* * *
Вволю пошумели галичане. Не одного Бориса Семёныча - зарубили Фому Тудорыча, Кузьму Ерофеича, Мефодия Иванковича и некоторых иных. Вместе с мужиками и кое-кто из бояр науськивал своих отроков - чтобы бежали, наущали мужиков, кто есть в Галиче предатель, да пока шёл грабёж, чтоб следили, не унесли бы под шумок чего лишнего.
Досталось и уграм. Припомнили все - у кого двор порушили, кому сестру, невесту, жену иль мать испортили. Выкрикивали и имя Ростислава Ивановича. Угры засели на княжеском подворье, приготовились держать оборону, и поначалу шло всё хорошо, но разве со всем Галичем совладаешь? Подпустили мужики красного петуха – свои же холопы, оставшиеся на дворе, и подожгли, а пока тушили, чуть не выломали ворота. Тяжко ранен был палатин Бернард. Торопясь, пока не передавили всех, как крыс, угры бежали из города. Особых преград им в том не чинили - в ворота уже стучала ляшская конница, которую привёл с собой Владимир Ярославич.
Несколько дней всего миновало, как восстал Галич. Ещё дымились пожоги на месте порушенных боярских теремов, ещё не все убитые в те дни были отпеты и похоронены, ещё косились зло разошедшиеся не на шутку мужики на уцелевшие богатые хоромы, выискивая притаившихся Князевых недоброхотов, а уже опять звонили колокола, и в храмах певчие дрожащими голосами запевали осанну вернувшемуся князю. На золотом блюде сам Щепан Хотянич Вынес ему ключи от города, земно кланялся, бормотал восторженные и ласковые слова. А Владимир сидел на коне, расправив плечи, сведя вместе брови, и смотрел поверх боярских голов. Но сердиться не получалось - он всё-таки вернулся домой, и все помыслы его были лишь о том, как бы отпариться в бане и засесть за пир по случаю возвращения.
Днём княгини Предславы не было видно и слышно - ворковала она над дочерьми в женской половине терема, выходила только к трапезе, в дела мужа не встревала. Зато ночами, прильнув к широкому твёрдому плечу Романа, нашёптывала одно и то же:
- Поклонись батюшке в ноги, попроси помочи. Великий князь он, неужто не вступится, неужто не поможет зятю родному?
Роман медлил. Что великий князь обязан следить за порядком в земле, он знал и верил. Но не этот ли князь искал Галича, его Галича, для себя? Не этот ли князь ссылался гонцами с Давидом смоленским, чтобы помог Ростиславу Иванычу, дал ему в помочь дружину, чтоб тот вернее сел на галицкий стол? Да и вообще не слишком-то доверял Роман тестю - засел он в Вышгороде, плетёт свою сеть, ищет ссоры со Святославом киевским - знать, мало ему власти, ещё хочет. И, как знать, что потребует в плату за помощь?
Но не зря говорится, что ночная кукушка дневную перекукует. Пали на сердце женины причитания, послал Роман к Рюрику гонца.
Тот сразу пригласил зятя к себе в гости, устроил в его честь пир и обещался послать к Всеволоду бельзскому гонца. А покуда, чтоб не чувствовал Роман себя изгоем, дал ему в кормление Торческ. Город был знатный, и Роман поверил тестю.
4
С великой честью въезжал во Владимир-Волынский Рюриков гонец Давыд Борисович - со свитою да отроками. Важно восседал в возке, сложив руки на животе. Хоть и вели в поводу любимого коня боярина, но к княжьему терему во Владимире подъезжал посол не спеша. Пущай все видят - не простого людина прислал великий князь Рюрик Ростиславич, а переднего мужа своего.
Двое отроков подхватили его под локотки, помогая вылезти, - от долгой езды у боярина затекли ноги. Но наземь встал он твёрдо, посох взял крепко, снизу вверх гордо глянул на красное крыльцо, где уже стоял упреждённый о приезде важного посла тиун Всеволода Мстиславича.
- Князь-то где? - с нарочитой бесцеремонностью важного посла спросил боярин, поднимаясь на крыльцо.
