В минуты меланхолии, душевного упадка к Олегу стала являться навязчивая мысль о собственной житейской неполноценности, о том, что поэзия - не дело для мужчины в расцвете сил. Подтверждение тому он ухитрялся выискивать даже в предыстории поэтического ремесла. Действительно, кто такие были рапсоды, три тысячи лет назад заложившие под бренчанье лиры основы стихоплетства? Люди, которые из-за физических своих недостатков не могли ковырять тяжелой мотыгой каменистую землю или же, опоясавшись бронзовыми мечами, участвовать в лихих набегах на соседей. Эти несчастные - слепые, как Гомер, хромые, как Тиртей, - скитались из селения в селение, с пира на пир и торжественными голосами воспевали чужие подвиги, славные проделки богов и героев. Гонорар в ту эпоху отличался здоровой простотой - поэтов вознаграждали мерой зерна, амфорой растительного масла, местом за праздничным столом… Минули века, тысячелетия, канули в небытие герои, боги да и сама Древняя Греция, но по-прежнему бродили по земле стихийные поэты - не имеющие своего угла, одинокие, умудренные жизнью старцы, покалеченные в битвах воины, поневоле сменившие ратные доспехи на нехитрые музыкальные инструменты - гусли, бандуры и прочее. Яркий пример - украинские лирники, в большинстве своем бывалые казаки, ослепшие от ран или ослепленные врагами. Они пели людям о виденном и пережитом. Наследникам рапсодов платили, как и в древности, скромным угощением, жалостливым сочувствием, толикой денег, местечком для ночлега… Именно их считал Олег истинными, божьей милостью поэтами. И в глубине души у него постепенно сложился образ истинного поэта, объединяющий в себе черты Гомера, Тиртея, вещего старца Бояна из "Слова о полку Игореве" и оборванного лирника. Ясное дело, реальный человек, соответствующий этому умозрительному образу, вряд ли смог бы обрести деловую хватку, обширные связи в полезных сферах, умение "доставать" и изыскивать "ходы" - словом, никогда не сумел бы сделаться "нужным человеком". Все это невольно заставляло ощущать некоторую неполноценность и свою, и своей профессии. Олег с болезненной остротой вглядывался в окружающее и всюду находил доказательства того, что лирические стихи его не более чем орнамент, украшение, наносимое на некую поверхность, под которой, внутри, ворочаются действительно вещественные и крепко связанные между собой рычаги, маховики и шестеренки, - точно так же, как за декоративной полировкой шифоньера скрываются ночные пижамы, лисьи воротники, брюки, заштопанные чулки и прочие полезные вещи. Конечно, цветы радуют сердце, но биение-то его поддерживается картошкой - вот какую штуку высмотрел Олег в зеркальной глубине полировки. На Олега обрушился итог: лирик - хочет он того или не хочет - занимается тем же достохвальным делом, что и лесковский тупейный художник: наводит благообразие на грубую физиономию действительности "похожую на всех зверей сразу".
Конечно, все эти умствования были не более как изобретением велосипеда, и Олег это прекрасно понимал, но избавиться от некоторой подавленности все равно никак не мог. И самое несуразное: сегодняшняя поездка вдруг показалась ему вызванной именно этим ощущением. Дальше мысли стали путаться. Уже засыпая, он вспомнил о словах Эльвиры и решил завтра же раздобыть котенка.
Утренние часы - с семи до одиннадцати - были отведены для работы. Но в этот день все валилось из рук. Олег выкурил гору сигарет, расхаживал из угла в угол, пил черный кофе, сидел за столом, тупо уставясь в недоконченную рукопись поэмы, и даже попробовал сунуть голову под струю холодной воды. Ничто не помогало. Промаявшись таким образом почти до обеда, он вдруг вспомнил про котенка. Ну, с этим-то делом уж как-нибудь можно управиться.
Конопатый мальчишка в соседнем дворе в обмен на мороженое живо притащил откуда-то из котельной бездомного котенка, пушистого, с забавными кривыми лапками и хвостом вроде лампового ежика.
Увидев его, Эльвира всплеснула руками:
- Славный какой! Уродец, зато очень милый.
