Шестнадцатилетний Модэ, восточный чжуки, наследник, играл азартно. Его худое, еще мальчишеское лицо раскраснелось, густые черные волосы лезли на глаза, и он их досадливо откидывал каждый раз, прежде чем метнуть кости. Сегодня ему везло - все время выпадало много "коней" и "коров".
- Э, да ты совсем разбогател! - посмеиваясь, воскликнул Бальгур. - Смотри, целый табун отменных рысаков! Вот когда ты станешь шаньюем…
- Я никогда не стану шаньюем! - Модэ упрямо и резко вскинул голову. - Что в этом хорошего? Водить в поход войска? Но войны хороши только в легендах - богатыри, поединки… А у нас одни погони - и днем, и ночью. То ты гонишься, то за тобой гонятся… Кругом пыль, солнце печет, а на тебе панцирь из бычьей кожи с медными накладками. В прошлый раз я чуть не изжарился.
- Конечно, жизнь воина тяжела, - заметил Бальгур, внимательно глядя в неулыбчивые и не по годам сумрачные глаза юного наследника.
- А Совет князей? - Модэ поморщился. - Пока наговорятся все двадцать четыре человека, и каждого надо выслушать… Скука! И говорят-то об одном и том же - то юэчжи, то дунху, то пастбища не поделили… Правда, в этом году все о Мэнь Тяне толкуют, да так ничего и не могут решить. Нет, я не хочу быть шаньюем. Я лучше стану знаменитым беркутчи, воспитателем ловчих беркутов. Знаете что, дядюшка Бальгур, я их научу брать волков.
- Волков ловчие беркуты не берут, - сказал Бальгур.
- У меня они будут брать! - уверенно заявил Модэ. - Когда я был еще маленький и жил в юрте матери, мне подарили ягненка. - Модэ на минуту замолк. - Весь черный ягненок, а голова - белая. Он бегал за мной, как собачонка, и даже спать ко мне забирался. Потом его волк утащил… прямо днем, от самой юрты. Мы с матерью гнались за ним верхом через всю долину, да разве волка догонишь… А потом она умерла, - вздохнув, закончил Модэ.
- Кто умер? - не сразу понял старый Бальгур.
- Моя мать, - спокойно объяснил Модэ.
- А, да-да, - кивнул Бальгур, вспоминая ходившие в свое время по кочевьям слухи, что мать Модэ, старшую жену шаньюя, отравили.
- Нет, я не буду шаньюем, - решительно повторил наследник Туманя. - Пусть мой братишка Увэй становится шаньюем. Мидаг только об этом и мечтает.
- Как знать, как знать…
Бальгур, поглаживая большим пальцем редкие седые усы, глядел на Модэ задумчиво и испытующе, потом не торопясь заговорил:
- Видишь ли, чжуки, человек не выбирает себе судьбу. На то есть воля неба. Ты думаешь, мне хотелось стать князем? Нет, Модэ, не хотелось. - Старик засмеялся, и его выцветшие глаза как бы подернулись дымкой. - В детстве я очень любил слушать бродячих сказителей и сам собирался стать сказителем, ходить из конца в конец нашей земли и на веселых пирах рассказывать о делах древних богатырей… Но небо знает, кому быть князем, а кому - сказителем…
У входа послышался шум, ворчливая ругань, потом откинулся полог, и в юрту ввалился невысокий толстяк с красным возбужденным лицом и бегающими глазками навыкате. Это был Бабжа, князь рода Гуси.
- Привет тебе, Бальгур! - просипел он, отдуваясь. - А, молодой чжуки здесь, оказывается! Иди скорей, Модэ, тебя везде ищут, зовут к отцу.
- Не пойду! - насупился Модэ. - Они меня хотят отдать бритоголовым.
- Ну, что ты говоришь! - засмеялся Бальгур. - Как может шаньюй отдать юэчжам своего сына! Иди, Модэ, иди, - наверно, что-нибудь важное, ведь ты не нукер какой-нибудь, а восточный чжуки.
Модэ собрал в кожаный мешочек выигранные кости, нехотя простился и вышел.