- В терему князь, тебя дожидает, - тиун распахнул перед гостем дверь.
Всеволод Мстиславич сидел на стольце, по левую руку от него на крытой тканью скамье восседали думцы. Упреждённые, они переглядывались, но помалкивали. Иные косились на боярина Остамира, тот сурово сдвигал брови, поджимал губы.
Давыд Борисович прошествовал широким по-мужицки шагом, громко стуча посохом об пол. Следом за ним вошли два отрока. Встав против Всеволодова стола, боярин поясно поклонился.
- Привет тебе, князь Владимир Мстиславич от великого князя Рюрика Ростиславича вышегородского, поклон и пожелание многая лета и здоровья тебе, княгине твоей и детям.
- И ты передай от меня великому князю привет и поклон, боярин, - наклонил голову Всеволод. - Здоров ли великий князь?
- Здоров милостью Господа.
- А жена его, княгиня Анна? Здорова ли? А дети?
- И княгиня, и дети его тоже здоровы. И сынок меньшой Владимир подрастает тоже.
- Каково доехал, боярин? - Оттягивая неизбежное, Всеволод продолжал расспросы. - Не чинили ли тебе преград? Не потревожили ли тебя лихие люди?
- За заботу спасибо, княже, - Давыд Борисович умел соблюдать чины. - В пути ни разу меня не потревожили ни конные, ни пешие. Спокойно на Волыни.
- Божьею милостью, - Всеволод на миг опустил глаза, но тут же вскинул их вновь. - С чем же пожаловал ты от Рюрика Ростиславича?
- Шлёт тебе великий князь привет и грамоту от него, - боярин кивнул отроку, тот подал ему свёрнутый пергамент. Давыд Борисович шагнул к столу, подал его князю. - И наказывает передать, что как есть он великий князь вышегородский, всему роду Мономашичей старейший и всем вам отец, то приказывает он тебе, Всеволод Мстиславич, препон брату своему старшему Роману не чинить, стола его неправедным путём не занимать и уступить по чести и правде, а самому ступать во свою отчину, в Бельз, каковой и прежде владел.
Единым духом выпалил это посол, и Всеволоду сперва показалось, что он ослышался. Но потом, сломав печать и пробежав глазами уставом выписанные строки, понял и поверил: всё так. Вмешался-таки Рюрик в волынские дела, вспомнил, что он великий князь, сунул свой длинный нос в чужой горшок. И не столько за обиженного Романа вступается, сколько гордость свою великокняжскую тешит. А сам-то…
- А что будет, коли не уступлю я стола? - Всеволод поднял холодный пристальный взор на боярина. - Роман мне Владимир на веки вечные отдал, крест на том целовал и перед людьми клялся. За меня крестное целование и Господь Бог. А за него?
Бояре, сидевшие по скамьям, при этих словах стали словно толще и шире. Давыд Борисович глубоко задышал, но и на эти слова был у него готов ответ:
- А на это наказывал мне ответить тебе Рюрик Ростиславич, что, коли будешь упорствовать, пошлёт он гонца во Владимир-Залесский, ко Всеволоду Юрьевичу, и да лишит тя стола на Волыни вовсе!
Всеволод Мстиславич не ожидал такого поворота. Владимиро-суздальского князя все другие князья привыкли чуть что поминать, а тот и сам словно нарочно во все распри встревал, весь в отца своего пошёл, Юрия Владимировича, прозванного Долгоруким. Сидя в своём далёком Владимире, копил силы, набирал весу. Вон рязанские князья вовсе у него в руке ходят. Растёт его сила, Рюрик её вовремя разглядел, успел породниться и теперь по-родственному им пугает. И неизвестно ещё, кто в скором времени станет старшим среди Мономашичей - Рюрик или Всеволод. И ссориться ни с тем, ни с другим резону не было.
Держал Всеволод Мстиславич в руках княжью грамоту, смотрел на своих бояр.
