Глава седьмая. ЯЗЫЧНИК ХОДОТА.
Славянское племя вятичей издревле занимало земли в междуречье Оки и Волги, потеснив лесные племена мери, муромы и мещеры. Вятичи последними из восточнославянских племён покорились власти киевских князей. Вятичей пытались обратить в христианскую веру Владимир Святой и Ярослав Мудрый, но все, что смогли сделать князья-просветители, - это обратить в веру Христову жителей городов по Оке и Волге. Глубинные же владения вятичей, заросшие дремучими лесами, так и остались недосягаемыми для князей и священников, несущих православие. В лесных вятских городищах и селениях, как и встарь, люди поклонялись деревянным идолам, приносили кровавые жертвы. У вятичей, что скрывались в лесах, были даже свои князья, независимые от Киева. Про этих лесных князей знали и в Ростове, и в Суздале, и в Муроме, и в Рязани… Князья, державшие столы в Муроме и Ростове, предпочитали особо не донимать вятичей поборами и не совались в глубинку, чтобы не злить язычников.
Но однажды случилось так, что среди вятичей прокатилась волна неповиновения. Крещёные и язычники повсеместно объединялись в отряды, жгли церкви, убивали священников и княжеских тиунов. Во главе этого движения стоял языческий вятский князь Ходота.
Давыд Святославич, исполчивший дружину против Ходоты, не только был разбит в сражении, но и жены лишился. Сын Ходоты Яровит с отрядом воинов напал на княжескую усадьбу, что неподалёку от Ростова, пограбил её, челядь пленил. Увёл Яровит и княгиню Любомилу в чащобу лесную.
Ростовские послы, прибыв в Киев, слёзно умоляли послать войско против восставших вятичей. Всеволод Ярославич хоть и накричал на послов, виня их и Давыда Святославича в малодушии, но войско в Залесскую Русь все-таки послал, дабы не дать разгореться мятежу. Во главе объединённой киевско-черниговской рати встал Владимир Всеволодович.
Он привёл в Ростов две тысячи конных дружинников и шесть тысяч пеших ратников. Давыд, встретив Владимира в своём тереме, сразу начал сетовать, что войско слишком маленькое. К тому времени Давыд вторично был разбит восставшими вятичами, о чем свидетельствовала перевязанная правая рука и ссадина на лбу.
- Далеко Киев и Чернигов от здешних краёв, потому ни великий князь, ни ты, брат мой, не ведаете в полной мере наших бед, - жаловался Владимиру Давыд. - В городах тутошних люди ещё как-то признают мою власть, ибо народ в городах сплошь крещёный. Но в селениях вятских, кои в лесах затеряны, живут одни язычники. И язычников этих в лесах да болотах великое множество! Их там как комаров! У меня дружина не слабая и в пешем полку воев боле шести тыщ, но у безбожного Ходоты войска оказалось втрое больше. Обступили нас язычники со всех сторон, как волки медведя. Кабы не сила небесная, так не быть бы мне живу.
И Давыд принялся самозабвенно креститься левой рукой на большую икону Спасителя, стоявшую в красном углу просторной светлицы.
- Где случилась последняя битва с воинством Ходоты? - поинтересовался Владимир.
- В Шеренском лесу. - Давыд уселся в кресло, бережно поддерживая раненую руку.
- По ту сторону Волги иль по эту? - вновь спросил Владимир, хорошо изучивший здешние места ещё во время своего княжения в Ростове.
- По эту. Ходота за Волгу не суётся, ибо с мерей враждует. Злодей бесчинствует меж Ростовом и Суздалем. Смерды ему помогают повсеместно, городская беднота тоже на его стороне. Летом до городищ, где Ходота скрывает своё войско, никак не добраться: вокруг чаща да трясина непролазная. Вот и приходится зимой воевать.
- Ты знаешь хоть приблизительно, где главный град Ходоты? Где он сам укрывается?
