Однако замыслы заговорщиков спутал вавилонский, сатрап Сисамн, который вдруг ввёл новые налоги и объявил о наборе местных каменщиков для строительства крепостей в Армении. Это вызвало стихийный мятеж в Вавилоне и в нескольких других городах. Заговорщикам ничего не оставалось, как встать во главе восставшего народа. В результате двухдневной резни в Вавилоне были перебиты все воины гарнизона, все торговцы из Мидии и Персиды и просто персы, случайно оказавшиеся в тот момент в городе. Бил убит и сатрап Сисамн вместе с женой и детьми.
Два дня и две ночи Ламасум пребывала в тревоге. Наложницы в гареме все новости узнавали только от евнухов. В Южном дворце, в цитадели и у арсенала продолжались кровопролитные сражения вавилонян с персами. Окружённые персы отчаянно защищались. Наконец, всё было кончено.
О полной победе восставших Ламасум поведала Иненни, которая пришла во дворец с сияющим лицом.
- Отныне ты свободна, сестра! - восторженно воскликнула она, обняв Ламасум. - И наш прекрасный Вавилон тоже наконец-то обрёл свободу!
Из гарема Ламасум перебралась в отцовский дом, где прошло её беззаботное детство. После долгой разлуки она опять увидела мать, братьев, всю свою родню. Кругом царило веселье, несмотря на то что среди победителей-вавилонян было немало убитых и раненых. По улицам волокли бездыханные тела персов, чтобы сжечь их на кострах за городской стеной.
Ближе к вечеру Ламасум узнала от отца, что вавилонская знать и жрецы провозгласили царём Вавилона бывшего дворецкого Ксеркса - Бел-Шиманни.
Когда до Суз дошёл слух о том, что Бел-Шиманни стал царём в восставшем Вавилоне, Ксеркс догадался, от кого исходила угроза его жизни в ту злополучную ночь. Евнух Нифат пришёл тогда в царскую опочивальню, чтобы донести на Бел-Шиманни, который замыслил зло. Ксеркс не поверил Нифату. Более того, он решил, что Нифат сам пытался отравить его, но у него ничего не вышло. На самом же деле отравителем была Ламасум. Вот кто подсыпал яд в царское питьё. Нифат же, наоборот, стал невольным спасителем.
Ксеркс был несказанно потрясён коварством любимой наложницы. С другой стороны, он перестал подозревать своих сводных братьев в покушении на свою жизнь. К началу восстания в Вавилоне Артобазан и Ариомард уже томились в темнице. Ксеркс не только выпустил братьев на свободу, но и повелел им расправиться с восставшими вавилонянами.
Воспрянул духом и Артабан, узнав о неудачной попытке Ламасум отравить Ксеркса. Артабан, из мести к Артавазду, посмевшему угрожать ему, убедил Ксеркса не ставит!} во главе войска, идущего на Вавилон, Мардония, друга Артавазда.
Мардоний, желавший превзойти военной славой Ахемена, затаил злобу против Артабана.
ГИДАРН, СЫН ГИДАРНА
Персидскими войсками на финикийском побережье и в Келесирии командовал сатрап Гидарн, сын Гидарна. Это был человек смелый и властный, связанный с Ксерксом не только личной дружбой, но и родством. Гидарн был женат на двоюродной сестре царя.
К этому человеку и прибыли спартанцы Булис и Сперхий, оказавшись в городе Дамаске. Позади у них был долгий путь по морю со стоянками на островах. Когда лаконское судно бросило якорь в финикийском городе Сидоне, Булис и Сперхий попросили тамошнего правителя дать им провожатых до ставки местного сатрапа. Царь Сидона предоставил людей, которые помогли Булису и Сперхию перебраться через горы, отгораживавшие сирийскую равнину от морского побережья, и привели их в Дамаск.
Гидарн принял послов с подчёркнутым уважением и вниманием. Он знал, что Лакедемон является сильнейшим государством в Элладе. Послы были размещены во дворце сатрапа. Они обедали за одним столом с Гидарном, к их услугам были рабы и наложницы. Роскошь, в какой жил Гидарн, произвела на послов сильнейшее впечатление.