Те тоже притихли, словно про них там было что прописано. Остамир оплыл на скамье. Братья Мстибог и Микифор только хлопали глазами. Владимир Толстый, прозванный так за необъятность чрева, жалко кривил рот. Боярин Жирослав преданно ел Всеволода глазами - вот-вот вскочит и кинется к нему, заголосит, как баба. Тощий желчный Семьюнок - страдал боярин животом ещё с молодости, оттого на пиры не ходил, а после злился, что не зовут, - ёрзал на скамье. Остальные просто застыли столбами.
- Ну, - не выдержав их молчания, произнёс Всеволод, - что ответим мы великокняжескому послу?
Давыд Борисович затаил дыхание. Неужто так скоро и закончится его дело?
- Уходить мне по воле великокняжеской со стола иль оставаться? Грозит мне князь!..
- Князь всем вам отец. Равно все дороги отцу чада его - равно великому князю любы все князья Мономашичи, - молвил посол, и Всеволод ожёг его строгим взором.
- Что скажете, бояре? - настаивал Всеволод. - Слова вашего жду!
Бояре мало-помалу ожили, стали озираться друг на друга, пихаться локтями. Многие понимали, каков должен быть ответ, - не уйдёт Всеволод, так придут дружины, а ляхи летом и без того позорили Волынь. У боярина Твердислава вон усадьбу спалили и все поля вокруг потравили, а из деревеньки никак половину смердов угнали в Польшу. Всеволод же Юрьич также себя поведёт. А победив, ещё и три шкуры спустит.
- За тебя мы, княже, ты то ведаешь, - наконец приподнялся с лавки боярин Остамир, - и от клятвы своей не отступимся. Како повелишь, тако и будет. Да плетью обуха не перешибёшь…
- Вот вы как? - вскочил князь. - Струсили? Рюрика испугались? Да он…
Боярин Давыд шагнул вперёд, бухнув посохом об пол. Сообразив, что молвил при после лишнего, Всеволод вскочил и быстрым шагом покинул гридницу. Давыд Борисович понял, что посольство его в самом деле завершилось.
* * *
Не день и не два после этого толклись на княжьем подворье бояре. Шептались по углам, часами сидели на лавках, надеясь дождаться князя. Всеволод на глаза не показывался, на пиры никого не звал, судов не судил. Боярин Давыд жил на дворе тысяцкого в своё удовольствие, сладко ел, мягко спал и не спешил уезжать.
Плетью обуха и впрямь не перешибёшь. Прискакал ещё один гонец - от самого Всеволода Юрьевича. Владимирский князь не в шутку вступился за Романа, приказывал Всеволоду немедля уезжать в свою волость, грозил войной. Владимир-Залесский не тревожили распри, сил у владимиро-суздальского князя было много, и Всеволод Мстиславич отступил. В последний раз собрал он бояр, поклонился им, попрощался и отбыл с дружиной и семьёй обратно в Бельз.
Но Роман не стал торопиться домой. Хорошо знал он своего брата, знал и своих бояр и понимал, что не только своим крестным целованием, но и боярским своеволием так долго держался на чужом столе его брат. Немалая вина лежала на боярах, потому и не сорвался Роман сразу во Владимир, терпел всю осень и лишь зимой, навестив перед этим Торческ, по первому снегу отправился домой с семьёй, боярами и дружиной.
Выходили к нему навстречу бояре, кланялись, выносили ключи, говорили ласковые слова. Но в глазах их нет-нет, а вспыхивали льдинки, а иные старались держаться подалее. Роман принимал ключи, улыбался, звал всех на пир и там поил бояр допьяна, дарил им угодья, деревеньки и пашни, принимал дары, веселился и пил, не пьянея, но в голове его уже роились новые замыслы. Он знал, что не отступится от задуманного, и рано или поздно Галич будет принадлежать ему.
5
Отшумели в Галиче пиры, сохранившие верность бояре получили в дар от щедрого на радостях Владимира Ярославича новые деревеньки, прирезали к своим поместьям новые угодья. Взамен поднесли князю боярскую роту, чтобы правил Владимир Галичем в согласии с верными думцами, непотребств не чинил и ходил во всей боярской воле.
