Ряд за рядом проезжала надворная охрана, вооруженная словно на бой: на шеях - по-казачьи повешены ружья, у каждого на боку нож на перевязи, на поясах - рог в медной оправе, обтянутый кожей, и сумочка для пуль и кремней. Одеты все одинаково: в желтые жупаны, голубые шаровары, желтые с черными оторочками шапки.
"Сколько же это денег надо, чтобы одеть и прокормить такую ораву?" - подумал Микола, шагая пыльной улицей.
Писарь Евдоким Спиридонович Загнийный поднялся спозаранок. Он стоял посреди двора за спиной поденщика, который, присев на корточки, мазал выкаченный из-под сарая небольшой возок.
- Пришел, - бросил Загнийный на Миколино приветствие и, приглаживая зачесанный набок, как у дворовых гайдуков, чуб, приказал работнику: - Сеном хорошенько вымости. Да не тем, что в риге, а надергай болотного из стога. В передок много не накладывай, а то всегда раком сидишь. Попону подтяни как следует, а потом к Миколе: - Закончишь корчевать - заберешь пеньки непременно сегодня, пускай не валяются в огороде. Тогда зайдешь ко мне за расчетом. Я после обеда в управе буду.
Микола взял за сараем большую, сделанную кузнецом по его просьбе лопату и через перелаз прыгнул в сад, где рядами чернели кучи земли. Весной Загнийный хотел посадить молодой сад. Чтобы деревья лучше принялись, ямы готовились с осени. Ямы большие, в аршин глубиной, а копались они на месте старого, недавно спиленного сада.
Работа горела в больших Миколиных руках. Редко когда нажимал ногой, больше загонял лопату прямо руками, выворачивая в сторону большие глыбы земли. Присел отдохнуть только раз. Хотелось пить, но, чтобы не встречаться с Иваном, во двор не заходил. Дорыв последнюю яму и сложив в кучу пни, Микола прямо через плетень выпрыгнул на улицу, стежкой через гору направился домой. Быстро запряг в телегу маленькую тощую кобылку, которую, наверное, за её норов называли Морокой, и, погрозив двум младшим братьям, примостившимся было в задке, рысцой поехал к Загнийному. Огромные пни выносил прямо на улицу, не желая проезжать через писарев двор. Возвращаясь назад, поехал шляхом. Напротив управы остановил Мороку, привязал вожжи к возу и, очистив о колеса землю с сапог, пошел в дом. Впереди мелкими нетвердыми шажками проковыляла к двери старушка, неся под рукой что-то завернутое в цветастый платок. Загнийный, как заметил Микола, был навеселе. Сидел за столом красный и что-то быстро писал.
- К вашей милости, Евдоким Спиридонович, - прошамкала старуха. - Горе нам, неграмотным.
- Прошение написать? - не поднимая головы, спросил Загнийный.
- Эге, эге, - закивала старушка, - вы же знаете, какое у меня горе.
- С невесткой?
- С невесткой, - снова кивнула старая. - Так вы не обессудьте, я вот полотна пять локтей принесла.
Она наклонилась к корзине. Писарь молчал, только перо в его руке скрипело тонко и, казалось, сердито. Старушка достала из-за пазухи платочек, зубами развязала узелок.
- И денег полталера. - Она положила на край стола несколько серебряных монет.
Загнийный повел глазом, но продолжал писать. Старушка подождала ещё немного и снова порылась в платочке.
- Я и забыла. Ещё есть.
Она положила деньги. Писарь бросил в чернильницу перо, откинулся на стуле.
- Что же, можно написать. Придешь, Ефремовна, завтра. Всё будет готово: и прошение и позов; не по закону невестка корову присвоила, не по закону. А, и ты тут, - притворился Загнийный, словно только теперь заметил Миколу.
Старушка поплелась к дверям. У порога остановилась, уважительно отступила в сторону, пропуская городового атамана Семена Рудя. Нетвердо держась на ногах, тот прошел через комнату.
- Чего это ты, Евдоким, в праздник сидишь до сих пор, - сказал он, - шел бы к жинке. У тебя ничего нет там? - кивнул на соседнюю дверь.
- Хватит с тебя на сегодня.
