* * *
Заслав отпросился у Романа в передовой отряд. Не сиделось бояричу на месте. Играла в руках сила, тоской исходило сердце. Помнил он, как шумели под стенами отчего терема люди, били в ворота пороками, кидались стрелами, грозили поджечь усадьбу - дескать, вы призвали неугодного Галичу князя, вам и ответ держать. Тогда еле ноги унесли. Ныне семья живёт во Вручем, подле княгини, живут приживалами, чужим хлебом кормятся, а сынок-надёжа да отец вслед за князем скачут по городам и весям.
Хотел Заслав вернуться в Галич, поглядеть на родной терем, ступить ещё раз на знакомое крыльцо. Горькой занозой сидела в душе память об Ярине - и года не прошло, как схоронили её. Сильна ещё боль, а на золотом галицком столе опять сидит его обидчик, князь Владимир. Потому и не сиделось Заславу на месте, потому и рвался он в бой.
Роман отпустил его. Дал под начало несколько сотен. Дело было малое, но важное - занять городок Плесненск и ждать туда самого князя, чтоб после, город за городом, добираться до самого Галича.
До Плесненска дошли быстро. Но городок встретил их запертыми воротами. На стенах торчали головы мужиков, между ними тускло поблескивали шеломы ратников.
Заслав выехал вперёд, приставил руки ко рту, крикнул:
- Эй, отворяйте ворота!
- А почто? - недовольно отозвались сверху.
- Князь Роман Мстиславич волынский идёт! Отворяйте князю!
- А сила ратная на что? Не супротив ли нас? - Наверху мелькали озабоченные лица. - Мы отворим, а вы тут как тут. А у нас жёнки и чада!
Заслав вздохнул.
- Посадник где? - снова закричал он.
- Тута я, - невысокий мужик едва виднелся в щели заборолы. - Чего надо?
- Отворяй ворота! Князь Роман Мстиславич на Галич идёт!
- А почто?
Заслав заскрипел зубами.
- То его отчина! Вече его кликало!
- А вот пущай тогда с вечем и разбирается! Нам скажут - отворять, мы и отворим!
- Да мы вас… Добром отворяй!
- Нако-ся! - В щели заборолы мелькнул кукиш и быстро убрался. Обозлившись, Заслав велел брать городок приступом. Но маленький Плесненск оборонялся так отчаянно, словно от него зависела судьба всей Галиции. Два дня ушли впустую. Осаждённые и осаждавшие перебрасывались стрелами, несколько раз Заслав гнал людей на стены, удалось даже поджечь одну из сторожевых башен, но огонь быстро затушили. А на третий день пришли угры - и сразу стало ясно, почему так упрям был Плесненск.
Явились они в середине дня, когда кияне готовили очередной приступ. Уже поскакавший к стенам Заслав заметил, что осаждённые необычайно веселы, что-то кричат, указывая вдаль. Потом закричали и его воины. Он обернулся и окаменел.
Из долины над рекой с вершины небольшого холма скатывалась лавина всадников. Незнакомые, чужие брони, стяг над передними рядами.
- Угры! Угры скачут! - закричали вокруг.
Заслав ударил коня плетью так, что жеребец заверещал по-заячьи и запрыгал на задних ногах.
- Стоять! Стоять, пёсьи дети! - заорал он на своих воев. - Не дадим уграм войти в Плесненск! Разобьём - горожане нам сами ворота отворят! Вперёд! К бою!
Кияне еле успели повернуться лицом к угорским всадникам, которые приближались короткой волчьей рысью. Кони под ними были свежие, видать, накануне дали им роздых, чтобы сейчас, не теряя времени, ударить по врагу.
Заслав был впереди - хоть и наказал ему Роман добыть Плесненск, хоть и не было у него боевого опыта, но не мог он сдержать себя. Закричал что-то восторженное, выхватил меч и сломя голову бросился в бой.
Два полка столкнулись как раз посередине поля у берега реки. Сшибка была короткой и яростной. Угров и русских было почти поровну, те и другие рвались в бой с одинаковой силой.
Заслав быстро оторвался от своих. Яркий стяг воеводы, под которым он шёл в бой, оказался далече. Дружинник, державший его, отстал и теперь отчаянно оборонялся сразу от двоих угров. Пропустив удар в бок, он охнул, стал клониться на сторону. Стяг упал, вмиг оказавшись затоптанным.
