- Не терзай себя. - Феретиад мягко положил руку на плечо брату. - Елена была славная девушка. Жаль конечно, что Атропа так рано перерезала нить её жизни. Что тут поделаешь, все мы в руках Судьбы. Зато у тебя ещё есть сын, которым ты можешь гордиться.
- Да. - Евриклид гордо покивал. - Еврибиад оправдал все мои надежды. Он отличился на войне, проявив немалое мужество в неполные девятнадцать лет. В тридцать лет уже возглавлял эномотию, в тридцать пять - пенкостию. Ему повезло с женой. У него славные дети. Я не помню, чтобы дети Еврибиада хоть раз заболели. А из уст своей снохи я не слышал ни одного вздорного слова. Красотой и благородством она напоминает мне мою умершую жену, с которой я прожил больше тридцати дет.
Феретиад видел, что брату доставляет удовольствие говорить о сыне и перечислять его жизненные успехи. Он перевёл разговор на Еврибиада и его жену, с которыми был довольно близко знаком и знал многие подробности их семейной жизни. Еврибиад действительно являлся одним из самых выдающихся военачальников в Лакедемоне, несмотря на свою, по спартанским меркам, молодость. Ему ещё не было и сорока лет.
* * *
В конце зимы в Спарту прибыли послы из арголидского города Микены. Граждане Микен вознамерились обнести свой город стенами, но против выступили аргосцы, усмотревшие в этом намерение микенян со временем выйти из Аргосского союза, подобно Эпидавру, Трезене и Тиринфу.
Союз, когда-то могучий, ныне стремительно разваливался, поэтому в Аргосе прилагали усилия к тому, чтобы не допустить выхода из симмахии ни одного из оставшихся там городов. Прошлогодняя история с Тиринфом вдохновляла аргосцев на крайние меры. Им пришлось смириться с выходом тиринфян из симмахии только потому, что не удалось взять Тиринф штурмом. Этот город имел не только самые древние, но и самые мощные стены во всём Пелопоннесе. Стены и башни Тиринфа были сложены из огромных каменных блоков, плотно пригнанных друг к другу. Высота стен достигала тридцати локтей, башни были ещё выше, а толщина равнялась пятнадцати локтям. Местами стена доходила до двадцати локтей в толщину. Такую стену не мог пробить ни один таран. И невозможно было сделать подкоп, поскольку город стоял на горном выступе.
Потерпев неудачу под стенами Тиринфа, аргосцы пошли войной на эпидаврийцев и трезенян, которые осмелились заступаться за тиринфян. В разыгравшемся сражении близ селения Лёссы на земле эпидаврийцев аргосцы вышли победителями. Но им удалось победить главным образом потому, что перед сражением между трезенянами и гражданами Эпидавра начались раздоры. В результате те не только потерпели поражение в битве, но и были вынуждены откупаться от аргосцев, чтобы не разоряли их владений.
Коринфяне, также собиравшиеся заступиться за тиринфян, узнав о поражении эпидаврийцев и трезенян, поспешили замириться с аргосцами. Преисполненные гордости аргосцы вновь подступили к Тиринфу с требованиями выплаты дани в размере сорока талантов серебром. В противном случае аргосцы угрожали держать жителей Тиринфа в осаде целый год. Тиринфяне с трудом собрали необходимое количество серебра, им даже пришлось переплавить священные серебряные сосуды, стоявшие в храме Зевса.
Аргосцы оставили Тиринф в покое, но покой этот казался зыбким и непрочным.
Единственным государством в Пелопоннесе, имевшим достаточно сил, чтобы сокрушить Аргос, был Лакедемон. Однако спартанцы не помогли тиринфянам, поскольку над ними довлел гнев Талфибия, запрещавший вести войну. Узнав, что гнев Талфибия наконец-то утих, микеняне прибыли в Спарту, желая, чтобы спартанцы заступились за них.