- А ведь он сказал правду, они его действительно отдают юэчжам! - Бабжа пугливо покосился на опустившийся за Модэ входной полог и торопливо зашептал: - Война им сейчас ни к чему… В беде люди сплачиваются, а им рознь нужна, рознь… каждый чтоб сам по себе, а род Сюйбу меж ними сильнейший… Сотэ у власти, государственный судья… Мидаг - яньчжи… Модэ, считай, уже убрали… Теперь сын Туманя от Мидаг займет место восточного чжуки, наследника, а потом его посадят шаньюем… И народ уводят за Великую степь для того же - на новые места роды придут ослабленные… им будет все равно, кто сядет шаньюем…
Бабжа славился тем, что все новости ухитрялся как-то узнавать первым. Говорили, что у него всюду свои люди и наград для них он не жалеет. Наверно, расходы эти окупались стократно, потому что Бабжа слыл влиятельным человеком, хотя его род не считался ни великим, ни знатным.
Весть, принесенная им на сей раз, была ошеломляющая, но Бальгур сразу поверил всему. Медлительный в движениях, нескорый на суждения и из-за этого казавшийся тугодумом, он в иные моменты принимал решения мгновенно. Не успел еще Бабжа договорить последнее слово, как Бальгур уже стоял на ногах, приказывая немедленно подать коня.
Старого князя пропустили к шаньюю беспрепятственно. Тумань, уже в который раз перебирая в уме слова государственного судьи, в одиночестве восседал в своей роскошной юрте из белоснежного верблюжьего войлока. Вдоль круговой стены на кожаных и деревянных сундуках в строгом порядке лежало дорогое, сияющее золотой отделкой оружие: мечи дорожные и конепосекающие, кинжалы, многослойные луки с костяными узорчатыми накладками, копья с золотыми навершиями, наручные латы и поножи, кожаные панцири с чеканными серебряными бляхами. Столь же ценной была и лежащая у входа конская сбруя - седла, узды и недоуздки, кожаные и шелковые чепраки на шерстяной подкладке.
Увидев Бальгура, Тумань приветливо заулыбался, но в следующий же миг на лицо его набежала тревога. Он понял, что приход главы рода Солин в столь поздний час связан с очередной неприятностью.
- Шаньюй! - сразу же объявил Бальгур. - Я приехал говорить с тобой о восточном чжуки.
- Почему мой сын… - начал Тумань, но старый князь бесцеремонно перебил его:
- То, что он твой сын, - это дело твое! - повысил он голос, глядя Туманю прямо в глаза. - Но он еще и восточный чжуки, а это уже дело всей державы Хунну.
- Ну хорошо, хорошо, - устало согласился шаньюй. - Так что ты хочешь сказать мне о восточном чжуки?
- Меня беспокоит требование юэчжей…
- А меня беспокоит то, что в предгорьях Алашаня засело не менее десяти тысяч юэчжских разбойников! - Шаньюй не выдержал и сорвался на крик: - Ты можешь мне посоветовать, как избежать войны с бритоголовыми? И чем остановить Мэнь Тяня? И что делать с дунху? Ты дашь мне какой-нибудь совет, мудрый князь Бальгур?!
"Да, все уже решено", - понял князь.
- Ты не сделаешь этого, шаньюй Тумань! - угрюмо сказал он.
- Я сделаю это, князь Бальгур! - отрезал шаньюй.
- Совет князей не даст тебе согласия! - в словах старика прозвучала откровенная угроза.
- Князьям я скажу то же, что и тебе: укажите выход!
- Хунны еще не разучились воевать, - проворчал Бальгур. - Надо стоять на своей земле до последнего воина!
- До последнего! - шаньюй зло усмехнулся. - Князь Бальгур, мертвым земля нужна лишь для того, чтобы гнить в ней.
- Пусть гнить, но в своей земле, шаньюй Тумань!
- Земля никуда не денется, князь Бальгур. Сейчас главное - это выжить, сохранить народ и войска, - голос Туманя зазвучал неожиданно спокойно и печально. - Если будем живы, мы еще вернемся в свои кочевья в Великой Петле. Отступление не есть позор, это обычная военная уловка.
"А ведь он уверен, что прав, - подумал Бальгур. - И в суждениях его есть свой резон…"
- Хорошо, шаньюй, - вдруг стал он прежним Бальгуром, неторопливым и вдумчивым. - Ты убедил меня. Завтра на Совете я буду за уход в Великую степь.