- Тебе жалко? - опершись о стул, заговорил Рудь. - На свои ты её купил? На базаре ты сам всё, не платя, берешь…
- Иди, иди пей, если хочешь. Там в сундуке, в углу, початком заткнут. Ключ возьми, - уже в спину бросил Загнийный атаману.
Тот широко взмахнул в воздухе рукой, как слепой, взял ключ. В двух шагах от двери остановился, наклонил голову, протянул руку с ключом. Он ткнулся было вперед, но ключ стукнулся о доску в двух четвертях от отверстия. Атаман снова отступил, минуту подумал - снова повторилось то же самое.
- Подожди, - Загнийный взял из рук атамана ключ. Отпер дверь, толкнул её ногой.
Атаман, пошатываясь, исчез в темной комнате.
- Евдоким Спиридонович, - начал Микола, - вы велели зайти за деньгами.
- Пеньки забрал?
- Забрал.
- Хорошие пни, гореть будут, как порох, - говорил Загнийный, опуская руку в карман. Он отсчитал на ладони несколько монет, положил на стол. - Я всегда так - расчет сразу. Оттягивать не люблю, на, получай.
Микола взглянул на деньги.
- Евдоким Спиридонович, тут только тридцать копеек. Вы же обещали, кроме пней, по четыре копейки на яму. Тридцать ям - выходит талер.
- Слушай, парень, где ты видел, чтобы кто-нибудь за три дня талер зарабатывал? Выдано вкруговую по сорок копеек на день! А ты и трех дней не работал. Такие деньги за десять дней работы никто не получает.
Микола поправил на голове шапку, проглотил слюну, которая почему-то набежала в рот, и, пытаясь говорить спокойно, сказал:
- Мне нет до этого дела, сколько дней копал бы кто-то другой, пусть хоть месяц. Я хочу, чтобы сполна заплатили за работу.
- Я тебе и так…
- Пан писарь, - не громко, но твердо проговорил Микола, - сейчас пойду позатаптываю - месяц будете ломами колотить.
Писарь невольно поглядел на здоровенные, пудовые Миколины сапоги с порванными голенищами, снова полез в карман, отсчитал еще двадцать копеек.
- Ух, а закусить нечем, - вытираясь рукавом, появился в дверях городовой атаман.
Оба, и Загнийный и Микола, ошалело смотрели на него. От губ, вдоль всей щеки протянулись у атамана синие полосы.
- Ты… не ту бутылку взял, - испуганно заголосил писарь. - Чернила выпил. Ох, и горе мне с тобою, ещё и поразвозил по морде! Пойдем быстрее в сени… Не доведи, господи, до греха.
Писарь взял атамана под руку, на мгновение повернул голову к Миколе.
- А ты не торчи тут, больше ни копейки не дам. Ну, чего ждешь, иди!
- Пускай на тебя теперь собаки работают, - Микола плюнул прямо писарю под ноги и выскочил на улицу.
Там, подогнув ноги, спокойно дремала Морока. Микола резко дернул вожжи. Морока от неожиданности кинула задом и рысцой пошла по дороге.
Ещё издали парубок заметил возле шинка большую толпу людей, между ними Ивана и ещё нескольких сынков богачей. Не желая проезжать мимо, он дернул левую вожжу, кобыла свернула с колеи. Под колесами мягко зашуршал песок. Морока сгорбилась, через силу тянула воз. Вдруг воз качнулся, как на выбоине, и чуть не по самые оси завяз задними колесами.
- Но, но, - дергал вожжи Микола.
Кобыла загребала ногами, но воз не трогался с места.
- Но, не издохла, понатужиться не хочешь, - ударил Мороку кнутовищем Микола.
Морока испуганно рванула в сторону, возле оглобли перервался веревочный гуж.
- За хвост её тяни! - крикнул Иван.
"Как же теперь? - в отчаянии подумал Микола. - Стыд какой, и девчата вон смотрят. Всё из-за тебя, - он со злостью взглянул на кобылу, выводя её из оглобель. Потом обошел вокруг воза, оглядел колеса. - Чего я горячусь? - внезапно успокаиваясь, подумал он. - Богачей застеснялся. Пусть насмехаются, черт с ними. Правда, Морока, беги домой".