Владимир соглашался, целовал крест, но неспокойно было у него на душе. Почувствовал он один раз силу Галича, на своей шкуре ощутил, что бывает, когда поднимается против князя вся земля и как хорошо иметь союзников. И вспомнил о Всеволоде Юрьевиче. Как-никак его мать, княгиня Ольга, приходилась Всеволоду старшей сестрой. И отправил во Владимир-Залесский гонца.
* * *
Правду сказать, не худо жилось Заславу в доме боярина Вышаты. Сперва сам на себя дивившийся - почто вдруг кинулся заступаться за чужого человека, - боярин потом сто раз порадовался, что вызволил Заслава из поруба, а потом оставил жить у себя. Заслав люто ненавидел угров за плен и поруб, за то, что перед их приходом изгнали из Галича его семью. Своим человеком стал он на вечах, когда народ шумел, ища правды. А когда после смерти князя Ростислава угры стали лютовать, кто, как не Заслав, поднял отроков и защитил честь Смеяны? Кто, как не он, первым принёс весть о том, что галичане взбунтовались? Кто, как не он, отстоял и саму усадьбу боярина Вышаты, остановив пожогщиков тем, что сам пошёл с ними на терем Кузьмы Ерофеича? Воротился смурной, пропахший дымом, и долго не мог слова вымолвить. Но зато дом боярина Вышаты уцелел - разве что ворота разбили сгоряча.
Когда Владимир Ярославич вокняжился снова, Заслав и Вышата тоже были званы на пир - вспомнил кто-то, что сидел Заслав у угров в порубе, а у боярина едва не пострадала дочь. Пили они меды, ели сладкие пироги и жареное мясо, слушали гусляров и песельников. Не признал Владимир Заслава - то ли некогда было в такой толчее всех подряд озирать, то ли впрямь коротка была у князя память и давно забыл он Ярину Борисовну, которая от великого позора наложила на себя руки. Боярину Вышате пожаловал одну из деревенек Кузьмы Ерофеича, Заславу хотел отдать на вечное владение терем Кузьмы, благо наследовать было некому - обе дочери Кузьмы давно были замужем, а сына его зарубили вместе с отцом. Заслав на подарок только кивнул, а придя с пира домой, на другой день засобирался.
Обрадованный подарком, боярин Вышата чуть свет укатил в свою новую деревеньку, Заслав оставался в тереме со Смеяной. Не боялся боярин за дочь - давно уж приметил, какими глазами глядит она на молодого боярина, и, припомнив, как обласкал на пиру Заслава князь Владимир, решил уже поиметь с того выгоду и пристроить дочь замуж.
Смеяна в самом деле ни дня не могла прожить, чтоб хоть глазком не увидеть Заслава, чтоб хоть словом не перемолвиться. За обедом не сводила с него глаз, развлекала беседами. А после того как спас он её от угров, так и вовсе - чуть в светёлку свою не зазывала. Одно печалило боярышню - словно льдом был окован её милый. На беседе сидел смурной, улыбался редко, сам никогда не показывал, что мила она ему. По-своему понимала его холодность Смеяна - живёт-де добрый молодец у чужих людей вроде как из милости. Ну кто такое стерпит? Да со смерти Ярины только год прошёл. Ждала, верила. Но тут словно кольнуло в сердце.
Была Смеяна воспитана в строгости. Не приучена была перед парнями зубы скалить да подолом крутить. Учили её отец и матушка: "Ты у нас красавица писаная, за тобой парни сами должны хвостами увиваться, а тебе нечего срамиться, красоту свою позорить. Держи себя в строгости, чтоб не пристал недостойный, а достойный сам сыщется, сам дорожку проторит". Вот и держалась Смеяна - только глазами то и дело стригла в сторону Заслава, но тот не замечал её взглядов. И, почуяв неладное, девушка сама, замирая от страха, поспешила к нему.
И столкнулась с ним в передних сенях, уже у двери. Заслав был одет тепло - на дворе начиналась ранняя и не ко времени прохладная осень, - нёс в руках мешок с нехитрыми своими пожитками, под свиту одел кольчугу: так она и не тянет и не мешается в дороге.
