2
Шестого февраля, в день святого Вукола, татары пригнали к Владимиру тысячи пленных, захваченных в Суздале и в деревнях по Клязьме и Нерли.
Суздальские мужики и посадские люди - ободранные, избитые, многие босиком - брели, поскальзываясь, по льду речки Лыбедь. Черными пятнами выделялись в толпе рясы монахов. В голове, шагов на десять впереди остальных пленных, шел игумен Ерофей. Ветер трепал длинную, почти до пояса, седую бороду. Татарский воин наезжал на игумека конем, хлестал плетью. Игумен сгибался под ударами, потом снова откидывал голову назад и шел, глядя прямо перед собой остановившимся взглядом.
К стенам подъезжали татарские всадники с белыми тряпицами в руках, опять кричали, чтобы владимирцы покорились Батыю. Видно, пленных для того проводили под самыми стенами, чтобы защитники города устрашились.
Но не страх, а праведный гнев вызвали у владимирцев страдания пленных. Ратники на стенах цедили сквозь стиснутые зубы:
- Ужо, ужо… погодите, охальники… Умоетесь кровавыми слезами…
Татарских всадников отогнали стрелами.
И тогда начался приступ.
Как сказочные чудовища, поползли к городским стенам камнеметные орудия - пороки. На город полетели каменные глыбы. Дубовые стены вздрагивали от ударов, из пазов между бревнами сочились струйки красной измельченной глины - казалось, город истекает кровью, как раненый воин.
Рухнула деревянная колокольня Успенской церкви, что в Новом городе. Жалобно дребезжа, покатились по бревенчатой мостовой колокола.
Стрелы с горящей паклей, перелетая через стены, впивались в деревянные крыши. То там, то здесь занимались пожары. В Новом городе уже горели целые улицы. Бабы и ребятишки не справлялись с огнем. Воеводам приходилось снимать со стены ратников, посылать тушить пожары.
А на посаде, где ждали приступа ополченцы воеводы Ивана Федоровича, было тихо - воинство царя Батыги приступало пока только со стороны Золотых ворот. Возле стен посада скапливались под берегом Лыбеди небольшие кучки татарских воинов, близко не подходили, даже стрелы не пускали. Ожиданье томило. Иван Федорович послал гонца к воеводе Петру Ослядюковичу, который самолично возглавил оборону Нового города, но гонец, возвратившись, передал:
- Когда придет время, позову…
Время пришло, когда под ударами татарских пороков рухнула стена между Золотыми и Ириниными воротами и в проломе началась яростная сеча. Гонец из Нового города, распаленный боем, в иссеченном саблями панцире, передал приказ большого воеводы: идти на подмогу.
Посадские ополченцы бежали по улицам Нового города, тяжело дыша, сжимая в руках копья и топоры. Иван Федорович не торопил людей, видел - бегут быстро, как только могут, а быстрее бежать - запалишься до боя, перегоришь сердцем.
Успели вовремя: татары уже теснили дружинников воеводы Петра Ослядюковича из пролома. Ополченцы дружно ударили в копья, опрокинули татар в ров.
Снова полетели камни из татарских пороков. Татары целили в пролом, где вместо дубовых бревен колыхалась живая стена посадских ратников. Тяжелые камни вырывали сразу по десятку, по два ополченцев. Посадские упятились под защиту уцелевших стен.
Снова бросились в пролом татары, и снова были отброшены. Опять летели камни, находя новые и новые жертвы.
Так повторялось много раз. Но посадские ратники выстояли. Не удалось татарам преодолеть стены и в других местах. Окутанный дымом пожаров, оглушенный непрерывным набатным гулом колоколов, Новый город выдержал первый приступ.
На город опустились ранние зимние сумерки.
Истомленные многочасовым боем, ратники засыпали прямо у бойниц, не выпуская из рук оружия. Сотни людей растаскивали избы, волокли к стене бревна и доски - заделывать проломы.