- Мы, к сожалению, не настолько могущественны, чтобы противостоять аргосцам в открытом поле, поэтому нашему городу необходимы крепкие стены, - говорили микенские послы, выступая перед эфорами. - В прошлом Микены уже пострадали от вероломства аргосцев, которые безжалостно разорили город, обвинив нас в симпатиях к спартанцам. Мы не хотим жить в постоянном страхе, поэтому нашему городу необходимы прочные стены. Мы начали свозить камни для постройки стен, но из Аргоса прибыл гонец с повелением прекратить строительство. Микеняне знают, что ни Коринф, ни Эпидавр, ни Трезена после недавних событий не отважатся вступиться за них. Вот почему наше посольство прибыло в Спарту.
Эфоры, обременённые своими заботами, перенесли обсуждение просьбы микенян в совет старейшин, будучи уверенными, что в герусии скорее всего в помощи будет отказано. Не потому, что зимой спартанцы старались не воевать. Просто Микены слишком маленький город, ввязываться из-за которого в трудную войну с Аргосом лакедемонянам не имело смысла. К тому же Микены - член Аргосской симмахии, поэтому претензии аргосцев к микенянам вполне оправданны.
Так думали эфоры, не придавшие особого значения посольству микенян. Геронты неожиданно рассудили иначе.
При обсуждении просьбы микенских послов тон в герусии задавал старейшина Евриклид и царь Леонид. Оба были настроены воинственно, досадуя на то, что из-за гнева богов спартанцам пришлось оставаться в стороне, в то время как аргосцы расправлялись с эпидаврийцами и трезенянами, а затем осаждали Тиринф. Подстрекаемые Евриклидом и Леонидом, старейшины постановили удовлетворить просьбу микенян, пообещав им военную помощь в случае вторжения аргосцев на их землю.
Окрылённые такой удачей, послы покинули Спарту, не догадываясь о той буре, какая разразилась в Лакедемоне сразу после их отъезда домой.
Эфоры, разозлённые решением старейшин, явились в герусию, чтобы настоять на отмене преступного, по их мнению, постановления. Особенно негодовал Булис, который являлся эфором-эпонимом. Гнев его был направлен прежде всего против Евриклида: после того случая на свадьбе злопамятный Булис пользовался любой возможностью, чтобы досадить ему. Не оставался в долгу и Евриклид, то и дело ставивший его в неловкое положение. Булис, не имевший опыта и прозорливости в государственных делах, часто попадал впросак. Эта вражда расколола граждан Лакедемона на два лагеря. Сторонники Евриклида, которых было значительно больше, обвиняли Булиса в нарушении закона чуть ли не на каждом шагу. Поводов к тому хватало, Булис намеренно злил их, отрастив длинные усы на персидский манер, постоянно завивая волосы и бороду, не являясь на общественные трапезы в дом сисситий, умащаясь благовониями и оказывая различные почести карийским изгнанникам.
Сторонники Булиса отстаивали право каждого гражданина Спарты жить, не оглядываясь на множество мелких и, по их мнению, совершенно не нужных запретов, установленных Ликургом. Фаланга не станет слабее оттого, что спартанцы станут отращивать усы или носить плащи ярких расцветок, рассуждали друзья Булиса.
Противостояние Булиса и Евриклида подействовало даже на спартанок, которые тоже разделились на сторонниц одного и другого. Среди женщин сочувствующих Булису было гораздо больше, нежели среди мужчин. Евриклид не пользовался симпатиями женщин из-за своего сурового нрава, из-за преследований, каким он постоянно подвергал юных девушек и молодых вдов, придираясь то к их одежде, по его мнению недостаточно скромной, то к их поведению, в котором он усматривал заносчивость или излишнюю легкомысленность.