Шаньюй воззрился на него с нескрываемым изумлением. Он больше всего опасался противодействия со стороны Гийюя и Бальгура и поэтому никак не мог ожидать, что старый князь, пользовавшийся немалым влиянием среди предводителей родов, так неожиданно и легко перейдет на его сторону.
- Но я должен сказать вот еще что, - продолжал глава рода Солин. - Нельзя восточного чжуки отдавать в заложники - духи предков будут разгневаны на нас, и путь наш в Великую степь окажется несчастливым. Ты согласен со мной, шаньюй?
"Так вот какую цену он запрашивает! - Тумань задумался. - Сотэ и Бальгур… Бальгур и Сотэ… Что делать, кого из них двоих предпочесть? Наверное, все-таки Бальгура, потому что Гийюй тоже против того, чтобы отдавать Модэ бритоголовым…"
- Князь Бальгур! - торжественно заговорил он. - То, что ты сказал сейчас, - разумно, мы не должны гневить духов. Юэчжи не получат заложника!
- Ты успокоил мое сердце, шаньюй! - Бальгур облегченно пригладил усы, вздохнул. - Очень трудное сейчас время… но небеса, видящие все, конечно же вернут нам свою милость.
С этими словами он поднялся, пожелал шаньюю здоровья, благорасположения духов и осторожно вышел.
Принятое решение вдруг успокоило Туманя. Он потребовал коня и с чувством большого облегчения поехал к Мидаг.
Яньчжи возлежала уже в постели, но еще не спала. Возле нее сидела прислужница, развлекавшая свою госпожу не то сказками, не то сплетнями. Когда вошел шаньюй, она тотчас удалилась, бросив в огонь, догоравший посреди юрты, пучок сухого можжевельника.
Тумань опустился на красочный ковер, расшитый изображениями диковинных зверей - крылатых волков, рогатых львов, когтистых грифонов с колючей чешуей. Подобными же изображениями - птиц, рыб и невиданных морских гадов - были испещрены и настенные ковры. В неверном и тусклом свете пламени все эти чудовища странным образом оживали, как бы начинали шевелиться. Туманю вдруг показалось, что и Мидаг, которая лежала, подперши рукой голову, и, не мигая, смотрела на него большими раскосыми глазами, - тоже всего лишь вышивка на ковре, сделанная искусными руками.
- Ты сегодня весел, - произнесла она своим низким и чуть хрипловатым голосом. - Случилось что-нибудь хорошее?
- Пожалуй, - он усмехнулся, наливая себе подогретой молочной водки. - Кажется, я добился того, что большинство князей не станет возражать против ухода из Великой Петли. Значит, на этот раз мы избежим столкновения с Мэнь Тянем. Дунху, возможно, удовлетворятся данью, что мы им платим. Вот только юэчжи…
- Что юэчжи? - Мидаг настороженно приподнялась. - Разве заложника им недостаточно?
- Заложника, говоришь? - Шаньюй отлил из чашки в огонь, чуть помедлил и выпил. - Нет, заложника мы им не дадим!
- Что?! Почему не дадим? - Она мгновенно выскользнула из-под одеяла и, не прикрывая наготы, подошла к Туманю. В ее легкой походке, в горделивой подвижности ее тела было что-то от горячей молодой кобылицы, которая выступает танцующим шагом, готовая вот-вот сорваться в бешеный бег. - Разве ты передумал? А мой отец сказал мне… - Она опустилась перед Туманем на колени и устремила на него умоляющие глаза. - Я так радовалась сегодня, когда узнала, что Модэ уедет отсюда… Тумань, я боюсь его! Ты видел, какие у него глаза? Волчьи! И это в шестнадцать лет! А что будет, когда он возмужает? О, духи, я чувствую, что он когда-нибудь зарежет меня и маленького Увэя!
- Пустое ты говоришь, - сказал Тумань, однако голос его дрогнул, и он ощутил, что тревога яньчжи невольно передалась и ему.
- О муж мой! - воскликнула она, обнимая его дрожащими руками; в глазах ее стояли слезы, длинные черные волосы разметались по медно-красным от огня плечам. - Муж мой, спаси нас, отправь Модэ!
