В прежний свой город Роман наезжал несколько раз - там до сих пор оставалась его старшая дочь Феодора. Девушка жила одиноко, никуда, кроме храма, не выходила, по примеру матери привечала нищих и убогих, делала богатые вклады в монастырь, где когда-то жила её мать. В прошлую осень она жестоко простудилась - когда Роман прискакал, лежала в жару, бредила, никого не узнавая. Две седьмицы Роман не отходил от дочери, созвал для неё лучших лечцов, и Феодора пошла на поправку. Но, окрепнув, сказала отцу:
- Не для того Господь вернул мне жизнь, чтобы распоряжалась я ею как желаю. Отныне Он мне отец и супруг. Хочу стать Христовой невестой.
Роман не стал её отговаривать - заметил он в глазах старшей дочери тот же опасный огонёк, который прежде полыхал в очах её матери, когда давала о себе знать буйная половецкая кровь. Не откладывая дела, Феодора отбыла в монастырь.
Почерневшим, усталым вернулся тогда из поездки во Владимир Роман Мстиславич. Анна, встречавшая его на крыльце, подивилась, как переменилось его лицо. Лишних слов говорить не стала, молча обняла.
Уведя в дальние покои, спросила, глядя на тяжело опустившегося на лавку Романа:
- Никак, померла Феодора?
- Померла, - глухо, не глядя на жену, ответил князь.
- Ты гонца слал, что выздоровела княжна?
- Выздоровела, - кивнул Роман. - Только б лучше… Нет у меня больше дочери. Постриг приняла Феодора. В Феодоров монастырь ушла, где мать её жила. Не осталось у меня больше детей.
Анна стояла над Романом, глядела на опущенную голову, на его чуть тронутые сединой буйные чёрные кудри. Сколь ни расчёсывай их, всегда они чуть торчат, выдавая неукротимый нрав хозяина. И то, что притих он сейчас, говорит не о смирении, а о душевной буре, терзающей его.
- Есть, - тихо сказала Анна, и он вздрогнул, - есть у тебя дети.
Роман поднял на неё лицо. Глаза его медленно загорались: - Что?
Вместо ответа Анна взяла его руку и положила себе на живот. Пока ещё плоский, он уже напрягся, оберегая зародившуюся в нём новую жизнь.
- Боялась перед отъездом тебе сказать, - повинилась Анна. - Думала, померещилось.
Роман, не говоря ни слова, обнял жену и прижался к её животу.
* * *
Всю зиму на княгиню боялись дохнуть. На радостях Роман помиловал двух бояр, даже воротил одну деревеньку сыну казнённого боярина Зеремея Глебу и дал новые леготы ремесленникам и купцам. На Масленицу выставил для города бочки мёда и вина. Так же шумно гуляли и на Пасху. Княгиня появлялась перед народом раздобревшая, ходила по терему плавно, словно лебедь. Ни на шаг не отходила от неё верная Опраска, стала княгининой милостницей. Младенец рос и уже так толкался во чреве, что иной раз Анна опасалась выходить из покоев.
Привезённые Романом из Владимира знахарки - старшая, которая, принимала ещё его дочерей, - в один голос утверждали, что будет сын.
Сам Роман не отходил от жены лишний раз, но ночевал с нею редко, бережа её. В такие ночи он надолго приникал к раздувшемуся чреву жены, слушал толчки ребёнка. Младенец рвался на волю.
Ребёнок родился на другой день после памяти блаженного Даниила. Спавшего отдельно от жены Романа подняли среди ночи - у княгини начались схватки. Как был, в исподнем, только натянув сапоги и набросив на плечи корзно, Роман выбежал из ложницы. Анну уже отвели в мыльню, и за дверью были слышны её низкие стоны и воркование знахарок. Соблюдая обычай, отцу наложили полную мису вчерашней каши, обильно посыпанной перцем и солью. Но Роман не мог сейчас думать об обычаях.
До рассвета он простоял под дверью в мыльню, слушая утробные, звериные крики и стоны жены, и бессильно сжимал кулаки. Там сейчас на свет рождался его сын. И он чуть не выбил дверь с петель, когда внутри послышался наконец недовольный плач младенца.
Несколько минут спустя в предбанник вышла повитуха, неся на руках спеленутый комочек:
- С наследником тебя, княже! Сын!
