Добрые, сильные, уверенные – он с радостью потянулся к ним. Долгие сутки пути и постепенное оживание среди людей были просто необходимы, и парни поняли это раньше и лучше его.
Один, тот, кого приятели называли уважительно Дэном, светловолосый, в свитере с оленями, сел по-тёплому рядом с ним, приобнял за плечи.
"Обидел кто? А ты что…?"
Он старался честно и подробно рассказывать, торопясь, захлебывался в счастливой возможности быть собой – Дэн внимательно, без ёрничества слушал; он спрашивал – Дэн подробно и ответственно, да так, чтобы нечаянно ничем не расстроить, не спугнуть, подбирал ответы. По-настоящему удивлялся его знаниям, спокойно советовал, как вести себя дома.
Из-за соседних вагонных перегородок вскоре потянуло вкусным запахом варёных куриц.
Парни тоже заговорили про еду. Со студенческой прямотой Дэн достал с полки чемоданчик и положил на стол три бутерброда с колбасой.
"Это всё из общественных запасов, что мне от вас удалось сберечь, братцы. Как делить-то будем?"
Погладил его по голове.
"Хорошему человечку тоже вот нужно подкрепиться…"
Только тогда и очнулся он по-настоящему.
Вытащил из-под ног свой пионерский рюкзачок, шваркнул его на почти пустой стол, с горящими глазами стал дергать завязанную на горловине веревочку. Торопясь, вываливал на газету продукты, хлеб, какие-то консервные банки прокатились, со стуком попадали на пол.
"Вот, у меня есть! Давайте вместе! Это же мне всё дали…! Ну, пожалуйста!"
Был горд, был рад своей нужностью и уже считал себя равным.
Потом парни пели. Дэн играл на гитаре и вел остальных сильным голосом. Слова знали все и, если кто-то внезапно замолкал, то было видно, что это только для того, чтобы повторить простую суровую песню пока для себя.
Очарованный и убежденный неожиданными впечатлениями он притих. Всё прошлое, с чем, казалось, навсегда и с усилием он покончил несколько дней назад, постепенно возвращалось к нему. Вот этих бы людей на его "Легенду"! Они бы не подвели, не струсили, помогли в трудные мгновения, обязательно подсказали бы! С ними не страшны были бы дикие шторма, тяжелые льды и злые губастые пираты…
Достали карты, бескорыстное тогдашнее развлечение.
Дэн сам взял его себе в пару. Им вдвоем почему-то много везло, они почти всегда выигрывали, азартный Дэн часто хвалил напарника, удивлялся, какой же он умелый и удачливый.
Вагонная жизнь постепенно затихла. Он настолько устал, что, опустив голову на подушку, закрыл в темноте глаза только один раз и никак не мог знать, что уже спит, улыбаясь.
Парни вышли на своей остановке в начале ночи, оставив для него смешную бодрую записку. Не захотели будить, прощай, будь…, и еще несколько хороших слов. Что под его подушкой деньги, он сунулся – сколько взял дома из шкатулки. "Обязательно верни и извинись перед мамой!"
Спросонья он обиделся, что не пожали руки, закутался с головой в одеяло, но добрый сон уже никак не возвращался.
Включил маленький свет, достал из куртки потрепанный блокнот и карандаш, начал записывать всё, что успел узнать о них в разговоре: город Вольск, институт…, одного зовут Батя, другого Николай, третьего… Расплылся в улыбке. Дэ-эн!
Важно было ничего не упустить, не забыть. Ведь ему просто необходимо отыскать Дэна и всё-всё ему подробно объяснить! Рассказать о волшебной яхте "Легенда", попросить его согласиться, убедить. Дэн должен знать его план, должен всё понять, а в необходимое время обязательно должен быть рядом.
А потом он опять жил, читал, смеялся.
Наступило время, принял решение, неожиданно для своего характера и для всех окружающих его людей выбрал профессию. С замирающим сердцем предугадывал впереди незнакомые трудности. Мама плакала, провожая, он держался.