Во многих избах, в монастырских кельях, а то и просто во дворах, под навесами, стонали и бредили горячечным жаром раненые. Бабы перевязывали их чистыми тряпицами, поили кислым квасом, целебным настоем из семи болотных трав.
Большой воевода Петр Ослядюкович до поздней ночи ездил по городу, подбадривал:
- Держись, робятушки! Много нынче ворогов положили в сыру землю, ох много! На день такой еще, на два - больше силы у царя Батыги не хватит! Сядем в крепкую осаду, отобьемся! А там, глядишь, и великий князь Юрий Всеволодович с полками приспеет. Верьте мне, люди!
Старому воеводе верили. Воины веселели, глядя ему вслед, толковали между собой:
- Бодр воевода-то… Может, добрую весть от великого князя получил?.. А мы продержимся, пусть не сомневается…
Ивана Федоровича с его ополченцами большой воевода оставил в Новом городе. Сказал:
- Мыслю, снова Батыга со стороны Золотых ворот будет приступать. Собери кого сможешь еще, держись!
Но старый воевода ошибся: на следующий день татары приступали сразу со всех сторон. Так посоветовали опытные полководцы хана Батыя - Субудай и Бурундай. Татары одновременно штурмовали и Новый город, и Средний, где стоял Детинец, и посад, и нельзя было больше посылать из других мест подмогу к Золотым воротам.
Владимирцы изнемогали в неравной борьбе.
На третий час по заутрени обрушилась стена южнее Золотых ворот, против церкви Спаса. Татары кинулись к пролому в конном строю.
Посадские ополченцы и дружинники, попытавшиеся остановить их копьями, были задавлены многотысячной конной массой. Татарские некованые кони скользили на окровавленных скатах вала, проваливались копытами в щели между бревнами, падали, подминая под себя всадников, но прямо по их трупам, по расщепленным бревнам, по расколотым щитам, визжа и воя, вливались в пролом новые и новые тысячи.
Татарские всадники ворвались в город и с победными криками, подняв кривые сабли, понеслись по улицам.
Почти одновременно были разбиты пороками Иринины, Медные и Волжские ворота.
Владимирцы сбегали со стен, скапливались на перекрестках улиц, где большой воевода Петр Ослядюкович приказал выставить полковые стяги. Воины торопливо строились в десятки, выравнивали ряды и шли, выставив копья, навстречу коннице, чтобы ценой жизни хоть ненадолго задержать врага.
Бой кипел на узких улицах, между глухими частоколами, на плоских крышах амбаров, во дворах. В городской тесноте татары несли большие потери - не было простора, чтобы разогнать коней. Владимирцы выбегали из калиток, прыгали с заборов, срывали татар с коней железными крючьями, швыряли с крыш бревна, бочки, тележные колеса. Каждый дом стал крепостью.
Напрасно темники посылали в Новый город свежие сотни: сломить сопротивление защитников Нового города они не могли. Осыпаемые стрелами и камнями, татарские всадники метались по улицам, беспорядочно отстреливаясь. Падали с коней, отползали к заборам, скребя немеющими пальцами бревна мостовых…
Тогда татары начали поджигать дома. Над Новым городом закружилось пламя пожара. Черные полосы копоти испятнали белокаменные стены соборов. С треском лопались слюдяные оконца боярских хором. Рушились кровли. Обгоревшие бревна изб, раскатываясь, шипели в тающем снегу.
Обожженные, полузадохшиеся от дыма владимирцы выбегали на улицы, прямо под кривые татарские сабли. Но многие погибали в огне, до последней минуты пуская стрелы во врагов. Уцелевшие пробивались с мечами в руках к воротам Среднего города, к внутренней стене, где еще можно было сражаться. В дыму, окутавшем улицы, вспыхивали короткие схватки.
На помощь защитникам Нового города большой воевода Петр Ослядюкович привел из Детинца свой последний, прибереженный для крайнего случая, конный полк. Рядом с воеводой, прикрывая его щитом, скакал верный отрок Илька.