Он забросил поводья кобыле на шею, шлепнул её по крестцу. Морока мотнула головой и, прижав уши, помчалась в улочку. Бросив на пни дугу, Микола привязал к оглоблям свернутый вдвое чересседельник, положил его себе на плечи. Поплевал на руки, взялся за оглобли. Воз заскрипел задними колесами и тяжело пополз по песку. Через полминуты он был уже в улочке, на накатанной колее.
Позади слышалось улюлюканье, свист. Микола не оглядывался. Он широко шагал по дороге, а за ним, подскакивая на выбоинах, катился нагруженный до краев пнями воз.
Глава третья
СЕЧЬ-МАТУШКА
Миновав топкое болото, Мелхиседек с монахами и Зализняк с аргаталами въехали в Сечь. Никто, даже часовой, не спросил их, откуда они и зачем прибыли сюда; он лишь скользнул равнодушным взглядом по всадникам и, перебросив ружье с одного плеча на другое, отступил с дороги. На улице не было видно ни души. Сечь словно вымерла.
- Братчики после обеда отлеживаются, - бросил Жила.
Уже в самом конце Гассан-Баши - сечевого предместья - прибывшие встретили большую толпу людей. Это были похороны. Певчие, состоявшие только из мужчин - преимущественно старых казаков, - пели глухо и негромко, словно нехотя, и казалось, будто все были простужены. Сразу же за гробом шел поп, позади него усатый седой запорожец нёс большую чару с горилкой.
- Не будет удачи, - сказал один из аргаталов и снял с головы шапку. - Мертвеца встретили. Братчику, - наклонился он с коня к одному из запорожцев, - кого это хоронят, что так много людей, может куренного?
- Какого там куренного? - ответил запорожец. - Может, знал Василия Окуня из Белоцерковского куреня?
- Не знал. Отчего он помер, не татары ли подстрелили?
- Окунь несколько лет из куреня не выходил. Ему уже, кажись, за восемьдесят было. Захотел в последний раз верхом проехать. Видно, чуял уже смерть свою. Сел на коня, конь на дыбы, а дед с него. Мы к Окуню - готов. Где уж там было ему удержаться на коне.
Аргатал не стал слушать дальше разговорчивого запорожца и пришпорил коня. Когда он догнал своих, один из монахов, всё ещё оглядываясь на похороны, спросил:
- Для чего чару за гробом несут?
- Знать, пьющий был казак, - пояснил аргатал. - Разве вы никогда не видели такого, ваше преподобие? Нет? Когда непьющий умирает - хоругвь белую несут за гробом. Однако редко такое приходится видеть.
Мелхиседек хотел что-то сказать, но Зализняк выровнял коня и показал нагайкой на улицу, отходившую в сторону:
- Вам сюда, никуда не сворачивайте, улица прямо к монастырю приведет. Да вон и колокольню видно - церковь рядом с монастырем.
Мелхиседек повернул коня. Узенькая улочка действительно привела их к монастырю. Монахи сошли с коней; ведя их на поводу, вошли в монастырский двор.
Передав поводья монаху и спросив какого-то послушника, где помещаются комнаты игумена, Мелхиседек направился к деревянному домику около ограды. Сечевой игумен встретил Мелхиседека очень приветливо. Расспрашивая о дороге, засуетился, сам собирая на стол; потом угощал чаем со свежими ароматными просфорами, однако, чтобы не показать себя невежливым, о цели приезда не спрашивал. Послушав Мелхиседека, стал говорить сам: о своём монастыре, о татарских набегах, сетовал на соборного старца - начальника церковных служителей на Сечи, рассказал, как попал сюда. Он принадлежал к тем людям, которые больше любят рассказывать, нежели слушать, и наилучшим собеседником считают тех, кто слушает их, не перебивая. Мелхиседек не прерывал; он сидел молча, ощупывая игумена своими колючими глазами.
"Нет, на него положиться нельзя, - наконец решил он про себя, - никчемный человек". И вслух сказал:
- Зело интересные вещи рассказываете. Я ещё вечерком зайду к вам, если не возражаете. Кошевого бы мне повидать. Еду я из Петербурга, удостоила меня государыня грамоту передать ему.
- Может, что про наш монастырь? - насторожился игумен.
- Сам того не ведаю, запечатана грамота; только я нахожусь в сомнении, чтобы про монастырь в ней говорилось. Где сейчас кошевой?