- Заслав! - воскликнула Смеяна, но, подбежав, заробела, потупила взоры. - Заслав… ты… уезжаешь?
- Да.
Смеяна отвернулась. Не умела она высказать, что творилось у неё на сердце. А сказать хотелось так много!..
- Смеяна, - позвал он, и сердце боярышни задрожало. - Если можешь, прости и… передай поклон батюшке. Не хотел я впотай уезжать, словно тать какой, да ведаю - не отпустит он меня добром. А злом расставаться я с ним не хочу. Передай ему, что…
Не веря своим ушам, Смеяна подняла глаза.
- Так ты что же, - пролепетала она, - насовсем уезжаешь?
- Прости. Не хотел я…
- Нет! - Не помня себя, Смеяна бросилась к Заславу, вцепилась побелевшими пальцами в кожаную свиту, запрокинула лицо. - Не уезжай! Останься! Батюшка тебе деревню даст, не будешь ты…
- Прости, - Заслав рванулся, отдирая руки девушки. - Но не могу я тут оставаться! Не в тебе и не в батюшке твоём дело. Но не могу я в Галиче боле жить, когда князь Владимир воротился. Прощай!
Распахнул дверь и шагнул за порог.
- Заслав! - Смеяна бросилась следом, не помня себя, кинулась по ступеням. - Не уезжай, Заслав! Люб ты мне!
Казалось, вот скажет самое заветное - и всё переменится, как в сказке. И он остановится, бросит наземь мешок, подхватит её в объятия, зацелует, суженой своей назовёт, а когда батюшка воротится, вместе падут ему в ноги, прося благословения…
Заслав и правда остановился, обернулся, поднял на неё долгий-предолгий взгляд.
- Люб ты мне, - дрожащими губами, сдерживая слёзы, прошептала Смеяна.
- А ты мне, - тихо ответил он и добавил: - Прости… Осёдланный конь уже ждал у коновязи, и отрок придерживал повод, ожидая, пока хозяин вскочит в седло.
Смеяна долго стояла на крыльце, глядя в ворота, потом повернулась и, еле переступая ногами, ушла в терем.
Часть 2. ВОЛЫНЬ
Глава 1
1
е в радость оказалось великое княжение Рюрику Ростиславичу. Когда рядом был Святослав Всеволодович, казалось, только умри он, освободи Гору - и по-другому пойдёт жизнь. Так и получилось. Обрадовался Рюрик Вышлобый свободе, а после понял - одному ему не выстоять. Привыкшие уже делить власть с Мономашичами, точили зубы Ольговичи, на северо-востоке раскинул свои сети, как паук, Всеволод Юрьевич, прозванный Большим Гнездом, грозно и властно смотрел он со своего владимирского стола на Киев. На юге шевелились половцы, словно чуяли, что ослабла власть киевских князей, что не устроена земля и можно безнаказанно отправляться в набег. Помнили ещё их ханы недавнюю княжескую распрю, когда по навету Святослава был взят торк Кунтувдый. Обозлённый на несправедливость, он тогда поднял половецкие племена и без малого два года шла в Поросье замятия. Да и среди остальных князей не было мира - ссорились Ольговичи с Глебовичами, вставал на защиту рязанских князей Всеволод Большое Гнездо. Опять был недоволен князем вольный Новгород. Тревожили окраины на северо-западе шведы, на западе - литва и ятвяги, на юго-западе - угры, с востока и юга грозили булгары.
Оказавшись один на один с Русью, кинулся Рюрик к брату Давиду смоленскому. "Брат, - писал он, - мы теперь остались старше всех в Русской земле. Приезжай ко мне в Киев, повидаемся и подумаем, погадаем вместе о Русской земле, о братьях, о Владимировой племени и покончим все дела".
Давид приехал не один - собрались все остальные Мономашичи, жившие на юге, - сыновья Романа, старшего Рюрикова брата, три его сыновца-Мстиславича, из Белгорода прискакал старший Рюриков сын Ростислав. Прибыли даже гости из далёкой Волыни - Роман Мстиславич и двухродные братья его, Изяслав и Ингварь луцкие.