Книжным мальчиком, слабаком, отличником, колючим зверьком, готовым к яростному моментальному отпору, он вступил в широкие ворота мореходки. На первых порах эта взъерошенность помогла, а потом, когда уже не нужно было маскироваться, оказалось, что там в цене и то, что он действительно знал и умел.
Большую практику отбарабанил вместе с ребятами из группы на плавбазе. По колено в рыбьих потрохах, на палубе – под тоннами солёных брызг, а потом и в морозном трюме правил себя на крутом изгибе настоящей жизни.
Остававшийся до начала учебного года месяц ему выпало практиковаться на небольшом посыльном суденышке, которое уныло стояло в порту у причала и лишь изредка выбегало с грузовыми поручениями в ближние балтийские страны.
Стал служить, прибирать кают-компанию, нести вахты, оставалось время и на то, чтобы подробно читать учебники.
Кораблик был славный.
Второй помощник капитана, выпускник той же мореходки, в которой учился и он, солидный парень, лет на пять-шесть старше, уже счастливо обременённый женой и тёщей, взялся помочь ему подготовить отчёт о практике. Ближе к вечеру пароходик затихал, все начальники уезжали по домам, оставалась только вахта: матрос, он, Второй и механик. Болтали на палубе, потом пили чай, пожилой механик, кряхтя, уходил в свою каюту. Второй шутливо, с учетом собственного практического опыта, "гонял" его по звёздам, заставлял вспоминать кое-то из навигации и морского дела. Подсказывал, называл шляпой и только после этого толково и обстоятельно объяснял задание.
Совсем скоро стало ясно, что без Второго он скучает. Их вахты часто не совпадали, он с нетерпением ждал встреч. Опять вспоминали училище, преподавателей, знакомые места и смешные курсантские уловки. Если не назначали его стоять ночь у трапа, они со Вторым в тишине камбуза жарили вкусное мясо и заваривали какой-то почти сказочный густой чай.
К концу месяца судёнышко, не отходя от причала, словно вошло в полосу шторма. Люди суетились, кричали друг на друга, шептались по углам, ругались. Выпал шанс короткого десятидневного рейса, нужно было отвезти в один из европейских портов оборудование для ремонта застрявшего там отечественного траулера. Выгодная ходка, заграница, валюта…
Прошел гадкий слушок, что его хотят списать на берег, временно вписать матросом в судовые документы какого-то чиновника из их конторы.
Было до слез обидно, но Второй, поднявшись на борт, внимательно его выслушал, вышел через полчаса из капитанской каюты красный, а не просто розовый, как обычно, и с твёрдо поднятой головой. Улыбнулся, подмигнул.
Первый раз в "загранку"! Пусть всего на неделю, пусть близко, но ведь это было в первый раз!
Уже по приходу в чудесный незнакомый город Второй взял его в свою группу, помог правильно посчитать иностранные деньги. Для путешествия на берег дал пиджак, помог даже немного перешить пуговицы.
Шагнув с трапа на асфальт чистенькой улочки, они вдвоем отстали от всех, не бросились по магазинам.
Второй был в этом порту уже не раз и поэтому уверенно начал их экскурсию с большого мудрого парка. Значение надменных памятников и аккуратных белых табличек Второй объяснял легко и подробно, весело "шпрехал" возле мороженщицы, угощал его разноцветными холодными шариками, потом предложил сходить в кино.
Он задумчиво отказался – практиканту валюты положено крохи. Старался больше глядеть по сторонам и не огорчаться.
Со своими встретились у магазина дешевой одежды. Мужики уже топорщились разноцветными коробками и свертками, только некоторые всё ещё тщательно приценивались, разгуливая по торговым рядам. Ради интереса зашли и они со Вторым.
Джинсовая куртка! Красивая… Главное, что и цена-то по его первоначальным деньгам, только вот он уже купил себе немного жевательной резинки, да для мамы фотографию забавных лохматых обезьянок.