Милый уродец был тут же накормлен, выкупан, получил мягкий матрасик. Но через день выяснилось, что этот симпатичный зверек - несчастнейшее существо. На него регулярно накатывали судороги, заставляя корчиться и издавать ни на что не похожие вопли. Бедняга страдал, видимо, ужасно.
- Мало того что сам ненормальный, так еще и котенка выискал эпилептика, - сокрушалась Эльвира.
Приглашенная для совета пожилая соседка сказала:
- Унесите вы его в ветлечебницу. Там ему сделают такой укольчик, и он уснет.
- Уснет? Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят? - машинально проговорил поэт.
Соседка, конечно, не поняла его. А вот Эльвира наградила осуждающим взглядом - она-то монолог Гамлета знала и помнила хорошо.
- Может быть, попробовать его спасти? Может, я постараюсь его выходить, а? - без особой уверенности предложил Олег.
- Это ты-то? - Эльвира удивилась. - Случись что, даже себе помочь не сможешь, кошачий спаситель.
- А если у него болезнь заразная? - весьма кстати вставила соседка.
- Нет-нет! - решила Эльвира. - Будь уж настолько добр, унеси его куда следует.
Не найдя путного возражения, Олег вздохнул и промолчал. В глубине души он надеялся, что авось все обойдется. Не обошлось. Приступы повторялись снова и снова. Олег начинал бестолково суетиться вокруг котенка, что-то пытался делать и тихо завывал от жалости. После приступа и котенок, и Олег отлеживались, одинаково измотанные, - только один в углу на матрасике, а другой - на поролоновом диване. Работа, и без того не ахти как спорившаяся, в эти дни вообще летела к черту.
"Нет, так жить нельзя, надо застрелиться!" - именно эти слова, как уверяет Чехов, произнесла бы доведенная до отчаяния Каштанка, умей она говорить. Подобные же слова пришли в голову и Олегу. Да, стреляться не стреляться, но к крайним мерам пришлось-таки прибегнуть. Он завернул котенка в старый шарф и, чувствуя себя чрезвычайно неуютно, вышел из дому. Одна из тех непременных старушек, которые имеются при каждом дворе и которые всегда все видят, проводила его сразу ожившим взглядом и во всеуслышанье радостно заметила:
- Писака-то наш, видать, совсем уж спятил - вон уже кошками начал забавляться!
Последний в короткой своей жизни путь котенок проделал в такси. Выставив из шарфа голову, он тихо мурлыкал и с любопытством поглядывал на проносящуюся за стеклами пеструю картину улицы.
В небольшой комнатке ветеринарной лечебницы было прохладно, сумрачно, остро пахло аптекой. Кроме моложавой, видной женщины с карминными губами здесь находились старушка, елозившая старомодными очками по какой-то амбарной книге, и добродушный человек в хорошем костюме.
Женщина, улыбаясь неизвестно чему, выслушала робкие объяснения поэта и буднично сказала:
- Что ж, оставьте у нас ваше животное.
Она встала и, зайдя за перегородку, вынесла круглый, маленький, но очень зловещего вида брезентовый мешочек, словно слегка покрытый копотью. Казалось бы, что тут особенного? - но воображение, этот дар божий, сыграло с поэтом злую шутку, вмиг нарисовав кирпичные капитальной постройки трубы и султаны тяжелого жирного дыма над ними, бесконечные ряды бараков, колючие ограждения, а на переднем плане - видимую почему-то со спины фигуру в черном мундире с овчаркой на коротком поводке… Олег попятился и, со страхом глядя на этот мешочек, забормотал:
- Вы знаете… извините… а может, в другой раз, а?
- Мужчина! - презрительно покривились карминные губы. - Кота в мешок затолкать не может!
- Я… я боюсь, - чистосердечно признался поэт. - Я как-то, знаете, не привык…
- Чудак! Ничего страшного: самое обычное умерщвление, - приятным басом вклинился мужчина в костюме. - Дайте я его.
Он подхватил спеленатого котенка и с ловкостью, долженствующей, видимо, выказать в нем настоящего мужчину, отправил его в мешок, который женщина тут же затянула шнурком и повесила на гвоздик.
- Он не привык! - оскорбленно сказала она. - А мы что же, убийцы, если сидим здесь?