- Есть у Ходоты несколько убежищ, где он отсиживается в зимнюю стужу. Одно где-то в Шеренском лесу. Хотел я разыскать это городище, но едва ноги унёс от стрел язычников. Другое городище Ходота выстроил, по слухам, близ озера Клещино, либо на реке Вексе, вытекающей из этого озера. Туда я тоже сунулся однажды с дружиной да без толку. Дорог там нету и спросить не у кого, ибо в тех краях токмо язычники обитают.
- Ладно, брат, - ободрил Владимир Давыда, - теперь я стану ловить Ходоту. От меня-то злыдень не уйдёт.
Вскоре Владимир ушёл с войском в занесённый снегами Шеренский лес. Оставшийся в Ростове Давыд ежедневно молился о благополучном исходе похода против восставших вятичей. К счастью, княгиня Любомила не взяла с собой детей, отправляясь в загородное сельцо. Поэтому челядь в тереме часто видела, как десятилетний княжич Изяслав и его восьмилетняя сестра Варвара вместе с отцом, стоя на коленях под иконой Спасителя, просят Небесного Отца сберечь их мать и супругу от гнева безбожных язычников. Давыд пуще всего был обеспокоен тем, что пленённая жена на сносях и по всем срокам уже должна была родить. Вот только как и где это случилось? Может, бросили её язычники в зимнем лесу одну-одинёшеньку на погибель, не желая возиться с роженицей.
Почти месяц рыскало по лесам войско Владимир а Всеволодовича. Несколько раз удавалось выйти на след Ходоты и даже разбить большой отряд восставших. Упорный Владимир разыскал-таки в дремучих лесах укреплённый валом и частоколом град язычников: там, на главной площади, стояли деревянные статуи дрен них славянских богов. А неподалёку на большой поляне теснились могильные курганы знати.
В том граде, затерянном в еловых и сосновых дебрях, и отыскал Владимир княгиню Любомилу с новорождённым младенцем. Давыд не мог нарадоваться возвращению жены. Своего второго сына он назвал в честь отца Святославом, а крестным отцом стал Владимир Всеволодович.
Владимир пробыл в ростово-суздальской земле до середины марта, то и дело совершая стремительные выходы из Ростова к дальним лесным урочищам и озёрам. Было немало сожжено и разрушено языческих городищ и капищ, истреблено и пленено много восставших. Однако ни Ходота, ни его сын так и не попались в руки князю.
Покидая Ростов, Владимир напутствовал Давыда, как тому надлежит воевать с Ходотой и где лучше всего пытаться изловить мятежного князя вятичей. Давыд не скрывал, как опостылела ему эта изматывающая война с язычниками, что ему без помощи Владимира вряд ли одолеть Ходоту, который чувствует себя в лесах как рыба в воде. Давыд просил Владимира задержаться у него в Ростове до лета, но тот больше не мог оставаться в Залесской Руси. Всеволод Ярославич звал сына к себе: до него дошёл слух, что полоцкий князь опять в поход изготовляется.
"Надо упредить Всеслава, ударить на него сразу после весенней ростепели", - писал в послании к сыну великий князь.
Глава восьмая. ЯНКА.
Архипресвитер Хрисанф внимательно приглядывался к вдовствующей дочери великого киевского князя, которая пожаловала в Константинополь с намерением добиться от патриарха разрешения основать на Руси первый женский монастырь. По своему духовному сану Хрисанф являлся правой рукой престарелого патриарха, поэтому почти все просители независимо от их знатности неизменно проходили через него. Хрисанф самолично решал, достоин ли встречи с первосвященником православных христиан тот или иной проситель. При этом алчный архипресвитер не забывал и о своей выгоде, под разными предлогами выманивая деньги и дорогие подарки.
Беседа Хрисанфа и Янки проходила на подворье монастыря святого Мамонта, близ которого находился постоялый двор для купцов, приезжавших с Руси. Немало русичей жило и на подворье. Это были монахи, нищие, ремесленники, трудившиеся в обширном монастырском хозяйстве.