- Не могу! - делая над собой усилие, прохрипел Тумань. - Если я отправлю его, Гийюй с Бальгуром вцепятся в меня на Совете, как собаки в марала. Они заставят меня воевать с Мэнь Тянем, с юэчжами, с дунху, а это равно самоубийству!
- О небо, неужели ты не знаешь, что надо делать? - горячо зашептала она, приблизив к нему лицо и взволнованно облизывая темно-кровавые губы. - Это же так просто! Гийюй - сумасшедший, недаром он сын рыжеволосой динлинки. Если его вывести из себя, он собственных детей зарубит. Отправь Модэ чуть свет, как тебе советовал отец, и постарайся, чтоб Гийюй узнал об этом. Вот увидишь, он совсем потеряет голову, проклянет всех и, забыв про Совет, ускачет в свое кочевье…
- И верно! - поразился шаньюй. - Умница ты! Как это я сам не сообразил!.. Что ж, если так, то… Да, надо подумать…
- Шаньюй, повелитель мой, ты устал, - шептала яньчжи и, разгораясь лицом, льнула к нему, как туман к подножью горы. - Отдохни рядом со мной… тебе предстоит трудный день…
А в юрте витал печально-сладкий запах тлеющего можжевельника, затухая, подрагивало пламя, и на коврах все шевелились существа, явившиеся сюда из бредового сна…
Утро пришло серенькое, с моросящим мелким дождем и порывами холодного ветра.
Послы, поднятые еще до света, поев горячего мяса и выпив водки, весело собирались в обратную дорогу. Три охранные сотни, которые должны были сопровождать их вплоть до юэчжской границы, уже стояли в походном строю. У коновязи перед юртой шаньюя под присмотром двух дюжих нукеров переминался с ноги на ногу взъерошенный Модэ. Он зябко сутулился и часто вздрагивал от дождевых капель, попадающих за ворот его поношенного кафтана. Он то и дело зевал, тер кулаком слипающиеся глаза, а в правой руке крепко сжимал мешочек с выигранными у Бальгура игральными костями.
Наконец, поддерживаемый смотрителем шаньюевой юрты, появился главный посол. Нукеры тотчас подхватили Модэ, усадили на коня, сели сами. Изрядно хмельной посол, опираясь на плечи слуг, взобрался в седло, взмахом руки дал знак трогаться. Одна охранная сотня умчалась вперед, две другие разошлись в стороны, и юэчжское посольство отбыло на родину, увозя с собой заложником сына главы державы Хунну.
Шаньюй не стал провожать сына, не простился с ним. Лишь когда посольский отряд отдалился настолько, что уже еле виднелся сквозь дымчатую кисею дождя, Тумань вышел из юрты и долго смотрел ему вслед, чувствуя, что совершил непоправимую ошибку, и в то же время оправдывая себя тем, что не мог поступить иначе…
Предвидение яньчжи сбылось с изумительной точностью. Едва Тумань успел закончить утреннюю трапезу, налетел и оборвался обезумевший конский топот, заржало, захрапело, и знакомый доброй половине хуннской державы голосище западного чжуки раздавил послышавшиеся было протесты караульных нукеров. Гийюй, сам, должно быть, не заметив того, оборвал входной полог и прямо с порога загремел:
- Шаньюй, ты отдал-таки Модэ бритоголовым!
- Да, отдал, - сдержанно ответил Тумань и крикнул - Эй, нукеры, вон от юрты на половину перестрела! - И усмехнулся, глядя на Гийюя: - Незачем им быть свидетелями того, как западный чжуки теряет лицо.
- Шаньюй, как ты мог? - От ярости чжуки не находил слов и только повторял - Как ты мог!..
- Да, я отдал своего сына и этим спас от гибели тысячи чужих сыновей, - шаньюй смотрел выжидательно и настороженно.
- А о чести хуннского народа ты думал, шаньюй? - чжуки разъяренным медведем навис над сидящим Туманем.
- Я думал о жизни хуннского народа, - невозмутимо парировал Тумань.
- Честь дороже жизни! - крикнул Гийюй, рубя ладонью воздух.
Тумань промолчал. Гийюй еще некоторое время пометался по обширной юрте шаныоя, сопя и пиная попадавшие под ноги ковровые подушки, и вдруг разом успокоился.