Примерил курточку, снял, ещё раз потрогал плотную уверенную ткань…
Второй подошел с усмешкой, пришлось оправдываться, объяснять, что не очень-то и хочется. Не дослушав до конца про деньги, Второй потащил его вместе с курткой к кассе. Стоял за спиной Второго, краснел от стыда, ожидая неприятностей. Второй не спеша расплатился за него, подмигнул, смешно оттопырив богатый ус…
Практика окончилась. Он собрался, однажды уже почти уехал на вокзал, вернулся, никак не мог дождаться Второго. Но всё, пора. Присел на трюмные доски перед дальней дорогой. "Вот с этим бы человеком… На яхте. Я обязательно ему напишу".
Не написал.
Прошли годы. Он сам уже стал помощником капитана, одинаково уверенно чувствовал себя в лавчонках Кальяо, на тропических базарах Дакара и супермаркетах Гетеборга. Промышлял рыбу, выполнял план, приходил, уходил, был и на севере, и на юге, может быть, даже немного и позабыл…
В один из дней, когда океан распахнулся с рассвета солнечным штилем, их транспорту приказано было подойти к плавбазе. Почему-то просто так, без перегруза рыбы, безо всякого интереса. Он отдыхал на верхнем мостике, играл с электриком в шахматы.
На палубе чем-то занимались, визжали тросы на турачках, громыхал командами боцман. В привычный шум неожиданно врезался высокий и тревожный женский голос.
Женщина-врач кричала с борта плавбазы, пытаясь командовать своими матросами, один из которых даже закусил губу, по миллиметрам отпуская из рук трос. Над мокрой палубой, над кучей брезентов на носовом трюме беспомощно качались носилки, криво спеленатые грязными верёвками.
Лебёдчик на плавбазе ловил каждый жест человека, который командовал спуском, плавно двигал рычаги, смотрел на их боцмана.
Подскочили мужики, приняли носилки на брезенты, что-то в последний раз прокричала женщина, махнул рукой лебёдчик. Их транспорт быстро отошел от базы. В рубке собралось неожиданно много людей, капитан объяснял всем положение, почему-то часто пощипывая рейсовую бородку.
…На плавбазе в трюме с рыбной мукой обнаружили течь. Вода уже подбиралась к нижним мешкам, их береговому управлению грозила большая финансовая неприятность; командный состав посоветовался, прикинули свои возможности, назначили ответственного, возглавившего работы. Разобрали узкий колодец в тугих мешках. К самому днищу трюма спустилась аварийная команда. Пришлось попотеть, а причина оказалась пустяковая. Последним подняли из темноты технолога, он счастливо разогнулся, мотая припудренной желтой мукой башкой, и доложил о готовности. Гора с плеч, но ответственный, тот самый, которого назначили, все-таки решил убедиться сам. Спустился на верёвке в глубокую мешочную дыру, тщательно начал светить фонариком. Случайный и, может быть, почти неотличимый от остальных, гребень медленной зыби сделал свою работу, качнул не так огромную тушу плавбазы…
Мешки глухо шлепались на дно колодца с многометровой высоты, мягкими сухими пудами калеча и плюща невысокого человека.
Молча, в спешке ужаса вытащили тело из-под завала, судовой врач немного поколдовал, беспомощно пожал плечами, начальник экспедиции принял решение передать больного на другое судно, в этот же день уходящее на острова.
…Чёрный человек лежал в двух десятках метров от них, укутанный в тёмные одеяла и туго привязанный к новеньким носилкам.
Шли полным. Назначенное судно вызывало их на связь, до встречи оставалось полтора часа хода. В опустевшей рубке, кроме вахтенных, оставался только он. Всматривался в океан по курсу, старался думать о солнце и птицах, отводил взгляд от брезентов. И все-таки не выдержал, посмотрел.