Заслав этого не видел. Он в свой черёд пробивался к венгерскому стягу, где должен был быть воевода. Несколько дружинников увязались за ним. Двигаясь сплочённым строем, они легко врубались в ряды угров. Увлечённый боем, еле успевая отбивать щитом сыплющиеся со всех сторон удары, Заслав видел только вражий стяг, который, как нарочно, маячил всё время чуть впереди, словно блуждающий огонёк на болоте. Он не видел, как один за другим падают его ратники, как он остался совсем один, и встрепенулся только, когда где-то вдалеке родился и стал нарастать отчаянно-восторженный гул и рёв многих сотен голосов.
На миг вынырнув из боя, Заслав завертел головой. Шелом сбился чуть набок, ему пришлось вывернуть шею, чтобы осмотреться, и, бросив взгляд назад, он похолодел.
Его полка больше не было. Ещё несколько десятков дружинников продолжали отчаянную борьбу, но большинство уцелевших уже бежали, бросая оружие в луга, прочь от реки. А из распахнутых ворот Плесненска на них двигалась местная дружина во главе с воеводой.
- Боярин! Уходить надоть! - закричал над ухом очнувшийся меченоша.
- А? Что? - ничего не слыша под шлемом, окликнул его Заслав.
Но парень вдруг покачнулся в седле, захрипел, выпуская из рук меч, потянулся кожаными рукавицами к груди - из неё торчало древко короткого копья. Насадивший парня на копьё всадник напрягся, чуть нажал - и меченоша взмыл вверх, дрыгая ногами, и рухнул наземь.
Заслав закричал, завертелся на месте, укрываясь за щитом и вращая мечом над головой. К нему подступали дважды - разглядев богатую, позолоченную насечку на броне и дорогую упряжь, в нём признали боярина и не спешили добивать. Оба раза он отбивал атаки. Кого-то свалил с коня, кого-то ранил, но силы были не равны. В третий раз на него навалились скопом, смяли щитами, заставили опустить бесполезный в толчее меч. Чужая рука схватила повод коня. Кто-то вцепился в локти. Заслав уже не кричал - рычал и хрипел сквозь зубы, борясь до последнего. Но его волоком стащили с коня, повалили и связали.
* * *
Узнав от уцелевших беглецов о битве под Плесненском и поняв, что галичане заодно с уграми, Роман не стал продолжать войну. Хотели его галичане князем или нет, сейчас у них были слишком сильные союзники. Надо было переждать. Отпустив Ростислава с остальным войском домой, Роман второй раз поспешил в Польшу. Галич мог подождать. А у него были более важные дела.
3
Так Заслав Сбыгневич снова оказался в Галиче. Но не боярином, советником князя и не смышлёным мужем въезжал он в него - плёлся пешком вместе с другими пленными в обозе позади угорского войска.
Большинство взятых с ним вместе в плен были простые кияне, белгородцы и вышегородцы. Некоторые никогда не покидали родного города и уж во всяком случае, ни разу не были в Галиче. Сейчас они вовсю разевали рты, глазея по сторонам, а Заслав шёл, не смея поднять глаз. Ему страшно было - вдруг да встретит знакомое лицо.
Обоз проходил как раз по тем улицам, где он жил.
Пленные взбивали дорожную пыль, проходя мимо боярских усадеб, и на одном повороте на Заслава, выискивавшего среди них свою, родную, в самом деле глянули знакомые глаза.
Смеяна, подруга Ярины, бывшая подружкой на её свадьбе и потом голосившая над её телом на похоронах. Она шла куда-то вместе с мамкой, сопровождаемая рыжебородым детиной - боярин Вышата, Смеянин отец, держал дочь крепко-, одну никуда не пускал, даже к подружкам на посиделки. У Смеяны никогда не было своего дружка - слишком боялась она грозной мамки и почитала отца. Сидела тихо, жила затворницей и ждала, кого в суженые приберёт ей отец. А боярин Вышата в женихах рылся, как в сору, - искал кого побогаче да породовитее" хотя ни тем, ни другим похвалиться не мог.