- Вряд ли вы застанете его дома. Собирался он сегодня куда-то, будто в зимовник свой. Завтра после утрени отдадите, он будет в церкви.
- Не проспать бы, утомился немного, - зевая и поглядывая на дверь соседней кельи, молвил Мелхиседек.
- Не беспокойтесь, - замахал руками игумен, - я скажу пономарю, он разбудит. Пойдет поднимать кошевого и к вам зайдет. Вы, я вижу, отдохнуть хотите с дороги. Прошу вот сюда, до вечера ещё успеете отдохнуть.
…Проснулся Мелхиседек перед заходом солнца. Взял в руки высокий, похожий на меч посох, отправился осматривать Сечь. Сечевой игумен хотел было дать в провожатые кого-нибудь из послушников, но Мелхиседек отказался.
По улицам тут и там слонялись запорожцы. Одни проходили быстро, очевидно спешили по каким-то делам, другие же - а таких было большинство - бродили без дела от куреня к куреню, от одной группы к другой.
Держась рукой за тын, отыскивая места посуше, Мелхиседек добрался по размокшей грязной улице до майдана. На краю майдана стояли в ряд несколько шинков. Приземистые, покосившиеся, они глядели своими подслеповатыми окнами в землю, как будто стыдясь посмотреть в глаза прохожим. Каждый навес поддерживали два трухлявых столба, отчего шинки походили на нищих, которые, опершись на палки, выстроились возле церковных ворот. Около второго от края шинка Мелхиседек заметил порядочную толпу запорожцев. Они стояли полукругом около завалинки. Посреди толпы сидел слепой кобзарь с сизоватым двойным шрамом на лбу. Около него, поджав под себя ноги, примостился мальчик. Кобзарь качал длинной седой бородой, перебирая сухими руками струны почерневшей от давности кобзы. Кобзы почти не было слышно - ее заглушили сильные казацкие голоса. Мелхиседек прислушался. Чтобы лучше разобрать, о чем поют запорожцы, он обошел лужу и приблизился к толпе. Запорожцы, обнявшись за плечи, притопывали ногами, громко пели:
У нашого отамана
Нема штанів, ні таляра.
Ой, скиньмося по таляру,
Купим штани отаману,
Штани мої ряднянії…
Мелхиседек больше не мог выдержать.
- Если стыда не имеете, хотя бы греха побоялись! - громко крикнул он.
Запорожцы смолкли, удивленно оглянулись назад и расступились, пропуская вперед Мелхиседека.
- А ты, вместо того чтобы бога славить, - продолжал он, обращаясь к кобзарю, - срамные песни поешь.
Кобзарь поднял невидящие глаза и заговорил тихо, по привычке слегка касаясь пальцами струн:
- Не знаю, кто ты, человече божий, однако напрасно мешаешь веселиться. Будь спокоен: бога мы не забываем, не во гневе он на нас и за песни эти. В песне - радость, утешение.
- Разве в таких песнях утешения ищут? - Мелхиседек обвел взглядом запорожцев. - Есть молитвенные, божественные песни: что могли бы мы знать без молитвы? С нею легко крест земной нести.
- Можно несть, - негромко, а все же так, чтобы услышал Мелхиседек, промолвил один из запорожцев, - когда в кармане есть.
Он хотел ещё что-то добавить, но Мелхиседек обернулся, взмахом обеих рук сразу остановил его.
- Помолчи лучше! Пока уста сомкнуты, ты ещё хозяин своего слова, а отверзлись, вылетело - им уже дьявол владеет. Мы часто не думаем, что говорим, в том и беда наша…
- Батюшка, право же, бога мы славим прежде всего, - спокойно, негромко заговорил один из запорожцев, встав напротив Мелхиседека. - Денно и нощно ему молимся. А сейчас нам не мешай, проповеди читать у нас свой поп есть. Господь веселых людей любит. Эй, кобзарь, метелицу!
Кобзарь ударил по струнам. Запорожец топнул ногой на месте, хлопнул ладонью по голенищу и, раскинув руки, пошел по кругу, часто перебирая ногами. Вдруг он, словно бы обо что-то споткнувшись, подался вперед, присел на правую ногу, выбросив вперед левую. И шагом пошел по кругу вприсядку.