Сразу же за внутренним валом, у первых домов Нового города, полк встретился с татарской конницей. Две конные лавы сшиблись, закрутились под лязг железа и конское ржанье. Много воинов хана Батыя нашли здесь смерть, но и полк Петра Ослядюковича был вырублен до последнего человека. Воеводу Петра Ослядюковича оттеснили к самому валу. Он долго отбивался булавой (стрел татары не пускали - хотели взять живым), пока не упал рядом с Илькой.
А татары перевалили внутренний вал и ворвались в Средний город. Смолк набатный звон на колокольне Рождественского монастыря: изрубленные звонари полегли под нагревшимися от непрерывных ударов колоколами. Через торговую площадь татарские всадники проехали к Детинцу, ворвались внутрь через распахнутые ворота, у которых больше не было сторожей.
Перед Успенским собором ровной линией стояли полсотни дружинников - последние защитники столицы великого князя Юрия Всеволодовича. Ветер раскачивал прапорец с ликом богородицы, заступницы Владимирской земли.
Старый боярин Надей стоял впереди строя. Когда татары ворвались в ворота Детинца, он обнажил меч, поднял его вверх и зашагал негнущимися от старости ногами навстречу.
И такой невероятной показалась отчаянная храбрость старика, что татарские воины остановились.
В наступившей внезапно тишине скрипел снег под сапогами Надея и его дружинников. Храбрецы шли на татар, выставив копья. Наконец пронзительно крикнул, взмахнув кривой саблей, монгольский тысячник. Опомнившиеся татары бросились на дружинников Надея.
Так погибла ближняя дружина великого владимирского князя, защищая собор, где покорно ждали смерти княжеская семья и бояре.
Был месяц февраль, а день был седьмой, последний скорбный день Владимира…
3
Хан Батый въехал в горящий Владимир после полудня. Ветер раздувал пламя пожаров, улицы были окутаны дымом. Дымящиеся головни падали в черный снег. Ручейки мутной от крови и пепла воды струились из-под осевших от жара сугробов.
Бой затихал. Только от Золотых ворот доносились крики и лязг оружия: горстка упрямых руситов, засевших в каменной воротной башне, продолжала безнадежное сопротивление. Неприступными оказались стены башни, которую руситы почему-то называли Золотой. Не золотой, а кровавой лучше бы ее назвать! Много воинов погибло под ней во время штурма…
Да и только ли под Золотыми воротами? Своих убитых воинов Батый видел везде: в переулках, у заборов, во дворах. Только середина улицы, по которой должен был ехать хан, свободна от трупов, но и здесь еще темнели лужи крови. Дорогой ценой пришлось заплатить за обугленные развалины города князя Юрья!
Хан Батый миновал горящие улицы Нового города, проехал через Торговые ворота в Средний город. Здесь пожаров было меньше. Во дворах суетились спешенные татары, тащили узлы с добром, взламывали замки клетей и амбаров.
Особенно много было воинов на торговой площади. Они разбивали лавки купцов, перекладывали товар в переметные сумы. Сотники стояли поодаль, зорко поглядывали на своих удальцов. К ним подходили воины, кланялись, складывали к ногам самую ценную добычу.
А на торговую площадь выбегали новые и новые толпы победителей. Кое-где уже дрались, вырывая из рук дорогие сосуды, куски сукна, связки беличьих шкурок.
Никто не обращал внимания на проезжавшего хана.
- Я прикажу сломать хребты этим шакалам! - прошипел Батый, оборачиваясь к старому полководцу Субудаю.
Но тот возразил:
- И будешь не прав! Все они храбрые воины. Они положили к твоим ногам город князя Юрья. Сегодня город принадлежит им. Так велит яса - закон твоего деда, Великого Чингиса… Но если завтра кто-нибудь уйдет самовольно из своего десятка, его удавят тетивой лука… Если завтра кто-нибудь не принесет тебе законной доли добычи, тот примет смерть… Войско - сабля в твоей руке, хан, а саблю, чтоб не проржавела, нужно смазывать жиром…
Батый промолчал. Старый полководец был прав. Наступил час, когда хан уже не волен в своем войске. Воины, только что послушно бросавшиеся на смерть по одному его слову, превратились в бешеных собак. Горе тому, кто попробует вырвать из их зубов добычу!