Далёкие глаза просили: "Подойди!", черные запёкшиеся губы шептали что-то. Он не понимал, неуверенно переспросил тоже взглядом, ткнув себя пальцем в грудь. Грязные веки устало опустились. Он бросился из рубки по трапу вниз, преодолевая брезгливый страх и волнение. Замедлил у трюма шаги, подошел, взглянул…
Смятое лицо, рваные губы, слипшиеся от крови усы… "Узнал меня, мясоед?" – прохрипел раздавленный человек. "Подойди ближе… Ну, как?" Он охнул, ответил, и начал говорить бодрые, вроде бы удобные в такой ситуации слова. Второй сипло оборвал его: "Слушай, врачи сказали, что у меня…" и трудно начал перечислять. Он смотрел на Второго с неловкой жалостью, ощущал недоуменные взгляды своих матросов и всем существом молил, двигал и себя, и его к возможно близкому спасению.
Снова зазвенела, запела грузовая лебедка. Последний раз он тронул Второго за твёрдые пальцы, сморгнул и, дотерпев до усталых прощальных слов, бросился в свою каюту.
Стемнело. Окрепли плечи ветра.
Люди делятся на тех, кто жил, кто живет и тех, кто ходит в море.
Он очень хотел жить, был умен, и всё у него в жизни получалось.
Незаметно и вовремя, как дыхание нужного ветра, встала с ним рядом та, чьи глаза без слов заставляли его быть ещё сильнее, еще удачливее.
Она писала стихи, рисовала на больших картонах странные фигуры, любила пушистые оранжевые полотенца и почему-то огорчалась, когда им вместе предстояло лететь в самолете.
Через несколько лет в их богатом доме долгожданно появился и начал радостно расти маленький гениальный фантазер, добрый мальчуган с таким же удивительно пронзительным, как и у мамы, взглядом.
Правильно устроенная жизнь оставляла время мечтать.
Прерывая иногда напряжение своих широких коммерческих дел, он всё-таки умел находить письмами тех, которые когда-то поразили открытостью души или необъяснимым поступком. За десятилетия его экипаж был укомплектован полностью.
Долгие годы тайну прекрасной яхты, рождённой когда-то чистой мальчишеской наивностью, он носил в себе.
Жизнь била его по лицу, ласкала, рычала, обдавая пеной глухой ненависти, страстно любила, предавала, опрокидывала, а он, в ожидании неизбежно чудесного плавания, только уверенно улыбался ей спокойными глазами.
Но вот когда свет их милого оранжевого абажура стал для него важнее, чем весь остальной мир, правильно, по взаимному согласию, оставленный за тихими домашними окнами, случилось то, к чему он не был готов.
Удар. Огонь. В одно мгновение жизнь потеряли и жена, и сын.
Не хотелось ни видеть, ни говорить, ни знать, что для кого-то другого есть солнце и теплое небо.
Он постоянно был пьян, поэтому не заметил, как две следующие весны зелёными волнами прошли мимо дорогих ему могил.
Отгоревав до тёмной крови, до прокушенных губ, до страшных щетинистых щек, очнулся однажды на берегу тихой речушки.
"Это я. А зачем всё остальное? Зачем мне быть здесь? И вообще…"
Через некоторое время пустоты оказалось, что холодная речная вода имеет вкус. Знакомый, давний, детский…
Купил новую рубашку, съездил с цветами на кладбище, весь вечер и ночь смотрел в звёздное окно.
Научился снова дышать, но ни один ежедневный человек не мог дать ему то, что требовалось в первые минуты новой жизни. Конечно, случались рядом и горячие телами, и щедрые умом; были и внимательные, добрые, забавные, но никто – ни-кто! – не смог убедить его в том, что он не виноват.
Он опять стоял на берегу той тихой реки. Рассеянно кусал ногти.
"Экипаж?"
Далекие, разбросанные по временам люди.
С каждым из них ему когда-то было удивительно хорошо.
Кто они ему сейчас? А он – им? Может пора всё рассказать? И что тогда?
Размышлял долго, решился – в миг. С ясным целеустремлением смог всего за месяц подготовиться к важному.