За Булиса стояли горой древний лаконский род Тиндаридов и не менее древний царский род Эврипонтидов. Если сторонников Евриклида было много прежде всего в спартанском войске, то сторонники Булиса и большинстве своём занимали чиновничьи кресла, управляя общиной спартиатов. Все чиновники и войско и первую очередь подчинялись эфорату, поэтому у Булиса было больше преимуществ.
Однако авторитет Евриклида и царя Леонида в герусии был всё же высок. Эфорам так и не удалось заставить старейшин отменить постановление о помощи Микенам против Аргоса.
Тогда Булис объявил, что коллегия эфоров нынешнего состава не утвердит данное постановление старейшин. Это означало, что текст договора с микенянами не будет выбит на каменной плите, а значит, не возымеет силы.
Евриклиду и его сторонникам оставалось ждать следующего года в надежде, что договор с микенянами утвердит следующая коллегия эфоров, либо попытаться провести утверждение этого договора через народное собрание. Они избрали второй путь, поскольку аргосцы могли начать военные действия против Микен уже в этом году.
Народное собрание в Лакедемоне проводилось осенью во время выборов эфоров и других магистратов. Тогда же апелла обсуждала некоторые текущие государственные вопросы. Помимо этого апелла созывалась лишь в том случае, если Лакедемону грозила война или требовалось разрешить какую-то сложную ситуацию в противостоянии царей и эфоров либо эфоров и старейшин.
Булис, понимая, что апелла скорее всего проголосует за помощь Микенам против Аргоса, как мог оттягивал созыв народного собрания. С этой целью эфоры постановили: перед тем как созвать апеллу, отправить посла в Микены, чтобы тот на месте разобрался в ситуации и, если удастся, примирил бы микенян и аргосцев. Послом был назначен Еврибиад, сын Евриклида. Поручение это было сколь почётным, столь и опасным. Однако Евриклид не стал возражать, чтобы не дать повода Булису для злопыхательства.
* * *
Это было единственное место в Спарте, куда Леонид всегда стремился, обременённый ли заботами, переполняемый ли радостью. В этом доме жила дивная женщина, родившая ему двух чудесных дочерей. Женщину звали Мнесимаха. Она обожала Леонида, несмотря на то, что он оставил её ради Горго. Чувствительная натура царя находила пристанище в этом обожании и в мягкой дружеской проницательности Мнесимахи.
Вот и на этот раз Мнесимаха не стала упрекать Леонида за то, что он давно не был. Первым побуждением было позаботиться о человеке, которого в душе она продолжала считать своим мужем. Мнесимаха разожгла огонь в очаге. Её любимый должен поесть, выпить вина. К тому же Мнесимаха знала, что Леонид любит смотреть на языки пламени.
Беседа не заладилась с самого начала, но это не смущало и не расстраивало Мнесимаху: она видела, что Леонид пришёл, одолеваемый какими-то думами. Такое бывало и раньше. Сейчас он посидит у очага, отрешённый и задумчивый, и затем первым заговорит.
В ожидании этого счастливого мига Мнесимаха молча кивала старой нерасторопной служанке, чтобы та не очень шумела, двигая горшками и шаркая сандалиями по полу. Леониду сейчас нужен покой.
Услышав, что он спросил о дочерях, Мнесимаха опустила на пол вязанку хвороста и сказала, что девочки постоянно спрашивают её об отце, ждут его.
- Сейчас они уже спят, - добавила она, подбрасывая в огонь сухих сосновых веток.
Мнесимаха бросила взгляд на Леонида, в котором был вопрос: "Откуда ты идёшь в столь поздний час?"
Действительно, было уже то время, когда жители Спарты гасят светильники и ложатся спать.
Сегодня один родосский купец привёз в Спарту письмо от Демарата, - промолвил Леонид, по-прежнему задумчиво глядя на огонь в очаге. - Вернее, не письмо, а навощённые таблички, на которых нет ни строчки. Однако таблички эти, как полагается, были связаны шнуром и запечатаны восковой печатью. Собственно, по печати старейшины и определили, от кого послание, если это можно назвать посланием. Такая печать была у Демарата, сына Ариетона. Родосский купец получил эти таблички от какого-то финикийца, который заплатил хорошие деньги, чтобы тот доставил эти странные таблички в Лакедемон.