Особенно был потрясён всем увиденным Булис. Он никогда не пробовал столь изысканных яств, не пил столь вкусного вина, не делил ложе со столь прекрасными женщинами, не купался в ваннах из оникса в воде, смягчённой ароматной эссенцией из мирры и лепестков роз. Дворец сатрапа казался Булису в сравнении с маленькими и неказистыми домами спартанских граждан какими-то сказочными чертогами, где в любую жару царила прохлада, а глаз отдыхал от палящих солнечных лучей. Пышный декор залов и переходов, где вдоль стен тянулись барельефы, изображающие деяния персидских царей, мозаичные мраморные полы, массивные колонны с капителями, увенчанными бычьими головами, высокие дверные парадные лестницы - всё это казалось простоватому Булису чудом. Он мог подолгу разглядывать узор на полу или какой-нибудь удививший его предмет вроде флюоритовой вазы либо алебастровый светильник в виде орла или газели. Поражали Булиса и одежды знатных персов из тонкой дорогой ткани самых разных расцветок, с диковинным орнаментом и вышивкой. Местная знать умащалась благовониями. Стоимость этих благовоний была так велика, что в Спарте и других городах Эллады они посвящались только богам во время молитв и жертвоприношений.
"Персидские вельможи поистине живут как боги! - делился впечатлениями Булис со Сперхием. - Даже самые знатные и богатые спартанские граждане по сравнению с Гидарном и его приближенными просто нищие! В спартанской казне нет столько денег, сколько Гидарн тратит на один пир с друзьями. Он одарил нас с тобой такими подарками, что если их продать где-нибудь в Пелопоннесе, то вырученных денег хватит на три-четыре года безбедного житья".
Сперхий видел, что Гидарн намеренно старается поразить его и Булиса своим богатством, то и дело намекая при этом, что все персидские сатрапы богаты, как и он, но персидский царь богаче всех сатрапов, вместе взятых. Сперхий несколько раз заговаривал с Гидарном о том, что они-то как раз и держат путь к персидскому царю. Однако Гидарн явно не торопился расставаться со спартанскими послами, всякий раз отвечая, что в эту пору года в местности, через которую им предстоит добираться до Суз, стоит сильнейшая жара. Вдобавок, там дуют песчаные бури и смерчи. Самое лучшее, по мнению Гидарна, это переждать жару у него в Дамаске, не подвергая себя ненужным лишениям в пути.
"Отправившись в дорогу в хорошую погоду, вы сможете лучше рассмотреть красоту нашей обширной державы, - говорил Гидарн. - К тому же Ксеркса теперь нет в Сузах. Царь царей обычно на всё лето уезжает в Экбатаны, свою другую столицу. Там кругом горы и потому прохладно".
Но Гидарн лукавил. На самом деле из-за восстания в Вавилоне Ксеркс в это лето не покидал Суз. Спартанских послов Гидарн задерживал в Дамаске по той простой причине, что путь пролегал через охваченные восстанием земли. Послы не должны были видеть и знать то, что хоть в какой-то мере умаляло могущество Персидской державы.
Не рвался в дорогу и Булис. Он старался внушить Сперхию, что судьба даровала им прекрасную возможность вкусить тех благ, о которых в Лакедемоне никто не может и мечтать.
- Не забывай, дружище, что мы с тобой искупительная жертва, - говорил Булис. - Ксеркс прикажет немедленно умертвить нас, как только узнает о цели нашего приезда. Неужели тебе так не терпится умереть?
- Хочу тебе заметить, друг мой, что над нашим отечеством довлеет проклятие богов, - отвечал Сперхий. - Кто знает, во что ещё может вылиться это проклятие помимо запрета Спарте воевать. Может, в Лаконике наступил мор или засуха погубила посевы. А ты твердишь про какие-то блага, чуждые эллинам. Стыдись, Булис! Чем скорее мы с тобой умрём, тем вернее наступит избавление для спартанцев от гнева Талфибия.
Булис принимался раскаиваться в сказанном, но было видно, что слова его неискренни: пребывание но дворце Гидарна доставляло ему огромное удовольствие и умирать за отечество он явно не торопился.
Всё это злило Сперхия, но он не мог ничего поделать. Оставалось только ждать, когда спадёт жара. Ожидание продлилось целый месяц. К концу июля восставшие вавилоняне были окончательно разбиты. И только после этого спартанцы наконец покинули гостеприимный Дамаск.
Когда люди Гидарна сообщили Ксерксу, что к нему едут спартанские послы, то царь преисполнился гордости и торжествующего самодовольства, как если бы он уже завоевал не только Афины, но и всю Грецию. Ксеркс призвал к себе Демарата, который числился в царских советниках.