Поравнявшись с уграми, Смеяна отступила в уголок, чтобы не попасть, на пути, закрыла лицо руками, но из-под пальцев на чужеземных всадников, на обоз и бредущих за ним пленных смотрел любопытный синий глаз. И этот глаз изумлённо расширился, а потом руки упали вдоль тела, когда боярышня увидела и узнала Заслава.
- Ой! Ой, лишенько! - воскликнула она, всплеснув руками, и потянула мамку за рукав. - Погляди, Катера, кто тамо, подле телеги! Заслав! Ой, Заслав!
- Кто? Где? - заволновалась мамка. Заслава она в лицо не знала, но добросовестно вперила глаза в толпу. - А пошли-ка отсюда, дитятко, - решительно поволокла она девушку прочь. - Неча на всяких лиходеев глазеть! Иш-шо сглазют нечестивцы!
- Да это же Заслав! Ярину помнишь? Бориса Семеныча дочь, подружку мою? Она за него замуж пошла, да померла по осени!.. Заслав! Заслав!
Тот отвернулся. Звонкий голос Смеяны долетал до него, он слышал каждое слово, и от этого было ещё больнее. Будь Ярина жива, как бы она за него страдала!
А Смеяна вырвалась от рук мамки и бросилась бегом вдогонку.
- Заслав! Заслав! Да как ты тут оказался? Куда ведут тебя?
Гарцевавший возле пленных угорский конник с длинными чёрными усами и жгучими глазами улыбнулся, скаля белые зубы, и перевесился с седла.
- Кто есть, панночка? - на ломаном русском спросил он.
Смеяна оторопела. Она не умела разговаривать с незнакомцами, боялась их. А про этих угров подружки на посиделках сказывали такое, что делалось жутко.
- Ласкова будь - помогу, - продолжал конник.
Тут подоспели мамка Катера и мужик-охранник. Вдвоём оттеснили девушку прочь - мамка крестилась и плевалась, обороняясь от угрина, как от нечистой силы. Конник рассмеялся, за неимением русских слов крикнул что-то по-своему.
- Изыди, сатана! - выкрикнула Катера и поволокла девушку в проулок. - Вот ужо всё батюшке скажу!.. Ишь ты, боярышня, до чего ты своевольна! Нашла за кем бегать! Али не ведаешь, что это нехристи поганые!
- Там Заслав! Я сама батюшке скажу! Заслав у них в плену, - повторяла Смеяна.
* * *
Боярин Вышата, хоть и не вышел ни родством, ни богатством, всё же в боярской думе сидел. В прежние-то времена он был тише воды, ниже травы, голоса не подымал, наперёд не лез, зато искал, где бы потеплее и половчее. Так, тихой сапой, он и выгадал - оказался одним из тех, кто ходил при уграх гоголем. А всё почему? Потому как успел сговорить дочь Смеяну за одного из венгерских воевод. Пришли с молодым королевичем Андреем несколько воевод, и один из них, Бернард, приглянулся боярину. Не шибко молод, но и не стар - середович. Как раз его скромнице Смеяне достойный супруг. Даст Бог, станет Бернард при Андрее первым воеводой, тогда и дочь забыта не будет. А что? Многие бояре по нынешним временам в иных землях себе жён находят, своим сыновьям невест, а дочерям женихов. Земля-то она везде одинакова.
Конечно, жаль было Вышате дочери - как-никак единое она у него дитя. А только люди везде живут. Да и угры - небось надолго. Али прикипит Бернард к Галиции, останется тут насовсем, как тот же Володиславлях.
Сидел боярин дома, у окошка, в простой домашней рубахе, подпоясанной ремешком, попивал сбитень и глазел из окна на двор, как там рубили новый сруб для бани - старая-то вся подгнила, только покойничкам в ней и париться, а уж банник стал злой - больно хлещет, паром душит. Заметил боярин, как по двору второпях пробежала дочка, - уходила Смеяна к ранней обедне в церковь Богородицы. Успел задуматься, что дочь чем-то взволнована, - видать, случилось что-то, - но не успел и глазом моргнуть, как она сама тут как тут.
- Батюшка? Можно к тебе?
- А, ягодка, - боярин распустил губы в улыбке, отставил кружку со сбитнем. - Ну, с чем пожаловала, коза?
