Праздник двигался своим чередом, однако Элизу не покидало чувство, будто происходящее вокруг - лишь послесловие к спектаклю. Капитан Жан Бар без промедлений облачился в красный мундир и протанцевал весь вечер с каждой из присутствующих дам. Элиза впервые в жизни растерялась от обилия соперниц. Чтобы потанцевать с Баром, надо было получить его приглашение, то есть увидеть его или хотя бы услышать, а после каждого танца вокруг человека в красном мундире возникал бастион атласных и шёлковых платьев. Все молодые дамы и девицы - многие выше Бара - мечтали поймать его взгляд. У субтильной Элизы не оставалось никаких надежд. Кроме того, она была связана обязанностями хозяйки. Герцогиня позволила ей включить в список гостей несколько имён. Элиза пригласила четырёх малоизвестных придворных с супругами. Всё это были дворяне с севера, одолжившие деньги Казначейству и выстроившие укрепления вдоль Ла-Манша в надежде именно на такую милость. Они получили искомое, но теперь ждали от Элизы, что она представит их высокопоставленным гостям и тому подобное. Каждый недавно виделся с Поншартреном и получил расписку, как у Элизы, хоть и на меньшую сумму. Каждый считал, что на этом основании может ходить за генеральным контролёром по пятам и участвовать во всех его разговорах. Чтобы сохранить расположение графа, Элиза должна была под разными предлогами отлавливать и уводить прочь своих протеже, когда те становились уж чересчур назойливыми. Одного этого занятия хватило бы на целый вечер. Кроме того, как номинальная пассия Этьенна она должна была потанцевать с ним хотя бы дважды, а после случившегося в санях по меньшей мере один танец следовало оставить Россиньолю.
Россиньоль танцевал как криптоаналитик: безукоризненно, но холодно.
- Вы не поняли разговор про мыло, - сказал он Элизе.
- Там было что-то очевидное? Пожалуйста, объясните.
- Где, по-вашему, десять лет назад, во времена отравлений, придворные добывали мышьяк? Не собственным трудом, очевидно, ибо ничего не умеют. Не у алхимиков, которые выставляют себя святыми. У кого ещё, кроме алхимиков, есть ступки и пестики, чаны и реторты, а также доступ к редким ингредиентам?
- У мыловаров! - Элиза почувствовала, как наливается краской.
- В те времена некоторые прачки носили перчатки, - сказал Россиньоль, - потому что хозяйки отправляли их в Париж за мылом, в которое добавлен мышьяк. Этим мылом стирали мужу одежду, и яд проникал сквозь кожу. То, что герцогиня варит мыло у себя в поместье, не дань глупой традиции, а разумная забота о близких. Предлагая вам своё мыло и услуги своих прачек, она подразумевала, что, во-первых, испытывает к вам тёплые чувства, во-вторых, боится, что у вас есть недоброжелатели.
Элиза, не в силах ответить, через плечо Россиньоля оглядывала толпу. Не высмотрев д'Аво, она вынудила партнёра повернуться, чтобы обвести взглядом другую половину залы.
- Простите, сударыня, кто из нас ведёт? - спросил Россиньоль. - Кого вы ищете? Вспомнили недоброжелателя? Не торопитесь с исходной гипотезой - это частая ошибка в криптоанализе.
- Как по-вашему, кто?..
- Если бы я знал, то сказал бы сразу, хотя бы потому, что надеюсь ещё когда-нибудь покататься с вами в санях. Увы, мадемуазель, мне неведомо, кого подозревает герцогиня.
- Простите, нельзя ли вас прервать? - раздался за спиной Элизы мужской голос.
- Я ангажирована! - огрызнулась Элиза, ибо мужчины осаждали её весь вечер. Однако Россиньоль перестал танцевать, отступил на шаг и низко поклонился.
Элиза обернулась и увидела, как Людовик XIV отвечает на поклон ласковой улыбкой. Он любил своего криптоаналитика.