2
Ранней весной, только-только сошли снега и вскрылись реки, по большой воде стали собираться в Киев князья. Прискакал из Белгорода Ростислав Рюрикович, из Чернигова добрался только-только ставший во главе Ольговичей Всеволод Святославич Чермный с сынами и сыновцами, из Смоленска приплыли племянник Рюрика Вышлобого Мстислав Романович и дети умершего четыре года назад Давида Ростиславича.
Давно не бывало, чтобы собралось в Киеве столько князей. Как во времена былой славы, тесно было на княжом дворе. Все терема в городе были заняты, по улицам Горы ездили нарядные дружинники, толклись на торгу, улыбались молоденьким киянкам. В соборах было не протолкнуться.
У самого Рюрика в палатах дым стоял коромыслом. В кои-то веки раз съехались Мономашичи и Ольговичи. Нынешний глава Ольговичей Всеволод Чермный, ставший главой рода нежданно-негаданно, понавёз родни - кроме своих двоих сыновей, Михаила и Андрея, взял сыновцев - четырёх сыновей недавно скончавшегося в Чернигове Игоря Святославича. Пока был жив он и Владимир Всеволодович, Рюрик не мог сговориться с Ольговичами - слишком уж были они прямы и ершисты. Всеволод Чермный не таков. Где надо, был он ласков, а где надо, и хитёр. Почуяв свою силу, Ольговичи ходили по Киеву хозяевами и смотрели на Рюрикову родню косо. При Рюрике никто из Ольговичей не смел преступить ряда и потребовать Киева, но после смерти Вышлобого и Всеволода Большое Гнездо любому могло улыбнуться счастье, и они заранее готовились ненавидеть друг друга.
В честь приезда знатных гостей Рюрик Ростиславич закатил пир горой. В палатах накрыли столы для князей и бояр, в просторных сенях кормили княжьих дружинников. Лились рекой вино и меды, старались гусляры и скоморохи, ломились от яств столы. Рюрик хотел угодить всем, но слишком далеко зашли взаимные вражда и попрёки. Напившись, князья поминали друг другу старые обиды и на другой день собрались в думной палате сердитые, взъерошенные и ждущие новых обид. Ближние бояре поглядывали по сторонам настороженно, как сторожевые псы.
Но не ради ссор собралось на Горе столько князей. И не способны соединить их ни пиры, ни родственные узы. Уж такова человеческая природа, что только всеобщая ненависть может заставить их встать плечо к плечу.
И сегодня их врагом был Роман Мстиславич галицко-волынский. Второй год сидел он на двух столах сразу, не отрёкшись от Владимира-Волынского и подмяв под себя Галич. Став одним из самых сильных князей, он позволял себе не только свысока поглядывать на Рюрика Ростиславича и Всеволода Большое Гнездо, но и забыть о своём давнем обещании быть подручником у Лешки малопольского.
Почти пять лет ждал своего часа Рюрик Ростиславич. После того как прогнал Роман Предславу, только смерти желал он волынскому князю. Но пришлось терпеть и ждать. Сперва расхворался и помер брат Давид, сделав Рюрика и смоленским князем. Потом скончался Ярослав Всеволодович черниговский, а сменивший его Владимир Святославич не желал с Рюриком союза. После судьба унесла Владимира Ярославича галицкого, и, пока Рюрик раздумывал, как бы лишить Романа сил, тот сам, совокупившись с ляхами, захватил Галич, и не только захватил, но и отбил наскоки половцев и соседей-князей. Теперь он усилился неимоверно. В прошлом годе послал своих бояр в Царьград, и тамо Романа признали самодержцем всея Руси византийские патриархи, презрительно называя Рюрика Ростиславича всего лишь правителем Киева.
Всё это не могло не злить киевского князя, тем более что, как назло, Всеволод Большое Гнездо на уговоры Рюрика пойти на Волынь войной отвечал отказом и явно не желал вмешиваться. Потеряв терпение, Рюрик дождался-таки своего часа - умер Владимир черниговский, затем Господь прибрал и Игоря Святославича, и можно было сговориться с Ольговичами о походе.
Усевшись на высоком стольце, Рюрик Ростиславич оглядел собравшихся.