- Нехристи иродовы! - выругался Мелхиседек. - Прости, господи, что согрешил, - шептал он, отходя от запорожцев.
- Ух и пляшет, словно его черт вилами подбрасывает. Мотню не разорви, - донеслись до него голоса.
Мелхиседек не оглядывался. Он не шел, а бежал через площадь. Едва не наткнулся на какую-то телегу - это посреди майдана расположился на ночь обоз с рыбой. Обходя возы, оступился в лужу и, выскочив на сухое, остановился.
"Нужно возвращаться в монастырь", - подумал он.
Однако идти снова мимо шинков не хотелось. Мелхиседек взглядом обвел майдан, раздумывая, по какой улице лучше пойти.
- Ваше преподобие, - внезапно услышал он сбоку, - чего-то вы одни посреди майдана стоите?
Мелхиседек оглянулся. Возле него стоял Зализняк.
- Просто так, - ответил он нетвердо. - Сечь осматривал, теперь хочу в монастырь попасть.
- Заблудились? Вот так через майдан идите.
- Я уже шел этой дорогой, хотелось бы назад по другой.
- Пойдемте со мною, я провожу вас, - предложил Максим.
Они пошли рядом.
- Не думаешь на Сечи остаться? - после некоторого молчания спросил Мелхиседек и остановился перед лужей, разыскивая глазами место посуше.
Зализняк указал рукой на чуть заметную тропинку между двумя колеями.
- Сюда идите. - И, помолчав, добавил: - Оставаться мне тут не хочется. Да и незачем.
Мелхиседек осторожно двинулся вперед, ощупывая посохом дорогу.
- Куда же ты поедешь, снова к кому-нибудь наниматься?
- Выходит, что так. Куда-нибудь да поеду. Была бы спина, а дубина найдется. Скорее всего, вернусь в родное село.
Мелхиседек вышел на сухое место, немного подождал Максима, пошел рядом. Ему всё больше и больше нравился этот аргатал. Нравилось его открытое, смелое лицо, приятная, хотя и скупая улыбка, нравилось и то, как рассудительно он говорил, как внимательно вслушивался в речь собеседника.
- Слушай, а не пойти ли тебе к нам, в монастырь? Там никто не будет измываться над тобой: перед богом - все равны. Поработаешь на монастырском дворе, понравится - в монахи пострижешься. Ты говорил, что не женат. А не захочешь постричься - сможешь пойти, куда сердце влечет, никто тебя задерживать не станет.
Максим задумался.
"Ей-ей, правду говорит игумен, - размышлял он. - Перед богом все равны. А разве нет?"
- О! Максим! - прервал его мысли встречный казак. - Здоровый будь. Откуда? Каким ветром?
- Суховеем, - ответил Зализняк. - После расскажу.
Запорожец, видя, что Максим с монахом, не стал задерживать его.
- Заходи сегодня вечером в наш курень, - пригласил он.
- Ладно, Данило, - кивнул головой Зализняк, - зайду. - И, подойдя к Мелхиседеку, сказал: - Подумаю, ваше преподобие, может и приду. Оно на месте виднее.
- Ты грамотный? - немного погодя спросил Мелхиседек.
Зализняк покачал головой.
- Некому учить было. Отец немного знал грамоту, да где ему было со мною морочиться. Крестный обещался, у него и часослов, и псалтырь были, и ещё какая-то книжка, октоих или как-то так. Да вскорости помер.
Они дошли до монастыря. Мелхиседек попрощался и пошел в монастырский двор. Но, вспомнив что-то, остановился у калитки.
- Домой скоро едешь?
- Через неделю, может, немного позже, - не сразу ответил Максим.
- Давай вместе поедем, сподручнее и веселее. Дорога далекая.
- Отчего же, можно, - согласился Максим.
Мелхиседек прикрыл за собой калитку.
Со двора долетел приглушенный бас - Мелхиседек уже с кем-то разговаривал. Зализняк, пристально всматриваясь перед собой - уже были сумерки, - пошел к Тимошевскому куреню, где остановились аргаталы. В курене был один Роман.
- Ты что это так рано спать улегся? - толкнул его Зализняк.
Роман поднял голову, потер рукой открытую грудь.
- А что же больше делать?
- Горилку пить. Пойдем в гости к стебловцам, приятель мой давний, Данило Хрен, там, приглашал.