- Ну разумеется, мадемуазель, - сказал король Франции. - Когда двое самых умных моих подданных беседуют между собой, я нимало не сомневаюсь в их ангажированности. Тем не менее рождественскому приёму не пристала такая серьёзность! - Он как-то завладел Элизиной рукой и увлёк её в танец. Элиза не могла выговорить ни слова.
- Мне за многое следует вас поблагодарить, - начал Людовик XIV.
- О нет, ваше величество, я…
- Вам никогда не говорили, что королю не перечат?
- Умоляю меня простить, ваше величество.
- Мсье Россиньоль сказал мне, что прошлой осенью вы оказали любезность супруге моего брата, - сказал король. - А возможно, принцу Оранскому - тут нет полной ясности.
Элизу постигло нечто, случавшееся с ней лишь несколько раз в жизни. Она потеряла сознание. Или почти потеряла. Что-то похожее произошло, когда берберийские корсары тащили их с матерью в шлюпку, и повторилось несколько лет спустя, когда её вывели на пристань в Алжире и продали константинопольскому султану за белого жеребца - оторвали от матери, не дав даже попрощаться. Третий раз она испытала такое под императорским дворцом в Вене, когда вместе с другими одалисками ждала смерти. Во всех этих случаях она устояла на ногах. Устояла и сейчас. Хотя могла бы и упасть, если бы Людовик XIV, человек сильный и преисполненный мужской грации, не поддерживал её за талию.
- Вернитесь ко мне, - говорил он - как догадалась Элиза, не в первый раз. - Ну вот, вы снова здесь. Вижу по вашему лицу. Что вас так сильно напугало? Вам кто-то угрожал? Так назовите мне этого человека.
- Никто конкретно, ваше величество. Принц Оранский…
- Да? Что он вам сделал?
- Я не могу сказать, что он сделал, но он пообещал отправить меня тихоходным кораблём в Нагасаки на забаву матросам, если я откажусь для него шпионить.
- Вам следовало немедленно сказать мне.
- То, что я не была вполне с вами искренна, и есть причина моего испуга, ваше величество, ибо я не без вины.
- Знаю. Что заставляет вас принимать такие решения? Чего вы хотите?
- Отыскать и убить человека, причинившего мне зло.
По правде, Элиза не думала об этом так долго, что самые слова её удивили, однако произнесены они были с чувством и звучали убедительно.
- Некоторые ваши начинания весьма мне угодили. "Падение Батавии". Передача средств в казну. То, что вы привезли в Версаль Жана Бара. Ваша деятельность в "Компани дю Норд". Другие, как, например, шпионаж, вызвали моё неудовольствие. Впрочем, теперь я лучше вас понимаю. Рад, что мы побеседовали.
Элиза заморгала, оглянулась и поняла, что танец кончился и все на них смотрят.
- Благодарю вас, мадемуазель, - сказал король с поклоном. Элиза сделала реверанс.
- Ваше величество… - начала она, но вокруг короля уже сомкнулся двор - рыбий косяк затянутых талий и взбитых париков.
Элиза отошла в уголок выпить кофе и собраться с мыслями. За ней следовал её собственный двор из мелких дворян и ухажёров. Она их не столько игнорировала, сколько на самом деле не замечала.
Что произошло? Ей нужен был личный стенограф, чтобы прочитать заново весь разговор.
Она нечаянно ввела короля в заблуждение!
- Вам нравится вечер, сударыня?
Это был отец Эдуард де Жекс.
- Да, святой отец. Хотя, признаюсь, я скучаю по сиротке - за прошедшие недели он успел похитить моё сердце.
- Коли так, вы можете получить частичку своего сердца обратно в любой день, когда пожелаете его навестить. Господин граф д'Аво приложил все усилия, чтобы определить мальчика в лучшее заведение страны. Он предсказывает, что вы будете часто навещать бывшего питомца.
- Я у графа в долгу.
