Мадам Александра. Твой отец тоже любил бы меня вечно. Именно это-то меня и испугало. Но что это за мания такая дурацкая – требовать, чтобы любовь длилась вечно! Почему это вас так беспокоит вечность? И вообще – что такое значит на всю жизнь? Шляпки, обувь, драгоценности – все меняется, меняются квартиры. Спроси у врачей, они тебе скажут, что за семь лет в твоем организме не останется ни одной клетки, которая бы не сменилась. Человек стареет, гниет на корню, всю жизнь мы поджариваем на медленном огне свой будущий труп, чтобы он поспел к тому дню, когда за него возьмутся черви! Мы начинаем разлагаться с момента появления на свет, и ты хочешь, чтобы одни наши чувства не менялись! Бредни, мой мальчик! Это вы с папашей в школе начитались римской истории. Поверили оба в то, что пишут в ваших книжках, и это помешало вам жить. Если бы бедняга полковник – твой папаша – начал, как я, с тринадцати лет выступать в "Фоли-Бержер", он не покончил бы с собой. Он понял бы, какое место в жизни на самом деле занимает любовь! (Жорж.) Ну идем, Жорж. Ты захватила мои бинты для коленок? И пилюли? Уже третий день со мной неладно – запор, а тут еще надо к завтрашнему утру выучить две сотни александрийских стихов.
Жюльен (удерживая ее). Мама, но ведь и ты тоже страдала. Ты уже старая. Нельзя стариться без страданий… И это все, что ты можешь мне сказать? Я сегодня так одинок…
Мадам Александра. И ты всегда будешь одинок, как твой отец… Будешь одинок потому, что ты думаешь только о себе, совсем как он. Вы считаете, что эгоистка – это я? Настоящие эгоисты вовсе не те, что изо дня в день выискивают и копят свои маленькие радости. Такие не опасны, они не требуют больше того, что отдают сами. Они знают, что мимолетная ласка, брошенное на ходу "доброе утро" – ты мне, а я тебе, – и оба мы доставляем друг другу радость, знаем, чего все это стоит, и мы расходимся каждый в свою сторону, возвращаемся к своей будничной муравьиной жизни, чтобы продолжать существование один на один со своими потрохами, единственным, что действительно принадлежит нам. Опасны другие – те, что мешают нормальному ходу жизни, те, что хотят навязать нам свои потроха… Они вспарывают себе живот, роются в ране и открывают ее всему свету, а это противно! И чем больнее, тем им приятнее, они хватают свои потроха целыми пригоршнями, они безумно страдают, лишь бы всучить их нам, хотим мы этого или нет. А мы вязнем, задыхаемся в их потрохах… Совсем как птенцы пеликана. Никто от вас этого не требует. Мы не голодны!
Жюльен (стонет). Но я ее люблю!
Мадам Александра. Чудесно! Это одна сторона дела. Но она тебя не любит. Это другая сторона, столь же существенная, что и первая. Так что же прикажешь ей делать? Прикажешь притворяться, что она будет любить тебя всю жизнь, потому что ты ее любишь? Прикажешь мучиться до семидесяти лет потому, что ты решил, что в этом твое благо?
Жюльен. Я все ей отдал.
Мадам Александра (пожимает плечами). Потроха! Отдал одни только потроха, как и твой папаша. А ей захотелось обновить меню! Если не ошибаюсь, это ее законное право. Иди ложись, а завтра утром поезжай обратно играть в солдатики. Вот там потроха нужны; чем больше ты их отдашь, тем выше подымешься в глазах начальства. Франция – великая пожирательница потрохов, ей их всегда мало, но мы – другое дело. Пойдем, Жорж. Ты взяла плед? Опять заныло правое колено… (Кричит с порога.) Может, ты хотел попросить у меня немножко денег?
Жюльен (тихо). Нет, мама, спасибо, мне не надо.
Мадам Александра. Ну, как знаешь! Желаю удачи! И если ты, мой мальчик, не хочешь кончить так, как твой папаша, не дэрми направо и налево.
Обе уходят, Жюльен один на пустой сцене, он подходит к пианино, стоящему у кулис, и подымает крышку… Рассеянно берет несколько аккордов. В эту минуту, семеня, возвращается Жорж в сопровождении официанта из кафе, который несет корзину .
Жорж. Мсье Жюльен! Мсье Жюльен!
Жюльен (оборачивается). Что тебе?
Жорж. Посмотрите-ка, какое у мадам Коломбы доброе сердечко! Это официант от "Максима", она прислала вам полбутылочки хорошего шампанского, дюжину славненьких устриц, славненькую ножку цыпленка и немножко гусиного паштета. Где все это разложить – здесь или в уборной? Ведь как это мило с ее стороны! Она подумала: не хочу, чтобы мой муженек сидел голодный, пока я здесь пирую. Послала вам самое что ни на есть лучшее!..