- Братья и дети мои, - начал он, - на старине стоит земля Русская, на отцовых и дедовых обычаях. Всяк да держит отчину свою - так решал ещё Ярослав Мудрый. В "Поучении" Мономаха то же сказано. Есть вотчина Ольговичей, есть земля Мономашичей, и никто из нас на чужую землю не зарится…
Князья зашептались, переглядываясь.
- Как это - никто? - воскликнул старший из Святославовых сынов, Мстислав. - А почему батюшкину долю ты себе присвоил, княже? Отец наш вместе с тобой Киевом владел, так опосля его смерти дядя наш, Ярослав Всеволодович, должен был наследовать. А ты, совокупившись со Всеволодом Юрьичем, принудил его отречься от Киева.
Ольговичи согласно загалдели.
- То дело решённое! - повысил голос Рюрик, опасавшийся, что спор может до срока прервать снем и ничего на нём уговорено не будет. - Клятву давал Ярослав черниговский, и не вам её преступать. А коли преступите, то самим себе хуже сделаете. Я же про иное хочу сказать. Вы, Ольговичи, хоть и ссоритесь с Мономаховым племенем из-за Киева, но вотчину чужую самочинно не захватываете. Есть у вас Чернигов и Рязань - тамо и сидите. Но есть и иные князья, для коих сие не указ и воля великого князя не закон. Таков Роман галицко-волынский. Обманом захватил он Галич, занял чужой стол и ныне живёт, на других князей не оглядывается. Не токмо на вас, ничто для него я, великий князь киевский! Сколь раз зван он был в Киев на снем - отвечал отказом, дескать, дел много! А какие это дела? Крамолу ковать! Лестью опутывает он наших соседей. В Царьграде его зовут великим князем Русским, из Венгрии шлют ему дары, в Польше он гость и друг, в Саксонии бывал. Сидит он у себя в Галиче, копит силы, ждёт своего часа, чтоб пойти войной. И ежели выступит он в поход, то возьмёт Киев, и тогда худо придётся Руси.
- Да кому ж худо-то станет? - снова возмутился Мстислав Святославич. - Только тебе, Рюрик, поелику он тебя с золотого стола скинет. Нас, Ольговичей, ему не одолеть.
- Ой ли? - прищурился Рюрик. - А ежели он ляхов кликнет да угров, да подручников своих пошлёт? Всеволод владимирский вам вряд ли поможет, сами отбиваться будете. А и не пойдёт войной - того хуже. Не отдаст тогда вам Роман Киева. Хоть внукам своим его завещайте добывать, хоть правнукам!.. Вон, Галич он захватил, а ведь по Русской Правде он есть вотчина Игоревичей, поелику их мать Ефросинья Ярославовна последняя в роду Ярослава Осмомысла.
Знал Рюрик, на какую мозоль уступить Ольговичам. Опасались они, что не получит их род Киева, всюду кричали о своих правах. А тут выходило, что уж давно занял их вотчину Роман волынский. Приосанились, подумав об этом, четверо Игоревичей. Средний, Святослав, так вовсе смотрел Рюрику в рот - ещё бы, женат на дочери великого князя. Да один из детей Святослава Всеволодича, Глеб, тоже Рюрику зять. И тоже сидит, внимательно глядя на тестя.
- Не допустим сего! - зашумели Ольговичи. - Не дадим Роману наших отчин! Эдак он всю землю под себя занять захощет!
- Захощет, непременно захощет! - поддакивал Рюрик. - В Царьграде его самодержцем русским зовут, а меня всего лишь правителем. Смекайте, князья, как вас величают! Чуть ли не Романовыми подручниками!
- Не бывать! - взвился старший Игоревич, Владимир. - Ольговичи никогда ни у кого в подручниках не ходили!
Горяч был новый новгород-северский князь. Ещё четырнадцать лет назад эта горячность едва не стоила ему головы, когда в одиночку пустился его отец в степь на половцев и вместе с сыном попал в плен. Пришлось тогда Владимиру поневоле стать тестем половецкому хану Кончаку и целый год жить в степи заложником. С годами прибавилось у Владимира разума, но норов остался таким же вспыльчивым и неукротимым.