- Как и мы все, - сказал де Жекс. - Маленький Жан-Жак очарователен. Я заглядываю к нему всякий раз, как выдаётся свободная минута, и надеюсь довершить то, что начали вы и продолжил д'Аво.
- Что именно?
- Вы спасли его от смерти телесной - войны - и духовной - учения еретиков. Д'Аво определил его в лучший сиротский приют Франции, находящийся под патронажем Общества Иисуса. Мне кажется, логическим завершением будет воспитать из него иезуита.
- Да, конечно, - отрешенно проговорила Элиза, - чтобы побочный отпрыск де Лавардаков не наградил семью лишним потомством.
- Что-что, мадемуазель?
- Простите, я сама не понимаю, что говорю.
- Да уж! - Де Жекс налился краской, что, как ни странно, оказалось ему к лицу. Смуглым, с резко очерченными скулами и носом, он был бы даже красивым, если бы не бледность - след долгих часов, проведенных в тёмных исповедальнях за выслушиванием тайных грехов двора. Сейчас, с порозовевшими щеками, он был почти привлекательным.
- Простите, - повторила Элиза. - Я всё ещё не могу опомниться после танца с королём.
- Разумеется, сударыня. Однако, когда вы придёте в себя и вспомните свои манеры, моя кузина хотела бы возобновить знакомство. - Он устремил горящий взор в угол, где герцогиня д'Уайонна улыбалась в глаза несчастному молодому виконту, ещё не осознавшему, в какую паутину он угодил.
Де Жекс отошёл.
Она сказала королю правду. В тот день, когда её обменяли на жеребца-альбиноса и отправили на галере в Константинополь, она поклялась себе найти и убить человека, обратившего их с матерью в рабство. Она не открывала этого никому, кроме Джека Шафто, а сейчас нечаянно сказала королю. Сказала с подлинным убеждением, ибо говорила правду, и король, видя её лицо, поверил каждому слову.
- Благодаря вам, мадемуазель, у меня завтра будет много работы.
Поншартрен вновь смотрел на неё с ласковой улыбкой.
- Каким образом, мсье?
- Король так тронут рассказом о подвигах Жана Бара, что поручил мне выделить средства флоту и "Компани дю Норд". Завтра я буду присутствовать на церемонии утреннего туалета, чтобы обсудить детали.
- Тогда не смею вас более задерживать, мсье.
- Доброй ночи, мадемуазель.
Король подумал, что она говорит о Вильгельме Оранском. Она упомянула Вильгельма - эх, сейчас бы стенографическую запись! - а через мгновение поменяла тему и сказала, что хотела бы разыскать и убить человека, который причинил ей зло. Король соединил две правды и получил ложь: теперь его величество считает, что цель Элизиной жизни - убить Вильгельма! Что она шпионила для принца Оранского с единственной целью - подобраться к нему поближе.
Она развернулась в надежде отыскать короля, привлечь его внимание и оказалась лицом к лицу с человеком, одетым во всё красное. Жан Бар пустил в ход корсарскую сноровку, чтобы пробиться к Элизе через толпу обожательниц.
- Мадемуазель, - начал он. - Госпожа герцогиня объявила, что это последний танец. Не окажете ли мне честь?
Элиза уронила руку, и Жан Бар ловко её подхватил.
- Разумеется, при естественном ходе событий мне следовало бы уступить эту привилегию Этьенну д'Аркашону, - сообщил Бар, желая развеять Элизино недоумение (и совершенно напрасно, поскольку она ни о чём таком не думала). - Однако он, разумеется, провожает короля.
- Король уезжает?
- Уже в карете, мадемуазель.
- Ой, я надеялась с ним поговорить.