Жюльен (вскакивает, кричит). Убирайтесь! Убирайтесь немедленно оба! Быстрее, быстрее, прошу вас! Вы слишком глупы! Вы слишком уродливы! (Кричит.) Да быстрее, вам говорят! Вы же видите, я больше не могу!
Жорж (испуганно тащит за собой официанта). Хорошо, хорошо, незачем так кричать. Мы вам худого не сделали. Идем, идем… Найдем куда пристроить корзиночку, полную всякой всячины! Да еще пирог там есть! Стыдно отказываться от таких вкусностей, когда бедные люди с голоду помирают… Все мужчины одним миром мазаны: они нашего доброго отношения не ценят… Ослы упрямые!
Уходят.
Жюльен роняет на клавиши голову и обхватывает ее руками. Издали доносятся звуки пианино, призрачные, подхватывающие первые аккорды, которые только что сыграл Жюльен, из них вырастает мелодия. Жюльен словно не слышит, он сидит, уронив голову на клавиши. Окончательно гаснет свет.
Во мраке слышно, как на пианино играют вальс, он приближается, становится живой, настоящей музыкой, словно играют здесь же на сцене. И в самом деле, когда зажигается свет, Жюльен уже в штатском. Он сидит за пианино и играет.
Сцена по-прежнему пустынна и освещена лишь рабочей лампой, но в окошко под потолком льется солнечный свет. Дверь с левой стороны сцены открывается, и входит Коломба в бедном скромном платьице, которого мы у нее не видели, с огромной корзиной цветов. Видимо, она не знает, куда идти.
Коломба (заметив Жюльена). Простите, мсье. Где уборная мадам Александры?
Жюльен (не переставая играть). На втором этаже, детка. Можете подождать здесь. С минуту на минуту она придет сюда репетировать. Я тоже ее жду. По крайней мере избежите подъема по лестнице и скандала. Она там в уборной крушит мебель.
Коломба. Что-нибудь не ладится?
Жюльен (играя). В театре, детка, всегда что-нибудь не ладится.
Коломба. Она великая актриса! Странно даже, что я сейчас ее увижу.
Жюльен. Когда вы ее увидите, вам покажется еще страннее.
Коломба. Она очень красивая, да?
Жюльен. Очень. Вроде исторического памятника. Ну, скажем, Луврского дворца. Вам это по душе?
Коломба. Какой у вас злой язык! Она же не такая старая, как дворец.
Жюльен (по-прежнему играя). Пока не такая старая, как Луврский дворец, но догонит его, не беспокойтесь.
Коломба. А сколько ей лет?
Жюльен. Сто.
Коломба. Да вы смеетесь! Я видела ее на сцене. Мне как-то дали билет.
Жюльен. Ну, со сцены это другое дело! Одним махом сбрасываем с себя восемь десятков лет. Даже двадцати ей не дашь, она вся – чистота, вся трепет… Первые робкие открытия любви – вот ее любимая роль на протяжении четверти века и притом каждый вечер. Это, знаете ли, помогает сохраниться…
Коломба. Вы очень зло говорите о ней, а ведь вы здешний. Если бы она только слышала!
Жюльен (все так же за пианино). Она привыкла. Я ее сын…
Коломба (вскакивает со стула). Вы!
Жюльен. Я. И не особенно горжусь этим. Впрочем, и она тоже.
Коломба. Но она еще молодая, вы лжете.
Жюльен (улыбается и поворачивается на табурете). Почему?
Коломба (бормочет). Потому что вы сами очень молодой, вы… сами.
Жюльен (вдруг покраснев, тоже бормочет). Я не особенно люблю комплименты, но зато вы чудо какая хорошенькая…
Оба смущенно молчат.
(После паузы.) А интересно быть цветочницей?
Теперь они оба говорят, как во сне.
Коломба. Не всегда, а вот сегодня…
Жюльен. Зато видите много людей…
Коломба. Да. Но знаете, цветы обычно покупают старики.
Жюльен (невольно вскрикивает). Тем лучше!
Коломба. Почему?
Жюльен (покраснев). Да так просто. Когда разбогатею, буду покупать у вас букеты и дарить их вам.
Коломба. Правда?
Жюльен. Да. Вам никогда не дарили цветов?
Коломба. Никогда.
Жюльен. А ваш дружок?
Коломба (тихо). У меня нет дружка.
Жюльен (вдруг встает и берет из корзины розу). Тогда держите! Я решил начать немедленно.