- Не ходили - так походите, - предрёк Рюрик. - Не вы, так ваши дети. Романко что учудил? Законную жену свою, дочь мою, чуть в монастыре не сгноил, а сам девку какую-то подобрал и живёт с нею, милуется. Эдакое князьям не прощается. Вспомните, как восстали бояре на Осмомысла, когда спутался он с Настаськой. А сын его, Владимир, тоже чрез поповну стола едва не лишился, и за то, что не бросил он её, покарал его Господь. Романко по их стопам пойти решил - ну, а мы станем карающей десницей Божьей, которая свершит правосудие. Не позволим никому идти супротив Руси!
- Не позволим, - закивали Мономашичи: Ростислав первым, остальные за ним вслед.
- И вас, Ольговичи, ныне зову я в поход против Романа волынского. Совокупившись, ударим мы по нему. Он, сказывают, всех бояр извёл, ныне опереться ему не на кого, легко скинем его со стола и галицкого, и волынского. Пущай к ляхам своим разлюбезным катится. Среди нас найдутся достойные владеть и Галичиной, и Волынью.
Это заявление было князьям ещё больше по душе. Мономашичи кучно были согласны с Рюриком, Ольговичи держались настороженнее. Чуяли они в словах великого киевского князя подвох. Думали, что хочет Рюрик чужими руками жар загрести. Их дружины будут с Романовыми полками воевать, а после придёт Рюрик и на правах великого князя заберёт себе лучшее. Добро хоть несколько Червенских городов даст Игоревичам как наследство матери. Да и младшие Святославичи были себе на уме - помнили они Рюриково коварство, помнили ещё, что был Роман союзником Ярослава черниговского.
И хотя кивали на предложение великого князя, никто не верил ему и ждал обмана.
Однако дело сладили. Всеволод Чермный от имени Ольговичей ударил с Рюриком по рукам, князья отстояли торжественный молебен, целовали крест и долго пировали, на радостях выставив киянам несколько бочек вина и мёда. А после поскакали по дорогам гонцы - поднимать подручных князей, собирать дружины и готовиться к войне.
3
Не спеша, двигаясь известными торными дорогами, добрался до Киева купеческий обоз из Галича. Привезли соль, кузнь, дорогое узорочье. Соляников в Киеве ждали, встретили с почётом.
Разместившись в гостевой избе на купеческом подворье на Подоле, Хотен захотел пройтись по ремесленной слободе - город посмотреть, себя показать, а заодно справить подарок молодой жене, Меланье Угоряевне, что ждала его в Галиче с новорождённой дочкой. Обещал Хотен купить жене колты - знал, что такую, как в Киеве, зернь с поволокой, нигде больше не увидишь.
Приехал он не один. До Киева путь вместе с ним держал старый купец Ермолай и сын его Могута. Дале предстояло им двигаться вниз по Днепру до Олешья и Царьграда, а Хотен думал подниматься выше, к Чернигову.
С собой Хотен взял Никиту. Тот долго умолял отца отпустить его с купцами. Старый Угоряй, одряхлев, стал злым и подозрительным, сына попробовал отходить костылём, кричал, что проклянёт за то, что волю отцову не исполняет. Но, пошумев, отпустил. И сейчас Никита с разинутым ртом шёл за Хотеном, глядя во все стороны.
Велик и богат Галич, а Киев, мать городам Русским, и того богаче. На Подоле избы стоят кучно, заборы крепкие, боярские терема высятся над улицей. В ремесленной слободе под каждой кровлей мастерская. Там и ткут, и шьют, и куют, и снаряжают. А торговище каково! Были бы гривны - и обуешься, и оденешься, и поешь-попьёшь сытно, и коня со сбруей справишь, и вооружишься, и подарок отцу-матери припасёшь. Звучит на площади не только русская, но и угорская, и польская, и свейская, и арабская речь. Толкутся купцы из Царьграда и с Востока, свысока поглядывают на народ привёзшие шёлк верблюды. Даже половец иногда проскользнёт - из тех, что осели на Руси в южных её пределах. У причалов стоят купецкие лодьи, тесно стоят, не протолкнёшься. Иные пришли издалека, видели не токмо Русское, но и Срединное море, плавали до Рима и мавров, побывали в Свейском море. А надо всем этим высятся каменные крепостные стены Горы, над которой золотом горят маковки Святой Софии и Десятинной церкви. Да, богат и славен Киев-город. Это владимирцам из-за их лесов не видать далеко, вот и кажется, что поблекла его слава, обветшали стены и оскудела земля.