Леонид сделал долгую паузу, после чего продолжил:
- Ни эфоры, ни старейшины так и не смогли понять, зачем понадобилось Демарату посылать в Спарту немое письмо. Эфоры полагают, что это скорее всего издёвка. Мол, Демарат просто хочет позлить спартанцев. Старейшины думают, что, посылая в Спарту чистые восковые таблички, Демарат тем самым делает намёк, чтобы сограждане написали ему письмо, призывая вернуться на родину. Царь Леотихид рассудил, что Демарат, скорее всего, ожидает от спартанцев письменных похвал за то, что Булис и Сперхий вернулись живыми от Ксеркса. По мнению Леотихида, Демарат не мог не приложить усилий к тому, чтобы гнев Ксеркса не коснулся спартанских послов. Булис и вовсе полагает, что это проделка персов, которые, убив Демарата и завладев его перстнем с печатью, таким необычным способом извещают спартанцев об этом.
Леонид умолк.
- А что думаешь об этом ты? - негромко спросила Мнесимаха, опустившись на стул рядом с Леонидом.
- Демарат всегда был горазд на разные хитрости. Я не верю, что персы убили его. Скорее всего это очередная уловка. Вот только что она означает?..
Леонид покинул дом в конце переулка под склонённым дубом, ощущая тепло в душе и леность в мыслях. Так всегда бывало с ним после объятий и поцелуев любимой женщины.
Теперь он шёл к дому, где жил с Горго и куда стремился меньше всего. Леонида тяготила раздвоенная жизнь, на которую он был обречён по воле спартанских властей.
Горго не спала, несмотря на поздний час. От её внимательных глаз не укрылась глубокая задумчивость Леонида. Желая развеселить мужа, Горго стала рассказывать о загадках, которые загадывал Леарх, заходивший днём. Леарх узнал их от Мегистия, большого знатока туманных изречений и мудреных загадок.
- Мне не удалось отгадать ни одну из загадок, - с улыбкой призналась Горго. - Зато я трижды обыграла Леарха в петтейю. Вот!
Видимо находясь под впечатлением от своих побед, Горго тут же предложила и мужу сыграть в петтейю.
Леонид не смог удержаться от улыбки, глядя на охваченную азартом Горго. Такой её редко можно было видеть.
"Не иначе, она утратила всю свою серьёзность, побывав в постели с ненаглядным Леархом, - промелькнуло в голове у царя. - Впрочем, весёлый настрой мыслей Горго явно к лицу. Это даже молодит её".
Леонид согласился поиграть. Поставив поближе масляный светильник, Леонид и Горго расположились за низким столиком друг напротив друга. Между ними на столе лежала квадратная деревянная доска, раскрашенная в черно-белую клетку. У Леонида было пять круглых костяных фишек белого цвета, у Горго столько же чёрных. Такие фишки в Лакедемоне называли "бобами". По правилам игру всегда начинали белые, поэтому Леонид первым передвинул по диагонали крайнюю белую фишку с чёрного поля на другое чёрное поле. Ходить напрямую фишками с клетки на клетку было запрещено правилами. После Леонида ход сделала Горго. Центр доски пересекала красная линия, называвшаяся "священной". Любая фишка, чёрная или белая, пересекая священную линию, становилась "бессмертной". Её нельзя было двигать до тех пор, пока остальные фишки её цвета не достигали красной линии либо не погибали. Вражеские фишки могли задержать "бессмертную", но не уничтожить её.
Обычно, играя в петтейю, Леонид просчитывал несколько ходов вперёд. Но сегодня голова его была занята другим, поэтому он быстро проиграл Горго сначала белыми, а потом чёрными.