Коломба (испуганно вскрикивает). О, моя корзина! Вы с ума сошли! Будет целая история!..
Жюльен. Ничего, беру все на себя. Раз я здесь, все равно истории не миновать.
Коломба (нюхая розу). Странное дело: когда вам дарят цветы, хочется их все время нюхать. Ваша мама не любит, чтобы вы приходили в театр?
Жюльен. Не особенно.
Коломба. Боится, что вы сведете здесь неподходящие знакомства?
Жюльен (громко смеется). Боже, до чего же мила!.. Нет… Не потому. Она боится, что я буду просить у нее денег. Я живу один. Много, по восемь часов в день, играю на рояле, чтобы когда-нибудь потом давать концерты, поэтому для заработков просто времени не остается. И иногда к концу месяца приходится просить деньги у нее. Но я стараюсь делать это как можно реже, мне это не очень-то приятно. Да и ей тоже.
Коломба. Как хорошо быть гордым!
Жюльен. Хорошо, но обременительно.
Коломба. Если бы я полюбила мужчину, мне хотелось бы, чтобы он непременно был гордым. Настоящим мужчиной. Чтобы он ничего не принимал без борьбы.
Жюльен. Вот именно поэтому я и стал позором для всей нашей семьи. Я или играю на рояле, или с кем-нибудь ругаюсь.
Коломба. А вы действительно играете по восемь часов в день?
Жюльен (улыбаясь). Да, к счастью для других!
Коломба. Вы, должно быть, очень хорошо играете!
Жюльен. Пока еще нет, но это придет.
Оба смущены и не знают, о чем, и как говорить.
А цветочницы много зарабатывают?
Коломба. С чаевыми франков сто в месяц.
Жюльен. Значит, вы девушка в моем стиле!.. А что, если как-нибудь вечерком я подожду вас у магазина, и мы пойдем пообедаем?.. Надеюсь, вы не потребуете, чтобы я повел вас к Ларю?
Коломба. Я даже не знаю, где это. Но у Поккарди я раз была.
Жюльен (весело). Ну и прекрасно, тогда пойдем к Поккарди! Черт с ними, с расходами! Придется старухе раскошелиться!
Коломба. И мы закажем все закуски?
Жюльен. Все! И даже по две порции…
Коломба. Когда?
Жюльен. Сегодня вечером! Зачем откладывать!
Коломба (испуганно). Но у нас ничего не выйдет. Я уже сегодня в магазин не вернусь. На этом моя работа заканчивается.
Жюльен (встает, берет ее за руку). Тогда пойдем немедленно.
Коломба. А корзина?
Жюльен. Оставим здесь. Она достаточно велика. Они ее заметят.
Коломба (благоразумным тоном). Может, лучше дождаться и получить чаевые?
Жюльен (спохватывается). Верно. Какой же я дурак! Хорошо бы мы выглядели у Поккарди! У меня всего двадцать два су.
Коломба. А знаете, ведь это я только сейчас сразу согласилась. А обычно-то нет. Это впервые.
Жюльен (стоя перед ней, серьезно). А я обычно никого не приглашаю. Значит, тоже в первый раз. Вы думаете, так бывает?
Коломба. Что?
Жюльен. Что можно понравиться друг другу с первого взгляда. Впрочем, ничего особенного тут нет, очень часто нравятся друг другу… А вот то, что вдруг становится так хорошо, оттого что вместе. Так хорошо, словно мы очутились вдвоем где-то далеко отсюда.
Коломба. Не знаю.
Жюльен (садится рядом с ней на скамью, кладет руку ей на плечо). Вам сейчас хорошо?
Коломба. Да.
Жюльен. И с вами это часто бывает?
Коломба. Нет.
Жюльен. А со мной никогда. Я вам скажу одну вещь. Лучше, чтобы вы узнали об этом прежде, чем мы пойдем к Поккарди. У меня мерзкий характер. Я никого не люблю. Я все время со всеми ругаюсь. Все меня ненавидят.
Коломба. Не может этого быть.
Жюльен. Может. Потому что я ни с кем не обхожусь любезно. Просто не могу.
Коломба. А я, напротив, считаю, что вы очень любезны.
Жюльен. С вами – да, но это исключение, я и сам заметил, что, оказывается, могу быть любезным. Вы были в зоологическом саду?
Коломба. Да. А почему вы спрашиваете?
Жюльен. Вам интересно смотреть на медведей? Понравились они вам, лапищи-то у них такие здоровенные. Так вот, я тоже медведь. Хватило бы у вас терпения приручить медведя?
Коломба (сидя возле него, тихо). Это значит большие сильные руки… И от них тепло, и они от всего на свете защитят. И все, что он говорит, медведь, все правда и останется правдой навсегда.