Смеяна сжала руки на груди, хрустнув перстами, испуганно оглянулась на дверь, за которой осталась мамка, и сразу как в омут головой:
- Беда, батюшка! Угры Заслава в полон взяли!
Уловив только слово "беда" и испуг в дочерних глазах, Вышата привстал, но тут же рухнул на лавку, хватаясь за грудь.
- Ох, ти! С тобой ничего не сделали? - забормотал он. - Цела? Жива? Чего Катера смотрела! А Иван? Вот ужо запорю я их! До смерти запорю!.. Эй! Кто там! Люди!
- Не надо, - Смеяна бросилась к отцу, обхватила его руками. - Не зови никого, батюшка! Ничего мне не сделалось! Другое приключилось!
~ Другое? - мигом отошёл боярин. - Сказывай!
- Угры Заслава в полон взяли! - выпалила Смеяна.
- Какого такого Заслава?
- Да Ярининого мужа, батюшка! Помнишь Ярину, подругу мою? Тем годом её замуж отдавали, за Заслава Сбыгневича. А после весной хоронили?
- Боярина Бориса Семеныча дочь? - насупился боярин.
- Да!
- Так Заслав - это муж её, Сбыгнева Константинича сын?
Смеяна закивала.
- Это которого усадьбу угры порушили? Откуда же он взялся?
- В полоне он. Сама видела - угры его вели пешего за простой телегой!
- Вон оно как, - Вышата перевёл дух, откинулся назад, опять потянулся ко сбитню, хлебнул. - Вона как всё повернулось!
- Что с ним будет, батюшка? - Смеяна всё цеплялась за отца.
- А бес его знает, прости Господи. Может - казнят, может - помилуют. Ныне у нас есть кому карать и миловать… А тебе что до него? - вдруг насторожился он. - Никак слюбились? Ах ты, паскуда шелудивая! Подь сюды, я тебя проучу!
Смеяна проворно отпрянула.
- Господь с тобой, батюшка! - едва не со слезами закричала она. - Жалко мне его стало! Как же - наш, русский - и у иноземцев в плену! Не по-божески это! Заступись, батюшка! Христом Богом заклинаю!
Из глаз её брызнули слёзы, и боярин сник. Не перенося слёз единственной дочери, он рассердился на себя и топнул с досадой ногой:
- Пошла прочь! - И, когда Смеяна выскользнула вон, добавил, отдуваясь: - Будто это так легко, как тебе мнится - пошёл и заступился! Угры - они ведь тоже… вона какие! К ним не вдруг подступишься…
Старый боярин был прав. Венгры, те, что остались с королевичем Андреем в Галиче, понемногу осмелели и теперь вели себя так, словно это была их вотчина. Ежедневно на княжеское подворье подъезжали обозы - из приписанных на кормление деревень доставляли еству, питье, узорочье. А сами угры разъезжали по городу хозяевами и начинали перекраивать жизнь Галича на свой лад. Чтобы прокормить их, пришлось поднять пошлины - больше стали платить торговую пошлину купцы, больше стали взимать плату, больше просили мостники, воротники, мытчики, больше стали резы по долговым распискам. Многие бояре и именитые купцы того не замечали, но простой люд, ремесленный, торговый и посадский, ворчал в кулаки.
Но и этого было мало. Католики сами, угры пожелали, чтобы и галичане тоже стали католиками. Для такого дела некоторые храмы закрыли, приставив в них своих попов, а когда народ попробовал возмущаться, налетели латники - кого порубили, кого в поруб сволокли. С тех пор и пошла между уграми и галичанами вражда.
4
С королём венгерским Бэлой считались не только потому, что был он силён. Многого достиг он ещё и потому, что был умён. Сказав боярам на совете, что не хотел идти на Галич, что Владимир вёл его завоёвывать свою страну лестью, что его обманули и он это понял лишь здесь, он не намного покривил душой. В самом деле, ему не слишком нужен был Галич. Дело было в другом - ещё дома, в Эстергоме, он сослался с великим князем киевским, Святославом Всеволодовичем и уговорился с ним насчёт Галича. Понимал Бэла, что русские князья не будут спокойно смотреть на то, как иноземец распоряжается в русской земле. Не хотел лишней войны, и едва из Галича пришли вести, что Роман волынский, ушедший было с галицкого стола, вернулся с полками и уже начал воевать Плесненск, как в Киев пошёл другой гонец. Под надёжной охраной, ибо миссия его была очень важна, вёз он Святославу киевскому грамотку.