- Помнишь, Демарат, я спросил тебя очень давно, когда ещё был жив мой отец, - начал Ксеркс. - Я спросил тебя, какие греческие государства покорятся персидскому царю добровольно, а какие станут воевать до последней возможности. Мой отец собирал тогда огромное войско, желая отплатить афинянам за своё поражение под Марафоном. И ты сказал мне, Демарат, что не можешь говорить за прочие эллинские государства, но скажешь только про спартанцев. С твоих слов выходило, что Спарта никогда и ни за что не покорится, что спартанцы станут сражаться с персами, даже если вся остальная Греция сложит оружие. Ты помнишь свои слова?
Демарат согласился:
- Да, царь, именно так я и говорил. И готов повторить это ещё раз.
- Может, ты ещё поклянёшься своей головой, Демарат, в том, что спартанцы не убоятся войны со мной, - промолвил Ксеркс, пристально глядя на Демарата.
Присутствующие при этом персидские вельможи и евнухи также смотрели на невозмутимого спартанца.
- Я готов поклясться чем угодно, царь, - после непродолжительной паузы проговорил Демарат, - что спартанцы скорее лягут костьми все до одного, но не покорятся. Ибо над спартанцами властвует Закон, запрещающий им склонять голову перед неприятелем.
- В таком случае, друг мой, скоро ты лишишься головы, - Ксеркс скорбно вздохнул, - так как в Сузы направляется спартанское посольство. Я не знаю, каким образом дошёл слух о том, что я собираюсь в поход на Элладу, только в Спарте, как видно, решили замириться со мной раньше всех прочих эллинов.
Демарат не смог удержаться от снисходительной усмешки. Он опустил голову, чтобы царь не заметил этого.
Однако Ксеркс заметил.
- Чему ты усмехаешься, Демарат? - нахмурился царь. - Я посмотрю, как ты будешь усмехаться, когда спартанские послы падут ниц передо мной на том самом месте, где ты сейчас стоишь.
Во взглядах персидских вельмож сквозили презрение и неприязнь. Пожалуй, только на лице у Артабана можно было прочесть нечто похожее на сочувствие к бывшему спартанскому царю.
- Не сочти меня дерзким, царь, но ни кланяться тебе, ни падать ниц спартанские послы не станут, - сказал Демарат. - Я не знаю, что побудило Спарту отправить в Азию послов. Убеждён лишь в том, что это не связано с намерением принести тебе свою покорность. Извини меня за прямоту, царь.
- А если ты ошибаешься? - Ксеркс встал е трона. - Если спартанцы устрашились войны со мной, что тогда?
- Я могу ошибаться в чём угодно, царь, только не в этом, - промолвил Демарат, глядя Ксерксу прямо в глаза.
Льстецы из окружения Ксеркса уже успели наговорить ему сладкозвучных речей о том, что Эллада скорее всего покорится без войны. Победы персов над египтянами и вавилонянами, по всей видимости, произвели впечатление на западных эллинов. И вот результат - Спарта шлёт послов к персидскому царю.
- Ступай, Демарат, - раздражённо бросил Ксеркс. - Через три дня спартанские послы будут здесь. И если твоя уверенность не подтвердится, тогда берегись! Ведь ты только что поклялся своей головой, что они не станут просить меня о мире.
Демарат поклонился царю, но не столь низко, как это делали персы, и удалился.
В день, когда спартанцы должны были предстать пред царскими очами, в тронном зале собралась почти вся персидская знать.
Ксеркс, восседавший на троне под балдахином, с любопытством разглядывал двух рослых плечистых мужей в коротких плащах и сандалиях на босу ногу. Их длинные светлые волосы были тщательно расчёсаны. Ксеркса удивило то, что послы, имея бороды, не имели усов. Это показалось ему нелепо и некрасиво. Не понравилось Ксерксу и то, что на послах не было ни золотых, ни серебряных украшений, да и одежда была из грубой льняной ткани, словно эти люди прибыли не к самому могущественному из царей, а выехали повидаться с соседями, живущими неподалёку.
"Либо спартанцы крайне бедны, либо грубы и невежественны", - подумал царь.
Ксеркс окончательно уверился во втором своём предположении, когда увидел, что послы наотрез отказываются поклониться до земли. Царские телохранители попытались принудить послов к этому силой, но те сопротивлялись с такой яростью и упорством, что было очевидно: они готовы скорее умереть, чем согнуть спину перед владыкой персов.
Повинуясь приказу царя, телохранители оставили послов в покое.
Ксерксу не терпелось узнать, что привело к нему спартанцев.
"В конце концов, покорность Спарты для меня важнее, нежели земные поклоны двух этих невежд", - рассудил он.
Каково же было разочарование царя, когда один из послов заговорил.