В беседе с Хрисанфом Янка призналась, что ею движет желание постричься в монахини, но на Руси нет ни одного женского монастыря. Новый киевский митрополит Иоанн Продром не осмеливается основывать в Киеве женскую святую обитель без благословения на то самого патриарха.
- От Иоанна Продрома этого и следовало ожидать, - усмехнулся Хрисанф. - Этот святой муж живёт по Слову Божию, а поступает по велению патриарха.
- Преподобный отец Георгий многие решения сам принимал, а коль в чем-то сомневался, то в Царьград ездил ко двору патриарха, - заметила Янка про предшественника Продрома, год назад скончавшегося от болезни.
- Преподобный Георгий, будучи митрополитом ни Руси, помимо этого входил в синклит, - сказал Хрисанф. - Если в Киеве Георгий был главой власти духом ной, то у себя на родине он стоял у кормила власти светской, поэтому с ним считался даже патриарх. Нынешний же киевский митрополит насквозь пропах ладаном, ибо возрос в келье и привык жить по священническому уставу. Мыслить самостоятельно он не умеет.
Янке не понравился небрежный тон её собеседника. Чувствовалось, что где-то в глубине души самонадеянный архипресвитер презирает киевского митрополита.
- Что же мне делать? - спросила Янка. - Соблаговолит ли патриарх встретиться со мной? Проделала я не близкий путь…
- Я передам твою просьбу Его Святейшеству, дочь моя, - покачивая головой, промолвил Хрисанф. - Однако… - Он печально вздохнул. - Не берусь обещать, что патриарх в ближайшее время примет тебя, княгиня. Его Святейшество очень занятой человек, к тому же слаб здоровьем.
Хрисанф поднялся со стула, показывая тем самым, что разговор окончен. Прощаясь, он назначил встречу назавтра уже в своём доме, попутно восхитившись тем, насколько легко и свободно Янка изъясняется на греческом.
- После полудня я пришлю за тобой лектику, дочь моя, - добавил Хрисанф перед тем, как осенить Янку крестным знамением.
Янка знала, что лектикой ромеи называют крытые женские носилки, в которых знатные матроны путешествуют по городу в дождь или жару, либо не желая быть узнанными. Обычно лектику несут на плечах восемь рабов. В далёкой юности Янка видела такие носилки в Переяславле, когда к её матери приезжали из Царьграда родственницы или подруги-гречанки.
Идя к двери, Янка чувствовала спиной излишне пристальный взгляд Хрисанфа. Это был взгляд не священника, а скорее распущенного вельможи, падкого на плотские утехи. Ещё во время беседы Янка обратила внимание, что архипресвитер оценивающим мужским оком разглядывает её лицо и фигуру. Хрисанф явно остался доволен внешностью русской гостьи, но Янку подобное внимание священника отнюдь не обрадовало.
Все ромеи, с которыми успела пообщаться Янка по прибытии в Царьград, производили впечатление людей умных и благородных. Особенно её восхитил эпарх Зенон, который знал не только русский язык, но и немецкий с французским. При Янке Зенон разговаривал без толмача с немецкими и французскими купцами. Именно он устроил Янке встречу с помощником патриарха.
"Чего ты хочешь? И у нас на Руси немало заносчивых и даже распутных священников", - разговаривала Янка сама с собой.
И все-таки она была немного разочарована. Ей казалось, что в таком великолепном городе, где на каждом шагу возвышаются роскошные дворцы, храмы и монастыри, где держит свой престол величайший в Европе властитель и живёт глава всех православных христиан, не должно быть людей подлых, как и людей, обуянных низменными страстями.
Проведя остаток дня в размышлениях, Янка убедила себя в том, что явно поторопилась обвинять в чем-то предосудительном архипресвитера Хрисанфа. Мало ли как посмотрел, это ещё ничего не значит.