Так было заведено великим Чингисом, и не ему, внуку кагана, изменять обычай. Жажда добычи вела воинов в далекие походы, поднимала на стены городов, ощетинившихся копьями. Жажда добычи отгоняла страх смерти в бесчисленных битвах. Надо утолить эту жажду, чтобы завтра она стала еще сильней, еще нетерпимей! Пусть поют в степных кочевьях о щедрости Батухана, насытившего своих воинов серебром, одевшего их в дорогие шубы! Пусть горят завистью глаза у безусых юношей и сердца их рвутся в походы! А походов будет много, потому что земля велика, и вся она должна лечь под копыта монгольских коней! Что ж, пусть простой пастух почувствует хоть на день себя великим, сеющим смерть и дарующим жизнь! Назавтра он будет охотней повиноваться…
Так думал Батый, проезжая по торговой площади к Детинцу, жилищу князя Юрья. Следом ехали притихшие ханы и темники, молчаливые, настороженные нукеры-телохранители.
Сегодня - день войска!
Вокруг Успенского собора, опираясь на копья, стояли спешенные татарские воины. Лица их были угрюмы, недовольны. Они с завистью поглядывали в сторону торговой площади, где торжествующе шумела толпа их товарищей, расхватывавших купеческое богатство. Только строгий приказ сотников удерживал их возле дома руситского бога. Да надежда, что в доме этом найдется что-нибудь и для них.
Из узких соборных окон доносилось протяжное церковное пение: епископ Митрофан правил свою последнюю службу.
Навстречу Батыю выехал Менгухан. Батый спросил насмешливо:
- Почему твои храбрецы остановились перед юртой руситского бога? Не думают ли они, что стены охраняют злые духи? Я могу прислать своих людей с таранами…
- Мой тумен сражался впереди всех! - надменно ответил Менгухан. - Мои воины не боятся ни людей, ни духов. Но многие умерли, не вкусив сладости победы. Пусть мертвые багатуры, улетая с дымом погребального костра в Небесную Страну, слушают жалобное пение руситских шаманов! - И пояснил, указывая на воинов, которые несли к стенам собора дрова и бревна: - Здесь будет погребальный костер!
- Здесь будет погребальный костер! - повторили другие ханы, разом снимая шлемы и склоняя головы.
- Пусть будет погребальный костер! - согласился Батый.
К вечеру завал из бревен, между которыми лежали трупы татар, поднялся почти до половины стен Успенского собора. Вокруг собора сидели на корточках тысячи татарских воинов.
За стенами Детинца, в Новом городе, в Среднем городе и на посаде, продолжали гореть дома. Клубы черного дыма стелились над землей, то и дело закрывая купола собора.
Неистово били в бубны шаманы, извиваясь в священной пляске и выкрикивая непонятные слова.
В руках Арчи-Хете, хранителя погребального огня, пылал факел.
Под глухие удары бубнов к собору подошли ханы: Батый, Орду, Шибан, Менгу, Кадан, Гуюк, Байдар, Бюджик. Встали полукругом позади Арчи-Хете, подняли сабли к багровому от пожара небу.
Хранитель погребального огня протянул Батыю факел, завыл, закрывая ладонями лицо.
Шаманы громче ударили в бубны.
Взревела боевая труба.
Батый, размахивая факелом над головой, закричал:
- Поднимайтесь в последний поход, спящие багатуры!
- В последний поход! - заревела толпа, заполнившая соборную площадь.
Взметнулись обнаженные сабли.
Факел, переворачиваясь на лету, упал на погребальный костер. Загудело пламя, быстро охватывая облитые горючей смолой бревна.
