл Симонид и сообщил, что уже сочинил первые строки эпиникии в его честь.
- Если ты достоин Горго, то победишь. Я думаю, что ты её достоин, - сказал Леарху Симонид, так чтобы этого никто не слышал.
Услышанное преисполнило Леарха такой решимости стать первым, словно от этого зависела жизнь Горго. В глубине души он опасался, что царица отвернётся от него, если он сейчас проиграет.
Выйдя на беговую дорожку, Леарх не чувствовал пронизывающего ветра, не слышал гула трибун. Его внимание было сосредоточено только на соперниках и на распорядителях забега, облачённых в красные хитоны, с палками в руках. Этими палками били бегунов, которые слишком рано срывались с места.
Сигнал, поданный громким голосом, сделал Леарха подобным стреле, сорвавшейся с тугой тетивы. Он не замешкался ни на секунду, и это позволило ему сразу вырваться вперёд. Из шестерых бегунов только Леарх и коринфянин Сокл сразу стали лидерами. Уже пробежав половину дистанции, Леарх собрал все свои силы, чтобы хоть немного оторваться от быстроногого коринфянина. Длинноногий Сокл прилагал не меньшие усилия. Перед красной чертой, отмечающей конец дистанции, Леарху показалось, что сердце у него вот-вот разорвётся от сильнейшего напряжения. Он проскочил красную черту, как ему показалось, нога в ногу с коринфянином.
Распорядители забега долго решали, кому отдать первое Место. Двух победителей быть не могло.
Леарх едва не лишился чувств от радости, когда глашатай объявил его победителем в двойном беге.
Под приветственные крики зрителей, среди которых было немало спартанцев, голову Леарха увенчали венком из сухого сельдерея, а в руку дали пальмовую ветвь.
Размахивая ветвью, он пробежал почётный круг по стадию. В голове стучала одна и та же мысль: "Я достоин Горго! Достоин! Достоин!!!"
В ристании колесниц победила запряжка, принадлежавшая Клеомброту, брату Леонида.
Симониду пришлось написать две эпиникии. Одну в честь Леарха, другую в честь лошадей Клеомброта.
В Спарте обе сочинённые поэтом эпиникии были исполнены мужским и женским хором на главной площади при большом стечении народа.
Начавшиеся торжества неожиданно омрачились смертью глашатая, испустившего дух в тот момент, когда колесница Клеомброта с находившимся в ней Леархом появилась на площади во главе торжественной процессии. Скончавшийся глашатай был братом первой жены Леонида. Из-за этого всем родственникам умершего пришлось покинуть праздник, так как, по обычаю, им надлежало на десять дней облачиться в траур.
Чтобы как-то сгладить случившееся несчастье, врачи по повелению эфоров объявили народу, что умерший глашатай Доримах, сын Феасида, и прежде страдал горловым кровотечением из-за некогда перенесённой им болотной лихорадки. Несмотря на это, многие спартанцы узрели в смерти глашатая Доримаха дурной знак. Кому-то же это и вовсе показалось зловещим знаком богов.
Доставили хлопот и родосские послы.
В разгар веселья, когда на площади перед герусией при огромном стечении зрителей происходили состязания мужских и женских хоров, также показывали своё искусство юные танцоры, мальчики и девочки, родосцы появились в толпе и сразу обратили на себя внимание. Один из них был наряжен как перс, а другой изображал раба-эллина. Родосец, одетый персом, хлестал плетью своего товарища, одетого рабом, пинал его ногами, таскал за волосы. Всё это действо сопровождалось отборной бранью на некой смеси из азиатских наречий, мимикой и жестикуляцией, красноречиво показывающими, что, покуда спартанцы предаются веселью, варвары на Родосе притесняют эллинов как хотят.
Дабы привлечь к себе внимание побольше, родосцы прошли туда, где на небольшом возвышении восседали эфоры. Родосец, изображавший раба, принялся хватать эфоров за колени и громко умолять избавить его народ от персидского гнёта.
Эфоры были смущены и раздосадованы. Применить против родосцев силу они не имели права, поскольку послы считались людьми неприкосновенными. Как блюстители власти и порядка эфоры вполне могли бы приструнить родосцев силою своего авторитета, но это неизбежно нарушило бы праздничное действо, чего, собственно, и добивались настырные послы. Эфоры понимали: родосцам стало известно, что спартанские феоры умышленно задержались на Немейских играх. Видимо, это обстоятельство и вывело из себя послов, толкнув их на крайность.
К тому же послы, решительно настроенные добиться помощи, для своих сограждан, вызывали симпатию у многих спартанцев. Эфоры видели это.
В столь сложной ситуации они пребывали в явном замешательстве, не зная, что предпринять и как соблюсти своё лицо. Все взоры были обращены на эфора-эпонима, по воле которого, собственно, и был затеян коварный ход с феорами.
Поняв, что отсидеться и отмолчаться ему не удастся, Евксинефт властным жестом подозвал к себе глашатая, в чью обязанность входило объявлять постановления эфоров. Все глашатаи в Спарте подразделялись на несколько рангов. Высшим был ранг глашатаев, состоявших при государственных магистратах.
Выслушав повеление Евксинефта, глашатай сразу не смог скрыть изумления на лице. В следующее мгновение его зычный голос прокатился над площадью:
- Спартанские эфоры постановляют: родосским послам разрешается вести себя непристойно!
Это было объявлено трижды.
Торжества на площади продолжались ещё около двух часов. Родосские послы всё это время продолжали играть свои роли. Однако того эффекта, на какой они рассчитывали, им добиться не удалось. Выдержка эфоров расстроила замыслы родосцев. Оба посла в конце концов удалились с площади, не скрывая своей досады.