Он отпустил жёсткую тетиву и начал метаться по разным городам, страстно ожидая увидеть внимательные и умные лица, услышать те самые прекрасные голоса. Заставлял себя верить, что именно там, в дальних краях, найдет своё простое спасение. Он пытался каждый раз много говорить, но очень скоро понял, что длинные взволнованные речи – это напрасно.
Поэтому и умирал сердцем в чужих городах почти каждую неделю.
Начало не задалось.
По деловой жизненной привычке был осторожен, не спешил сразу упоминать о главном, – и его разочаровал первый же долгожданно встреченный. Он, конечно, радостно бросился к тому славному человеку, но, изумившись через краткое время, никак не мог понять причину безразличного тона до самого конца, до странных прощальных объятий,
И второй, и третий… Но почему!?
Опечаленный, размышлял.
Они изменились – он остался прежним.
Ожегшись таким открытием, он и через тысячу километров, и через другие, следующие, расстояния продолжал играть внезапно, по наитию, выбранную для начала первого разговора жалкую роль. Он уже не решался тем людям ничего предлагать, ни объяснять, поэтому, стремясь проверить, насколько же каждый из них изменился, стал просить. Просил небольших возможных денег, вымаливал посильное участие, предлагал им опять помочь ему – как когда-то очень давно.
Ясно понимал, что нельзя так лгать, даже если очень желаешь в чем-то убедиться, но никак не получалось переломить себя.
Он-то ведь только хотел честно смотреть им в глаза, находить там обязательно то, во что так долго верил…
Судя по одинаково растерянным взглядам, никто из назначенных в экипаж не мог поочередно понять, зачем он приехал так издалека, неприятно и резко разорвав своими проблемами привычно теплую негу их обыденности.
А он уже сознательно говорил неправду – потому что не мог убедить себя отдать в руки таких людей свою мечту.
Еще в начале пути он знал, что будут трудности, практично учитывал в предварительных расчетах неизбежные потери, но всё равно, в ожидании каждой следующей встречи у него взволнованно замирало сердце, а после разговора он обязательно мрачнел и страшно ругал себя за пустые надежды.
Уже не хотелось иметь то, чего не жалко терять.
Два раза он всё-таки переламывал своё упрямство и возвращался домой. Исчезал смысл, но, отдохнув без людей от силы полдня, он опять, обязуя себя добиться чуда, довести всё до конца, мчался в аэропорт.
– Дай ты мне денег! Прошу тебя, дай! И я сразу же уберусь, не буду больше своим нытьем твое величество беспокоить!
– Не дам. Выпей вот лучше. Закуси.
Смуглый человек всё ещё хотел с безнадежной усталостью устроиться поудобнее на скрипучем стуле, то протягивал длинные ноги, то поджимал их под себя, но слова его уже были ровными, словно бы он и не пытался убеждать. Его собеседник, хозяин большой и неуютной квартиры, сидел напротив, раскинувшись всем телом за неопрятным обеденным столом.
Гость поднял к лицу стакан. Остро сверкая над краем незаметным взглядом, усмехнулся. Он не был пьян, но хотел, чтобы именно так считал тот, с кем он вот уже второй час говорил о деньгах.
– Да пойми ты, мне ведь немного надо, я же объяснял тебе! И не для себя. Человеку нужно срочно, а я, пока сижу тут, в вашем замечательном городе, ему ничем помочь не могу. Пока прилечу домой, пока разберусь с банком… Это два дня. Есть же у тебя деньги, знаю. Прямо здесь. Возможно, в твоем правом кармане или в желудке этого чудовища.
Настойчивый незнакомец трудно повернулся на стуле и кивнул на громадный комод, стоявший в простенке.
– Правильно, деньги у меня есть. И там, и там. Но не дам. Ты улетишь, а потом и человечек твой исчезнет. Будто и не было его вовсе, ищи потом такого должника с собаками. Да и ты сам-то в последнее время, знаешь, не очень то…
– Что?!
Хозяин вздрогнул щеками, пряча лицо от пронизывающе гневного взгляда.
Спасительно скрипнула дверь.