Она была права, тысячу раз права. Поэту хотелось провалиться сквозь землю.
- Фамилия? Адрес? - подала голос старушка, за все время так ни разу и не поднявшая головы.
С угодливой поспешностью Олег сообщил требуемое и выскочил вон. Только отмахав не менее квартала, он несколько пришел в себя и стал дрожащими руками отыскивать по карманам сигареты. Уши его все еще пылали. Ах, как нескладно получилось! Хорош же он был со своей идиотской чувствительностью! И женщина-то, главное, симпатичная! Мешочек этот на гвоздике… бр-ррр! Сейчас Олег готов был поклясться, что, прежде чем окончательно исчезнуть в брезентовом мешочке с черным инвентарным номером на боку, котенок бросил на него взгляд, в котором было трогательное доверие беззащитного маленького существа к существу большому и всесильному…
Несмотря на теплый вечер, Олега слегка морозило. В ушах стоял гуд, среди которого, словно назойливый писк комара, гнусаво звенело одно лишь слово: "Умерщвление… умерщвление…" - "Ах ты чертовщина! - поэт даже приостановился. - Умерщвление… Не убийство, а именно умерщвление. Оказывается, самое главное - найти слово, и тогда совесть останется спокойной, сберегутся нервы (а они не восстанавливаются!), будет соблюдено приличие. Вот поэтому кошек и собак умерщвляют, но - боже упаси! - отнюдь не убивают, лабораторных животных - усыпляют, пушного зверька - добывают, свинью к празднику - колют, буренку - забивают. И только человека… э нет - как раз тут-то простор для уклончивых слов и обесцвеченных понятий чрезвычайно широк. Скажем, восставшая провинция умиротворяется, приговор приводится в исполнение, партизаны обезвреживаются. Или еще так: уважаемые коллеги, что касается неполноценных рас, то в отношении их придется в будущем прибегнуть к эвтаназии…"
Забрезжили кое-какие мысли, обозначились пока еще призрачные, как паутина, параллели и мосты, где-то совсем вдали, словно ворчащая и посверкивающая за горизонтом туча, начало намечаться некое обобщение. И уже становились ощутимы первые признаки знакомого, слегка подзабытого лихорадочного возбуждения, но тут перед Олегом пронзительно взвизгнули тормоза.
- Эй, на посту стоишь, что ли? - рявкнули из брезентовой глубины газика. - Садись, старик!
Дверца распахнулась - за рулем громоздился бородатый, черный как жук верзила с волосатыми ручищами. Наверно, только лишь по знакомому орлиному носу, голубым глазам да еще широченной улыбке и узнал Олег старого товарища по университету - геолога Валерия Афтэкова.
- Шофер заболел. А тут срочно в управление! Пришлось сесть за баранку! - Афтэков говорил, словно командовал на плацу. - Завтра обратно в поле. Что мы там сейчас нашли - это же прямо турецкие сказки! Сезам, откройся! Запарка поэтому дикая. Но я не я, если через пару-тройку лет наше месторождение не прогремит на весь Союз! Ну, а ты как? Живем в одном городе, а видимся мельком раз в три года.
- Так себе… - Олег уныло глядел на летящую под капот дорогу. - А говоря точнее - неважно…
- Ну-у, то-то я гляжу, стоит у обочины, как птица марабу. Случилось что-нибудь?
- Да как сказать…
Он помолчал и вдруг, сам того не ожидая, качал рассказывать про котенка, чувствуя в то же время, насколько чепухово все это должно выглядеть со стороны, ибо связать умерщвление котенка с эвтаназией можно только средствами поэзии.
- Котенок? Блажь! - громыхнул Афтэков с прямотой истинного полевика. - С жиру беситесь, товарищи горожане!
- Останови машину! - Олег вспылил скорее приличия ради, чем искренне, на это у него сейчас просто не было сил. - Не желаю я с тобой общаться!
Афтэков расхохотался.
- Нету, милай, поздно! Уже приехали!
С этими словами Афтэков лихо сделал левый поворот и вкатил во двор, окруженный трехэтажными домами геологов.
- Жена, понимаешь, тоже в поле, - объяснял Афтэков, открывая квартиру. - Детей отвезли к моим старикам. В общем, обычная геологическая жизнь. Вот такие караси.