- Отдал сына, теперь отдашь землю, и все это ради жизни. А кому она нужна, такая жизнь? - горько вопрошал он, стоя перед Туманем. - Были и раньше, говорят, трудные времена, но до такого позора Хунну еще не доходила. Я не понимаю, ничего не понимаю… Хорошо, я подниму свой удел и поведу его в Великую степь. Но я клянусь!.. - Ярость снова накатила на западного чжуки; он выхватил меч и с маху кинул себе под ноги, пригвоздив к земле толстый золототканый ковер, подарок Цинь Ши-хуанди. - Клянусь духами предков, землей и небом, что еще вернусь в Великую Петлю!
Прокричав это, он почти бегом выскочил из юрты, взревел: "Коня сюда!" - и миг спустя гром копыт, затихая, унесся вдаль…
Совет князей начался при подавленном молчании собравшихся. Тумань, преувеличенно спокойный, восседал на обычном своем месте - слева от входа лицом на полночь.
За отсутствием обоих чжуки - Модэ и Гийюя - первым говорил государственный судья.
- По ту сторону Великой степи, - каркающим голосом вещал Сотэ, обводя всех по очереди холодными властными глазами, - лежат большие земли, обильные травой, лесом, водами. Уйдя туда, мы положим между нами и Домом Цинь труднопроходимые бесплодные равнины. Дом Цинь уже не сможет вступить с нами в прямые межи. С юэчжами нас разделят горы. Остаются дунху, но от них мы пока будем по-прежнему откупаться.
Шаньюй слушал и кивал головой, но по лицу его было видно, что мыслями он где-то в другом месте. Время от времени он вздыхал, с силой тер лицо ладонями. Обычно бодрый, румяный, сегодня Тумань выглядел больным, обвисшие щеки его и мешки под глазами часто подергивались, пухлые пальцы то крутили золотые застежки халата, то хватались за священный дорожный меч, лежавший на коленях.
- Дорогой ценой остановили мы юэчжей, - скорбно продолжал государственный судья. - Молодого князя Модэ отдали им в заложники. Плачем мы, и сердца наши безутешны. Но бритоголовые и не собираются уходить с Алашаня. Дунху ненадежны. Мэнь Тянь уже начинает двигаться сюда… Как тут воевать?
- Да-да, - торопливо подхватил шаньюй, - Луна сейчас идет на ущерб, поэтому война нам принесет одни лишь поражения…
Бальгур, узнав, что Модэ уже увезли юэчжи, а Гийюй ускакал в свое кочевье, потерял всякий интерес к происходящему на Совете. Он сидел, даже не стараясь прислушаться к тому, что говорил Сотэ, и впервые за шестьдесят с лишним лет, прошедшие в неустанных битвах и походах, ощущал в себе страх: как объяснить своим пяти тысячам суровых воинов необходимость покинуть родину?
- Поднимайте свои уделы, князья! - раздался окрепший голос шаньюя. - Будем уходить в Великую степь!
Князья в молчании стали покидать юрту.
- Что нам теперь делать? - уже выйдя, спросил Бабжа и доверительно взял Бальгура за локоть. - Как быть?
- Ждать! - жестко сказал Бальгур, принял из рук нукера повод коня и повторил - Ждать!..
Отправив вперед спешного гонца с приказом собраться всем воинам рода Солин в его кочевье, он в тот же день выехал из ставки шаньюя.
По пути князь обгонял беженцев, уходящих из Великой Петли. Влекомые подъяремными быками, тащились громоздкие крытые арбы с детьми и стариками; женщины и подростки с серыми запыленными лицами гнали тоскливо ревущие стада овец и коров; навьюченные домашним скарбом, шагали верблюды. Люди, привыкшие к кочевой жизни, были готовы безропотно перенести лишения долгого и трудного пути через скудные равнины Великой степи. Целый народ, оставив насиженные места, шел навстречу неизвестности.
Пока его воины на рысях проходили мимо, Бальгур несколько раз останавливал арбы, заговаривая со стариками. Отвечали неохотно, двумя-тремя словами, при упоминании о шаныое замолкали совсем, - несчастье сделало всегда веселых общительных хуннов из Великой Петли замкнутыми и хмурыми, - даже младенцы, словно понимая смысл происходящего, глядели печально и мудро.