Воины упали ниц в окровавленный снег.
Женщины-шаманки, раздирая ногтями лица, затянули древнюю погребальную песню:
Лобызаемый мой много перевалов перевалил.
Оплакиваемый мой много вод перебродил.
Сколько ни зови - он не бросит взгляда на меня.
Сколько ни ищи - его и след простыл…
Воины из тумена Менгухана, ударяя саблями по окованным медью щитам, выкрикивали славу павшим в стране глубоких снегов. Старый тысячник, поднимая к небу пересеченное шрамами лицо, запевал тонким голосом:
В черную ночь они рыскали волком,
Белым же днем будто коршуны мчали.
Если стоянка - не трогались с места,
Если поход - остановки не знали…
- Ху! Ху! Ху! - отзывалась тысячами голосов толпа.
Перед своими неправды не знали,
Как откровенности - перед врагами…
- Ху! Ху! Ху! - выдыхала толпа.
Жар становился нестерпимым. Татары пятились от костра, прикрывая лицо рукавами шуб. Смолкло пение в соборе - все молящиеся задохнулись в дыму.
Хранитель погребального огня Арчи-Хете метался как одержимый вокруг костра, выкрикивал:
- Спящие багатуры взывают к вам - мстите! Мстите, пока рука держит саблю! Мстите, пока десяти пальцев не станет! Мстите! Мстите! Мстите!..
- Ху! Ху! Ху! - откликалась толпа.
Ночью вокруг Золотых ворот, где отсиживалась последняя горстка владимирцев, остались только редкие караулы: почти все татары ушли в Детинец, к погребальному костру. Это помогло защитникам Золотых ворот пробраться в темноте по руинам стены и уйти из города. Частый ельник за речкой Лыбедью укрыл беглецов.
Среди спасшихся был воевода Иван Федорович.
ГЛАВА 7
ЛЕСНЫЕ ДОРОГИ
1
Летописцы, повествуя о страшной зиме, от сотворения мира шесть тысяч семьсот сорок шестой, с горечью и тоскливым недоумением писали, что татары за один месяц февраль попленили четырнадцать градов, и не осталось городов и сел от Владимира до самого Торжка, где бы они не воевали. Современникам нашествия движение воинства хана Батыя казалось сплошным всесокрушающим валом, который, сметая все на своем пути, катился к Верхней Волге.
Однако в этом движении на север были и свой смысл, и своя логика - логика завоевателей.
Хан Батый разделил тумены на несколько больших ратей и послал их по речным и торговым путям, чтобы разрушить укрепленные города, центры сопротивления и опору русской военной силы. Завоеватели надеялись, что без крепостей страна окажется беззащитной и тогда можно будет легко осуществить то, что в конечном счете было целью похода, - ограбить завоеванный народ и поставить его под власть Орды…
Тумены ханов Кадана и Бури пошли от Владимира прямо на восток, вниз по реке Клязьме. Ханы торопили воинов:
- Быстрей! Быстрей! Не дадим руситам спрятать в лесах свое добро!
Но слухи о приближении татар оказались быстрее степных иноходцев. Конные сотни Кадана и Бури встречали на пути брошенные жителями села и деревни.
Не удалось взять добычу и в удельном городке Стародубе. Князь Иван Стародубский загодя вывез семью и все богатство за Волгу, в дремучие леса. Примеру князя последовали и многие другие стародубцы. В городе остался лишь воевода Афанасий с небольшой конной ратью.
Первый, малый приступ стародубцы отбили: подъехавших к стенам татарских лучников отогнали стрелами, а затем, устроив неожиданную вылазку, перебили многих из них. Татары встали заставами поодаль от города, ожидая, пока подойдет подкрепление.
Кадан и Бури подступили к Стародубу еще засветло, но штурмовать город не стали: еще не подошел обоз с пороками и штурмовыми лестницами. Да и стоило ли торопиться? Город обречен, а приступ без осадных орудий принесет только лишние жертвы…