Афтэков был громогласен и деятелен - привык у себя в поле и двигаться, и жить широко, размашисто.
- Олег, иди сюда! - командовал он. - Вот тебе нож, картошка - начинай чистить. Свежая картошка, чудо! Я ребятам везу пару мешков. И еще капусты, огурцов, ре диски. Консервы-то, сам понимаешь, надоедают. Правда, мясо у нас всегда свежее - имеем лицензии на отстрел сохатого.
Афтэков гремел посудой, орудовал ножом, шумел и хохотал. А на сковороде между тем уже что-то шкварчало. Аппетитно запахло свежими огурцами, были политы сметаной помидоры, нарезана колбаса и почищена рыба. Вялый поэт незаметно для себя втянулся в эту веселую кухонную суету - тоже шумел, приплясывал у плиты, снимая пробу, и даже успел пропустить стопку водки.
Ужинали не спеша. Олег ел через силу. Афтэков же, наоборот, - с аппетитом, с видимым наслаждением. Завидно было глядеть на него, надежного, уверенного в себе начальника партии, ворочающего большими и настоящими делами.
Покончив с едой, Афтэков откинулся на спинку стула и достал папиросы.
- А в поле, брат, курю только махорку. Принципиально.
Он прикурил, сделал пару затяжек и вдруг глянул сквозь дым проницательно и остро.
- Слушай, Олег, давеча в машине ты нес какую-то, извини меня, хреновину. Хотя, конечно, для тебя оно, может, и важно, вы ведь такие люди… Однако же, чувствую, это далеко не главное. Вид у тебя больно не того… И глаза как у снулой рыбы. Ну, так как?
- Приглашение поплакаться в жилетку? - грустно усмехнулся Олег.
- Ну зачем же… Просто разговор двух давних товарищей.
Олег с сомнением поглядел на Афтэкова: "Стоит ли? Да и о чем говорить, о какой беде? Опять скажет, что с жиру, мол, беситесь…" Геолог сидел, крепко уперев локти в стол, на лице - спокойное внимание. И Олег решился.
Это был сумбурный рассказ, в котором сплелось все: дедов домик, лесовозы-гиганты, ласточки, парное молоко в бабусином подойнике, коза, убегающая в розовые луга, полированный гарнитур, маховики, скрывающиеся под разукрашенным кожухом…
Афтэков слушал со всей серьезностью. Иногда даже сочувственно вздыхал.
- Да, значит, вот какие караси, - проговорил он с непонятной интонацией в голосе и, прищурившись, оглядел Олега, словно видел его впервые. - Что с тобой, старина, случилось-то? Ведь крепкий был парень, в волейбол за сборную университета играл. Вспомни-ка встречу с командой Томского университета. Какие мячи ты брал в прыжках "рыбкой"!.. На трибунах гвалт, девчонки виз жат. Вот ты выходишь под сетку, тебе дают пас, - прыжок, удар! Тройной же блок пробивал, черт побери!
- Да, да, - Олег покивал согласно, вздохнул - Но не всю жизнь прыгать, пусть теперь другие попрыгают…
- Ладно, твое призвание в другом, и ты сбежал с геолфака, - сердито гудел Афтэков. - Не осуждаю! Но куда прибежал? Туда ли, куда хотел?
- Боксером был, боксером и остался, - вздохнул Олег. - Нашел себе мальчика для битья.
- Помолчи. Попивай вон коньяк и слушай, что тебе говорят умные люди.
- Это ты-то умный? Одессит на моем месте сказал бы так: кто у вас в поле умный, тот в городе еле-еле дурак!
- Нахал! - изумленно воззрился на него Афтэков. - Твое счастье, что не работаешь ты в моей партии.
- А то бы? - поинтересовался Олег.
- Что такое кемпендяй, знаешь?
- Не-е-ет, а что?
- То-то же. И никогда не стремись узнать. Боже со храни!
- Ну, товарищи, это уже ни на что не похоже!
- Верно, не похоже, - согласился Афтэков. - Кемпендяй ни на что не похож.
- Разыгрываешь, что ли?