Жюльен. Да. Все это я умею. И тем не менее я одинок, ужасно одинок, потому что девушкам не особенно-то нравятся медведи.
Коломба. А я еще не знаю хорошенько, что мне нравится, знаю одно: сейчас мне очень хорошо. Это-то уж верно. Только я немножечко боюсь, мне кажется, что все это, пожалуй, произошло слишком быстро.
Жюльен. Я боюсь еще больше, потому что я давным-давно мечтал найти девушку, которой нравятся медведи.
Коломба (тихо). Когда я бываю с другими молодыми людьми, мне хочется им возражать, смеяться над ними, злить их. А вас нет.
Жюльен. Ах, если бы это было правдой! Если бы это могло случиться, как в романе, – сразу и навсегда. Поклянитесь мне хотя бы, что вы будете мне верны до конца сегодняшнего вечера. Я не требовательный, хотя бы до Поккарди.
Коломба (смеется, она тронута). Клянусь вам!
Жюльен. Плюньте.
Коломба (плюет). Плюнула!
Жюльен (робко). Поцелуйте меня. Надеюсь, это не слишком преждевременно?
Коломба (на одном дыхании). Нет. (Протягивает ему губы.)
Жюльен (целует ее и вдруг вскакивает, кричит как безумный). О, это слишком прекрасно! Слишком прекрасно! А вдруг жизнь и впрямь хороша? А вдруг все вовсе не такие уродливые, не такие злые, какими кажутся? Как знать, а вдруг мама молоденькая и хорошенькая… Все возможно… Ах, это слишком, слишком прекрасно, поверьте мне! Что ж, надо отметить это событие. Разрешите предложить вам еще цветок!
Коломба (испуганно). О мсье, но корзина не будет иметь вида!
Жюльен (берет корзину). Вы правы. К чему скаредничать? Дарю вам всю корзину.
Коломба (жалобно). Но я же принесла ее вашей матери, мсье!.. (Вдруг спрашивает.) Мсье… мсье…
Жюльен. Жюльен. А вы?
Коломба. Коломба.
Жюльен (радостно вскрикивает). Коломба! Но что же такое происходит нынче вечером, раз все, как по волшебству, стало таким прекрасным?
Входит мадам Александра в сопровождении Нашего Дорогого Поэта, Дефурнета, Ласюрета и прочих.
Мадам Александра. Дэрмо! Дэрмо! Все они настоящее дэрмо! А через три дня премьера! (Заметив Жюльена, взвизгивает.) А ты что тут делаешь? Нам только дэрмовых сцен не хватает!
Жюльен. Дорогая моя мамочка, ты же видишь, я целую цветочницу.
Мадам Александра (недоуменно оглядывается на своих спутников). Что он такое мелет?
Жюльен. Дорогая мамочка, будь хоть раз такой, как в твоих пьесах, сделай красивый жест.
Мадам Александра (кричит; очевидно, это у нее уже рефлекс). Нет у меня денег!
Жюльен. Я и не прошу у тебя денег. Эта девушка принесла тебе корзину цветов, а у тебя в уборной уже гниет их целая дюжина. А это очень красивые цветы. Я подарил их девушке.
Мадам Александра (по-прежнему ничего не понимает). Что? Что? Что ты ей подарил?
Жюльен. Твою корзину.
Мадам Александра. Ничего не понимаю. Мы работаем. Приходи после генеральной. Мадемуазель, поставьте корзину сюда. Ласюрет, дайте ей десять су. Нет, пять. А вы, Дефурнет, потрудитесь сегодня же вечером прослушать десяток новеньких! Не верю, чтобы вы не могли найти хотя бы одной приличной, ведь вы же их дюжинами через свой кабинет пропускаете!
Дефурнет. Но вот та брюнеточка, которая была днем…
Мадам Александра. Та брюнеточка настоящая вошь. Я прошу у вас девушку, которая смогла бы сыграть роль, а не такую, чей зад вам нравится.
Дефурнет (пожимает плечами). Роль! Роль! Не будем преувеличивать. Спеть песенку и сказать два слова. Если я не могу обещать девушке, которая мне симпатична, даже такого огрызка роли, кто я тогда в театре?
Мадам Александра. Вы платите, Дефурнет! И мы великодушно принимаем ваши деньги. Деньги у всех есть. А вот талант – редкость. Мы не спрашиваем, чем занимается у вас в кабинете девица, которая будет играть с нами, нам это глубоко безразлично, мы требуем от нее только одного – таланта.
Дефурнет. Да хоть испробуйте ее! Я же вам говорю, что талант из нее так и прет.