Хотен в толпе как рыба в воде. Даром что ныне одноглаз - всё видит, всё примечает. Только что разглядывал новый доспех в руках бронника - и вот уже кричит не по-нашему, размахивает руками.
По своим делам шли иноземные купцы. В отороченных мехом накидках и маленьких шапочках набекрень. Один остановился, пригляделся, хлопая глазами. Хотен подбежал, тряхнул за плечо:
- Эй, Юлиус! То Хотен!
- О, Хотэнос! - наконец расплылся в улыбке иноземец. Повернулся к своим, стал объяснять. Хотен тем временем кивнул Никите:
- Юлиус Свейн, из Оломоуца. Мы с ним ещё в Мазовии познакомились. Вместе до Гданьска добирались - он из Польши, я от литвы. После до Сигтуны ходили. Знакомец мой старинный.
Юлиус Свейн качал головой, удивляясь встрече. Остальные купцы, окружив их, расспрашивали Хотена о жизни, торговле и положении дел на Руси. Потом вместе отправились в гости к иноземцам, которые жили на своём подворье неподалёку от костёла. Никита, не зная, что делать, поплёлся за Хотеном, улыбаясь и кивая головой иноземцам, если те обращались к нему.
- Вы есть купец? - дорогой обратился к нему один из купцов на ломаном русском.
- Нет. С другом я. Он мне шурин.
- Кто есть? - наморщил лоб купец.
- Родич! Я и он - родня. Семья! Вот! Вместе!
- А, вместе, вместе, - купец заулыбался, похлопал Никиту по плечу.
У иноземцев засиделись допоздна, домой ворочались с больной головой, хмельные. Наутро, оставив непривычного к заморским винам Никиту отсыпаться, Хотен только окунулся в бочку с холодной водой, растёрся холстиной и отправился в ремесленную слободу один.
Как и вчера, он спрашивал женские украшения, но кузнецы, с которыми вёл беседу, всё время сворачивали на одно:
- Не время сейчас колты и подвески ковать. Не до узорочья ныне стало.
- А что ж такое?
- Не слыхал? Князь наш, Рюрик Ростиславич, в поход идёт. Всем бронникам, оружейникам, щитникам и седельникам дан наказ - ковать мечи, копья и топоры, собирать кольчуги и щиты.
- Война, что ли?
- Она самая.
Хотен тихо ругнулся. Когда война, тут не до торговли. Купцов на дорогах обдирают и свои, и чужие, а прибыли никакой.
- Это кто ж на Киев войной идёт? - продолжал он расспросы, в уме прикидывая, успеет ли он продать свой товар и что надо прикупить, чтобы не остаться в убытке.
- На Киев-то? - Добродушный кузнец улыбнулся в широкую остриженную кругом бороду. - На Киев разве что половцы, да те последние годы не шибко пошаливают. Не, сам Рюрик идёт войной - на галицкого князя Романа.
- А не брешешь? - ахнул Хотен.
- С чего? - враз построжел купец. - Две седьмицы назад все биричи про то на площадях кричали. Князья никак долго пировали, мёда и вина выставили… Неймётся им…
- А что, - ухватился Хотен за последние слова кузнеца, - киянам то не по нраву?
- Да кому ж по нраву-то война? - Тот даже сплюнул в сердцах. - Князьям токмо да боярам. Я младенец был, не помню, а батька с маткой сказывали, чего тут творилось, когда Юрий Долгорукий Киев на щит взял. Три дня город горел. Мамку мою снасильничали - прям у колыбельки, где я лежал. Думали - не встанет Киев. А все князья! Через них все неустройства. Нет бы сидеть Рюрику на Горе спокойно - лезет на рожон. И на кого! На Романа попёр! Роман-то, сказывают, князь ого-го какой!
- Роман-то да, князь, - покивал Хотен. - И что, Рюрик надеется с ним один совладать?
- Да почто один. В одиночку у него кишка тонка. Он Ольговичей с собой берет… Эге, - вдруг остановился он, - а ты чего пытаешь? Ты сам-то чей будешь? Не Рюриков ли человек?
- Окстись! - отшатнулся Хотен. - Купец я, меня на иноземном подворье знают. Из Галича мы с обозом соляным пришли. Думал жене колты с зернью купить, а сыскал для князя мово гостинец.