- Как и вся остальная Франция! - Они уже кружились в танце. Жан Бар, очевидно, нашёл реплику Элизы забавной. - Вы сегодня танцевали с его величеством. Мадемуазель, в этом зале есть дамы, убивавшие младенцев на черной мессе ради того, чтобы заполучить одно слово, один взгляд короля. Вам грех жаловаться…
- Не желаю про такое слышать, - возмутилась Элиза. - Не смейте и говорить о подобных ужасах. Вы пьяны, капитан Бар.
- Вы правы, и я готов искупить вину. Я увижу короля через несколько часов - меня пригласили на церемонию утреннего туалета! Будем обсуждать флотские финансы. Передать что-нибудь его величеству?
Что можно было ответить? "Я не собираюсь убивать принца Оранского" - явно не те слова, которыми следует огорошивать короля за утренним туалетом. "Я не знаю, кого именно собираюсь убить" - тоже.
- Благодарю за любезное предложение и прощаю вас. Интересно, много ли король говорит на церемонии одевания?
- Откуда мне знать? Спросите завтра. А что?
- Сплетничает ли он? Мне любопытно. Я только что сболтнула одну вещь, которая, если станет известна, очень повредит мне в Англии.
Жан Бар фыркнул и закатил глаза, не желая даже обсуждать тему Англии.
- Я всё-таки попрошу вас узнать у короля одну вещь.
- Говорите, мадемуазель.
- Имя врача, искусного в этой области. - Элиза опустила руку на несколько дюймов и похлопала Жана Бара - со всей осторожностью, однако тот вскрикнул и подскочил. Лицо его перекосилось от боли. Элиза ахнула и отпрянула в ужасе, однако капитан, расплывшись в улыбке, вновь ухватил её за талию и привлёк к себе. Это была шутка.
- Я уже побывал у такого врача.
- Замечательно, - всё ещё смеясь, выговорила Элиза. - Надеюсь увидеть вас сидящим ещё до отъезда.
- Пятьдесят два часа гребли сказались, это верно, но здешний врач пользует мою задницу примочками и разными неудобосказуемыми процедурами, так что я быстро иду на поправку. А вот - лучшая перевязка! - Он поправил новенький эполет на алом мундире.
- Ах, если бы новое платье исцеляло любые раны!
- Разве не все женщины так думают?
- Порою они ведут себя так, будто и впрямь в этом убеждены. Может, я просто ещё не нашла такого платья.
- Тогда вам следует завтра же прогуляться по модным лавкам!
- Чудесная мысль, капитан, но прежде мне надо раздобыть денег. А поскольку во Франции их нет, вам придётся выйти в море и награбить для меня золота.
- Всенепременно! Я ваш должник.
- Постарайтесь не забыть об этом завтра, Жан Бар.
Письмо Даниеля Уотерхауза Элизе
Январь-февраль 1690 г.
Мадемуазель де ля Зёр,
Спасибо Вам за письмо от декабря прошлого года. Оно довольно долго перебиралось через Ла-Манш, и вряд ли моё доберётся до Вас быстрее. Я был тронут Вашей заботой о моём здоровье и позабавился историей с лесом. До сих пор я не подозревал, сколь счастлива в этом отношении Англия: если нам в Лондоне требуется лес, нам довольно вырубить ту часть Шотландии или Ирландии, в которой ещё сохранилось несколько деревьев.
Я помог бы Вам в Вашей задаче уразуметь деньги хотя бы для того, чтобы разобраться в них самому. Однако тут от меня никакого проку. Сколько себя помню, наши деньги были из рук вон плохи; когда всё так скверно, трудно заметить, что стало ещё хуже. И всё же именно это, кажется, произошло. Несколько месяцев после операции я был прикован к постели и не выходил за покупками, когда же наконец вышел, то обнаружил разительную перемену к худшему. А может, за те месяцы, что мне не приходилось торговаться с лавочниками из-за каждой мелочи, мои глаза раскрылись, и нелепость происходящего предстала им со всей очевидностью.