- Царь мидян! - толмач тут же переводил слова с греческого на персидский. - Послали нас лакедемоняне вместо умерщвлённых в Спарте персидских глашатаев, чтобы искупить их смерть. Мы в твоей власти, царь. И мы готовы умереть.
По знаку жезлоносца, означавшего, что царь царей ждёт совета от своих приближенных, наперебой посыпались мнения вельмож. Знатные персы не скрывали, что эти двое спартанцев заслуживают казни не только за давнишнее убийство их согражданами персидских глашатаев, но и за свой отказ склонить голову перед царём. Лишь Артабан воздержался от совета, по его лицу было видно, что он не согласен с мнением большинства советников.
Ксерксу тоже не понравилась кровожадность его вельмож. Он сказал, обращаясь к послам, что по своему великодушию он не поступит подобно лакедемонянам, которые, презрев обычай, священный для всех людей, предали смерти глашатаев. Он не желает подражать в том, что достойно порицания, и не умертвит послов, но снимет с лакедемонян вину за давнее злодеяние.
После что послам было позволено удалиться.
Ксеркс не только не причинил им никакого вреда, но и одарил их. Каждому из послов было подарено царём по серебряному вавилонскому таланту в чеканной монете, по акинаку в позолоченных ножнах, по два сосуда из чистого серебра. Ещё были подарены золотые украшения общей стоимостью в тысячу дариков, а также роскошная мидийская одежда.
Сознавая правоту Демарата и ценя его неизменную искренность, Ксеркс сделал щедрые подарки и ему. К тому же он позволил Демарату встретиться со спартанцами там, где он пожелает. Демарат пригласил послов к себе домой. Дом его находился на окраине Суз, неподалёку от высокого рукотворного холма, на котором возвышался царский дворец, господствующий над тесными городскими кварталами.
На обратном пути спартанцы опять задержались в Дамаске, но на этот раз всего на три дня.
Гидарн уже знал от своих людей, ездивших в Сузы вместе с послами, какова была истинная цель спартанского посольства. Знал Гидарн о неудачной попытке Ксеркса через Демарата склонить послов к тому, чтобы они по возвращении в Лакедемон убедили своих сограждан дать персидскому царю землю и воду.
Симпатизируя Сперхию, Гидарн обратился к нему с такими словами:
- Почему вы, спартанцы, избегаете дружбы персидского царя? На моём примере, Сперхий, ты можешь видеть, какое я занимаю положение - царь царей умеет воздавать честь тем, кто ему верно служит. Так и вы подчинитесь Ксерксу, который, без сомнения, считает всех спартанцев доблестными мужами, царь царей поставит каждого из спартанцев властителем города или области в Элладе.
Сперхий ответил:
- Твой совет, Гидарн, по-моему, не со всех сторон хорошо обдуман. Ведь ты даёшь его нам, имея опыт лишь в одном; в другом у тебя его нет. Тебе прекрасно известно, что значит быть рабом, склоняя спину перед Ксерксом, а о том, что такое свобода - сладка она или горька, - ты ничего не знаешь. Если бы тебе пришлось отведать свободы, то, пожалуй, ты дал бы нам совет сражаться за неё не только копьём, но и секирой.
Гидарн неплохо знал греческий язык, поэтому общался с послами без толмача. Ему, выросшему на мировоззрении азиатских племён, для которых царь является высшей властью и высшей справедливостью, ибо связан посредством культа зороастрийцев с божествами, охранявшими мир от злых духов, было непонятно стремление к свободе. Гидарн никак не мог взять в толк, почему эллины так цепляются за свою свободу, которая не только не сплачивает маленькие эллинские государства перед неотвратимой персидской угрозой с востока, но заставляет их постоянно враждовать друг с другом. Говоря о полной свободе, эллины тем не менее упоминают, что они слуги Закона. Это было и вовсе непонятно Гидарну, который считал, что законы пишут не боги, а люди, значит, любые законы, даже хорошие, не лишены погрешностей.
Вот почему персидские цари отказались от писаных законов, какие были некогда у вавилонских и эламских царей. Они полагали, что царский гнев вернее предостережёт судей от несправедливого приговора, нежели мёртвая буква Закона. К тому же законы можно изменять в угоду тому или иному обстоятельству либо целой группе людей, а божественная Справедливость, которой стараются следовать персидские цари, неизменна. Справедливость либо есть, либо её нет.
Так и расстались Сперхий и Гидарн, не понятые друг другом. Расстались, чтобы спустя три года встретиться вновь уже при совершенно иных обстоятельствах.