Янка тщательно подготовилась ко второй встрече с Хрисанфом. Она надела длинное просторное платье, напоминающее русский сарафан, дабы широкие складки скрывали контуры её тела. Правда, Янке не нравился темно-вишнёвый цвет платья, слишком броский по её мнению. Свои длинные русые косы она уложила венцом, а голову покрыла белым, плотно облегающим повоем. Поверх платья Янка хотела было набросить плащ, но знойный день заставил отказаться от него.
Здешняя жара по сравнению с летней порой на Руси казалась Янке невыносимым пеклом. Приятно было ощущать даже слабое дуновение ветерка на душных улицах ромейской столицы.
Янка ехала в носилках, покачиваясь на могучих плечах восьмерых мускулистых рабов, и, слегка отдёрнув пурпурную занавеску, с любопытством разглядывали снующих по улице людей. Такого многолюдства она не видела ни в Киеве, ни в Чернигове, ни в Новгороде, хотя это были самые большие города на Руси. Янку поражали многоэтажные каменные дома, украшенные изящными полосатыми колоннами, барельефами и узкими окнами с закруглённым верхом. Все центральные улицы и площади Константинополя были вымощены каменными плитами.
Впереди носилок шествовал глашатай с жезлом в руке и громким властным голосом требовал, чтобы ему уступали дорогу. Многоликая уличная толпа при виде этого жезла расступалась в стороны подобно испуганному стаду овец.
Дом Хрисанфа находился неподалёку от величественного храма Святой Софии. Выбравшись из носилок, Янка невольно задрала голову, залюбовавшись громадой главного купола, сверкающего позолотой на фоне бледно-голубых небес. Сердце у неё учащённо-забилось, а рука сама собой совершила крестное знамение.
Встретивший Янку слуга-привратник в коротком хитоне и сандалиях склонил перед ней свою кудрявую голову. Другой слуга постарше и в более длинном одеянии повёл гостью по просторным комнатам и прохладным коридорам туда, где ожидал хозяин дома. У Янки разбегались глаза при виде мраморных статуй, огромных сосудов с богатой росписью, стоящих на подставках, при виде мозаичных мраморных полов и роскошных ковров на стенах. Потолки в покоях были столь высоки, что от звука шагов в закруглённых сводах рождалось слабое гулкое эхо. Двери, которые распахивал перед Янкой слуга, были украшены позолотой, как и дверные ручки в виде львиных лап.
Хрисанф, желавший произвести впечатление на дочь киевского князя, догадался по её глазам, что ему это удалось.
На этот раз Хрисанф был облачен не в священническую одежду, а в длинную, сравнительно узкую тунику с широкими рукавами. Цвет туники напоминал цвет закатного неба, нечто среднее между бледно-красным и ярко-жёлтым. Тщательно завитые длинные волосы были уложены в довольно вычурную причёску, которая явно была бы более к лицу юноше лет двадцати, но никак не мужу, перешагнувшему пятидесятилетний рубеж.
Присмотревшись повнимательнее, Янка с удивлением обнаружила, что безбородое лицо архипресвитера смазано какой-то мазью и потому слегка блестит, как покрытое лаком. Благодаря всем этим ухищрениям Хрисанф выглядел значительно моложе и стройнее. Он даже как будто стал выше ростом.
Беседу с Янкой Хрисанф начал с того, что сообщил ей об отъезде патриарха в Афонский монастырь для освещения новой часовни, возведённой на месте смерти нескольких монахов, погибших от рук грабителей.
Янка смущённо перебирала пальцами складки своего платья, не зная, что сказать на это.
- Не беспокойся, дочь моя, - с улыбкой продолжил Хрисанф. - Патриарх не задержится надолго в Афонской обители. Как только Его Святейшество вернётся в Константинополь, я тотчас попрошу его дать тебе аудиенцию.