"Пошли ко мне сына своего, - писал Бэла, - учиню, что обещал, яко крест целовал".
Святослав киевский был уже стар. Седьмой десяток лет жил он на земле. Всё реже садился на коня, всё неохотнее выезжал из Киева. Всё чаще вместо него отправлялись по делам его сыновья. Потому и принял в соправители молодого неугомонного Рюрика Ростиславича.
Принял не столько ради своей старости, сколько ради мира - впервые за столько лет мира между Ольговичами и Мономашичами допустил он его к власти. Не сумел Святослав удержать всю Киевскую волость, пришлось делиться - Рюрик Вышлобый правил Киевской Землёй, а Святославу достался Киев. Весть от Бэлы, что он готов повоевать Галич и отдать его русскому князю в обмен на военную добычу и спорные земли возле Перемышля, обрадовала его. Он заключил ряд с Бэлой, внимательно следил, как угры воюют Галич, и теперь готовился пожать плоды чужих трудов. Если Галич отойдёт Святославу, он окажется в руках Ольговичей, и тогда посмотрим, кто сильнее!
Киев давно следил за настроениями в Червонной Руси. Ярослав Осмомысл был силён, но его сыновья не годились для княжения. Роману волынскому такой лакомый кусок отдавать тоже не хотелось. Посему у князей был уговор - решать дело с Галичем сообща.
Но, получив известие из Эстергома, Святослав словно сбросил два десятка годов. Снова заиграла в жилах кровь, быстрее зароились в голове мысли. Не теряя времени, наказал кликнуть своего сына Глеба.
С тех пор как, неудачно выступив на стороне рязанского князя Романа против Всеволода Юрьевича, попал Глеб в поруб во Владимире, держал его Святослав при себе - уж больно измаялось отцовское сердце при одной мысли о том, что пришлось пережить сыну в плену. Потому на нём и остановил свои мысли Святослав. Каждому сыну выделил он город на кормление - только Глеб оставался вроде как не у дел. А тут сядет в Галиции - и стол богатый получит, и своя рука будет на западной окраине Руси.
Глеб, высокий, худощавый, из-за того казавшийся нескладным, явился на зов отца сразу. Скучно было ему в Киеве - только и развлечений что охоты да пиры. Воевать после владимирского поруба он побаивался.
- Вот что, сыне, - едва Глеб взошёл, заговорил Святослав, - хочу тебя послать по моему делу в Галич.
- Куда угодно, батюшка, - хлопнул ресницами Глеб.
- Прислал мне угорский король Бэла грамоту. Вот она. Зачти-ка, - Святослав подтолкнул к сыну лежавший на столе пергамент.
Глеб взял послание короля Бэлы. Вытянутое лицо его напряглось.
- Батюшка, и ты это спустил? - воскликнул он, бросая грамоту на стол. - Здесь величает он себя королём Галицким! Неужто правда?
- Ох, неразумен ты еси, - рассердился Святослав. - Ты саму грамоту чел? Был у меня с Бэлой уговор насчёт Червонной Руси - поделить её, чтоб Галич мне, а Перемышль с пригородами уграм. Король о нём помнит, посему и писал мне. Да ныне он себя хоть митрополитом Русским обзови - главное, что отдаёт он нам Галич, и хочу я тебя к Бэле послать. Съезди, получи от него грамоты да и садись на галицкий стол. В том даю тебе своё отцовское благословение!
Глеб ещё раз взглянул на грамоту, перечёл внимательнее. Всё верно. Неужто золотой стол, на котором в своё время сиживал сам Ярослав Осмомысл, будет принадлежать ему? Изобильный край! Какие там пашни! А пажити! А Понизье с широкими реками! А соляные прииски! А руды сколько! Текут там золотые реки в серебряных берегах, богато живут люди. Мало того что сам станет Глеб себе голова - прирежет немалый кус к Русской земле.
- Как велишь, батюшка, - молвил он севшим от волнения голосом. - Когда ехать-то?