У меня есть счёт в нескольких кофейнях, пабах и питейных заведениях на моей улице, чтобы не возиться каждый раз с монетами. Многие пошли дальше: объединились в общества, называемые клубами и облегчающими покупку еды, вина, табака и тому подобного в кредит. Когда каким-нибудь чудом у человека оказываются несколько монет, достойных своего имени, он торопится оплатить самые важные счета. Система худо-бедно работает. Другой не придумали.
У нас есть виги и тори. По сути, это круглоголовые и кавалеры в новом обличье и менее тяжело вооружённые. Тори живут на доходы от своих земель. Если очень сильно упростить, то Франция состоит из одних тори - все деньги исключительно от земли. Виги у вас тоже были, пока вы не изгнали гугенотов. А по слухам, в ваших атлантических портах есть некое подобие вигов. Впрочем, как я уже сказал, я крайне упрощаю, чтобы выразить суть: если Вы понимаете, как деньги работают во Франции, то знаете всё про тори. А если понимаете, как они работают в Амстердаме, то знаете всё про вигов.
Королевское общество дышит на ладан и может не протянуть до конца века. Оно уже не взыскано монаршими милостями, как при Карле II. Тогда оно было силой революционной в новом значении слова, но настолько преуспело, что стало обыденностью. Люди, которые, не имея иного приложения своим талантам, посвятили бы ему жизнь, родись они одновременно со мной, теперь делают деньги в Сити или в колониях. Нас, Королевское общество, обычно считают вигами. Наш председатель - маркиз Равенскарский - влиятельный виг и без устали выискивает, как бы применить дарования собратьев к вещам практическим - в том числе к деньгам, доходам, банкам, акциям и другим занимающим Вас материям. Однако, вынужден признаться, я совершенно от них отстал.
Исаака Ньютона год назад избрали в Парламент. Кембридж ещё помнил, как он дал отпор прежнему королю, желавшему протащить в университет иезуитов. Весь прошлый год Ньютон провёл в Лондоне, к большому огорчению тех из нас, кто предпочёл бы видеть его трудящимся над чем-нибудь в духе "Математических начал". Они с Вашим знакомцем Фатио неразлучны и живут в одном доме.
P. S. - февраль 1690-го.
После того, как я написал письмо, но прежде, нежели я успел его отправить, король Вильгельм и королева Мария распустили Парламент. На новых выборах победили тори. Исаак Ньютон больше не член Парламента. Он делит время между Кембриджем, где предаётся алхимическим штудиям, и Лондоном, где они с Фатио изучают "Трактат о свете" нашего общего друга и сотрапезника Гюйгенса. Все это к тому, что сейчас я ещё бесполезнее для Вас, нежели месяц назад; я принадлежу к умирающему Обществу, которое утратило власть и не имеет денег, поскольку их нет в стране. Самый блистательный наш собрат занят совершенно другим. Самонадеянностью было бы ждать ответа на столь бессодержательное письмо, негожеством - оставить без ответа Ваше, ибо я был и остаюсь Ваш смиренный и преданный слуга,
Даниель Уотерхауз.
Письмо Элизы Даниелю
Апрель 1690 г.
НЬЮТОН хочет нас уверить, что время отмеряется тиканьем Божьих карманных часов: постоянное и неизменное, оно служит абсолютным мерилом любых движений. ЛЕЙБНИЦ склоняется к взгляду, согласно которому время - смена отношений между предметами, и движения, которые мы наблюдаем, позволяют нам воспринимать время, а не наоборот. НЬЮТОН изложил свою систему к удовлетворению, нет, к восторгу всего мира, и я не могу найти в ней изъяна; и всё же система ЛЕЙБНИЦА, хоть и не опубликованная, куда точнее описывает моё субъективное восприятие времени. Осенью прошлого года, когда и я, и всё вокруг меня пребывало в постоянном движении, мне казалось, что прошло много времени. Когда же я добралась до Версаля, обосновалась в поместье Ла-Дюнетт на холме Сатори и наладила домашнюю жизнь, четыре месяца пронеслись стремительной чередой.