- Ничуть, - совершенно серьезно отвечал Афтэков. - Кстати, ты не думай, я ведь слежу за твоими стихами. Конечно, неспециалисту трудно судить, но сдается мне, пишешь ты неровно. Скажем, "Делюн-Уран" - прекрасная вещь. А вот прочее…
- Ну, ну?
- Как бы это, понимаешь, выразить… Короче, твои стихи чем-то напоминают мне комнатных собачек.
- Что-о? - Олег буквально окаменел, в вытаращенных его глазах метнулось изумление пополам с ужасом. - С-старик… неужто перепил, а?
- Минуточку, ты меня не понял, - отмахнулся Афтэков. - Я же стараюсь пояснить образно. Комнатные собачки, они красивы, умеют служить, их приятно погладить. Но существуют охотничьи лайки, ездовые собаки, пастушеские овчарки…
- Ах, вон оно что! - невесело усмехнулся Олег. - Красивы и умеют служить… Впрочем, на всех не угодишь.
- А всем и не надо угождать! - стукнул кулаком Афтэков. - Угождать вообще не надо. Никому!
- Но почему именно собаки?
- Н-ну, наверно, из-за комнатных собачек. Несерьезные существа. Вот коты - другое дело, от них хоть польза есть.
- Да-да, мышей ловят… Я давеча говорил про котенка, но дело-то ведь совсем не в нем, а…
- Погоди! Ну вот о чем ты в основном пишешь? Любовь. Природа. Еще раз любовь и еще раз природа. Вариации, вариации…
- Есть темы вечные, - обиженно буркнул Олег.
- Или еще одна благодатная тема, - не слушая, продолжал Афтэков. - Как плохо жилось в старину, как хорошо живется теперь…
- Если имеешь в виду поэму о девушке, которую похоронили, не зная, что она жива, - унесли в горы и бросили на съедение зверям и птицам, как тогда полагалось, а она в лунную ночь возвращается в родной улус, и все в страхе прячутся, приняв ее за черта…
- Поэма лихая, - проворчал Афтэков, крупно расхаживая по комнате. - В меру жути, в меру мелодрамки… колорит старины опять же, то да се… На женщин действует до слез. Но я не только о ней - о других стихах тоже. Почему-то тебе кажется, что выражать признательность своей эпохе можно только так: плакаться на беспросветность предыдущей, а ее саму риторически возносить. Постой! - Афтэков раздраженно пресек попытку Олега что-то возразить. - Разве поднять, вскрыть острейшие, пусть даже болезненные проблемы своей эпохи - это не значит оказать ей гораздо большую услугу? На одних похвалах, брат, даже эпоха далеко не уедет!
- Любопытно, - Олег вертел рюмку, завороженно наблюдая игру огней в резных гранях хрусталя. - Выходит, я вроде того клоуна, который, не умея молиться, выражал свою любовь к богоматери единственно доступным ему способом - исполнял перед иконой различные потешные штучки. Но, заметь себе, скоморошничал он от чистого сердца, что и зачлось ему на том свете.
- Увиливаешь, увиливаешь от ответа, товарищ поэт! - Афтэков, сведя свои густые диковатые брови, погрозил пальцем.
- Ты сел бы, а? - жалобно попросил Олег. - Мечешься взад-вперед, гремишь, а у меня голова кружится и тошнота подступает.
- Тюфяк! - Афтэков обрушился в кресло.
- Что это ты сегодня такой… страшный какой-то? - Олег покосился на дверь, словно готовя путь к отступлению. - Кемпендяем меня запугивал, а теперь и до эпохи добрался. Я, знаете ли, человек маленький.
- Не придуривайся. Все ведь понимаешь, - Афтэков залпом допил коньяк. - Вот, например, для меня, геолога, в чем заключаются острейшие проблемы эпохи? Существует определенная закономерность в образовании месторождений полезных ископаемых. Величайшие железорудные месторождения мира образовались в протерозойское время. Это, если ты еще хоть что-то помнишь из курса общей геологии, около семисот миллионов лет назад. Основные месторождения полиметаллов возникли примерно двести пятьдесят миллионов лет назад. Мировые концентрации марганца связаны с отложениями третичного времени, это сорок миллионов лет тому. Доходит? Олег промычал неопределенно.