- Да хранит тебя Господь, отче, за доброту, - промолвила Янка, полагая, что разговор на этом закончится и архипресвитер позволит ей удалиться.
Однако Хрисанф не спешил расставаться со своей гостьей.
Он завёл речь о том, что неплохо было бы княгине, покуда патриарх отсутствует в столице, самой ознакомиться с бытом женских монастырей, дабы увереннее чувствовать себя перед лицом Его Святейшества.
- Я время от времени посещаю один такой монастырь, поскольку его игуменья доводится мне дальнем! родственницей, - пояснил Хрисанф. - Собственно, благодаря мне, эта женщина и стала игуменьей.
При последних словах на лице его возникло и тут же пропало лукавое выражение сластолюбца, знающего толк в грешных делишках.
Янке показалось, что Хрисанф читает её мысли: ей очень хотелось своими глазами взглянуть на то, как живут здешние монахини за монастырскими стенами. Она согласилась сегодня же отправиться в один из женских монастырей.
"С таким попутчиком меня, пожалуй, всюду пропустят", - с горделивым самодовольством подумала Янка.
Хрисанф вызвал слугу и велел запрягать лошадей в свою карету. После мягких бесшумных носилок поездка в грохочущей по камням крытой карете показалась Янке не очень приятной. Ещё ей не понравилось, что Хрисанф то и дело прижимался к ней боком, а его рука все время как бы невзначай касалась её бедра или колена. Всю дорогу он донимал Янку расспросами про её отца, родных и двоюродных братьев, порой удивляя осведомлённостью, но больше раздражая дотошностью.
Янка перевела разговор на свою сестру Марию, которая была замужем за братом низложенного василевса Михаила Дуки. Янка не знала, где живёт Мария и в городе ли она вообще. Эпарх обещал разыскать её, но пока не сделал этого.
- Как же, я очень хорошо знаю Марию Всеволодовну. Она такая красавица! - Хрисанф оживился. - И дети у неё тоже необыкновенно красивые, мальчик и девочка. Ну просто ангелочки!
В следующий миг он промолвил с печальным вздохом:
- К несчастью, дочь моя, твоя сестра недавно овдовела. Храбрый супруг её погиб, сражаясь в Сицилии с безбожными норманнами. Константин Дука был отважнейшим человеком! Да упокоится его душа в райских кущах.
Хрисанф осенил себя крестным знамением. После услышанного Янка весь остаток пути хранила скорбное молчание.
Монастырь находился близ Харисийских ворот, отчего и назывался Харисийским или Святой Великомученицы Марии-Магдалины.
За высокой каменной стеной возвышался построенный в строгом стиле храм-базилика, к которому примыкало двухэтажное здание с арками и колоннадами. В центре обширного дворика бил фонтан из двух мраморных чаш. Журчащие струи изливались из верхней чаши в нижнюю более крупную, а из нижней чаши красивым водопадом выливались в круглый бассейн с высоким бордюром из белого известняка. Рядом с фонтаном были разбиты клумбы, где во множестве росли самые разные цветы, напоминая благоухающий разноцветный ковёр. В густой тени платанов была выложена дорожка из узорных плиток, которая уводила вглубь небольшого парка; там в сочной зелёной листве щебетали птицы.
Привратник, впустивший гостей через небольшую дубовую дверцу в стене, был переполнен непоказным почтением к спутнику Янки, видимо будучи осведомлённым о могуществе этого человека.
Внешне же привратник походил на мясника или воина. Он был широкоплеч, но не грузен. В движениях, чувствовались уверенность и сила, а на скуле красовался багровый шрам. На привратнике была короткая туника и широкий кожаный пояс, на котором висел кинжал.
Обменявшись со стражей парой ничего не значащих фраз, Хрисанф назвал его по имени как давнего знакомого. Янку слегка насторожило, что на вопрос Хрисанфа: "Нет ли чужих в монастыре?", - привратник ответил: "Сегодня здесь только свои".