- Ну что, сыграем третий раз? - с торжествующей усмешкой проговорила Горго, лукаво глядя на Леонида и встряхивая в ладонях горсть чёрных и белых "бобов".
- Сыграем, если ты разгадаешь одну загадку, - ответил Леонид, и в его глазах промелькнул такой же лукавый блеск.
- Какую? - насторожилась Горго.
Леонид поведал жене про странное послание Демарата, смысл которого ни он, ни эфоры, ни старейшины так и не разгадали, хотя потратили на это полдня.
- Это простая загадка, - не задаваясь, сказала Горго и принялась расставлять чёрные и белые фишки на доске. - Если на воске нет никаких букв, значит, надо счистить его с табличек. Текст письма находится под воском.
- Ты так думаешь? - растерянно пробормотал Леонид.
- Я уверена этом. Вспомни, Демарат придумывал какие-нибудь хитрости, посылая и принимая послания от лазутчиков из враждебных Спарте государств. Из того же Аргоса.
Леонид покивал, соглашаясь. Да, этого у Демарата было не отнять!
- Теперь у тебя опять белые "бобы". - Горго кивнула на доску, тем самым приглашая сделать первый ход.
Однако Леонид поднялся из-за стола и набросил на плечи плащ.
- Куда ты собрался? - Горго почти по-детски нахмурила брови.
- Надо же мне проверить правоту твоих слов, - ответил Леонид. - Я ухожу в герусию за табличками Демарата.
- Это можно сделать и утром, - удивилась Горго.
- Что ты! - воскликнул Леонид. - Дело государственной важности. Тут медлить нельзя.
Горго в ожидании мужа велела рабыням налить воды в котёл и поставить его на огонь. Она знала, что воск наносят на медные и бронзовые дощечки, предварительно размягчая его в горячей воде. Значит, и счистить воск с таблички будет легче, если перед этим окунуть табличку в кипяток.
Леонид вернулся довольно быстро. Он вбежал в мегарон с раскрасневшимся от быстрой ходьбы лицом и растрёпанными волосами. Леонид развернул полу плаща и показал Горго две навощённые таблички, соединённые шнуром.
- Вот оно, - взволнованно промолвил царь, - таинственное послание Демарата.
Горго повертела таблички в руках, осмотрев с обеих сторон. Затем она сделал жест в сторону очага, на котором закипала вода в котле.
Две рабыни, старательно борясь с зевотой, подкладывали в огонь поленья.
- Спать ступайте, - велела служанкам Горго.
Леонид снял соединяющий шнур и осторожно опустил обе таблички в горячую воду. Котёл был наполнен водой лишь наполовину, поэтому прислонённые к его стенке таблички скрылись в воде не полностью. Их без труда можно было вынуть обратно.
- Всё-то ты предусмотрела! - одобрительно заметил Леонид, бросив на жену ласковый взгляд.
Горго уселась на стул, молча глядя на котёл, в котором булькала кипящая вода. Леонид быстро расхаживал по мегарону. В его нетерпении чувствовалось что-то мальчишеское.
- По-моему, пора, - нарушила молчание Горго.
Леонид взял железные щипцы и выловил из котла одну из табличек. Вооружившись кинжалом, он легко очистил с бронзовой поверхности жёлто-коричневые клочья размякшего в кипятке воска. Но Леонида постигло разочарование: под воском не оказалось ни буквы, ни строчки, ни рисунка.
Стоявшая рядом Горго была невозмутима.
Леонид принялся счищать воск с другой таблички. В его движениях сквозило раздражение и отчаяние. Воск ещё не был счищен до конца, а на табличке уже можно было различить буквы, нацарапанные чем-то острым. Вскоре взорам Леонида и Горго предстал текст письма. Демарат предупреждал спартанцев, что Ксеркс собирает невиданное по численности войско и строит множество боевых кораблей. Он намерен не просто наказать Афины, но завоевать всю Грецию.