Женевьева обошла швейную машинку, села напротив Бернара, нагнулась вперед. Она всегда принимала эту позу, когда собиралась поведать собеседнику самое важное, самое главное:
- Я знаю это точно. Из первых рук. От самой этой женщины. Она ко мне приходила.
- Но она, возможно, выдумывает! Лжет… Или она сумасшедшая!
- Ничего она не выдумывает! Есть детали, которые не могут обмануть… Я была его женой, я знаю…
Какая жара! Бернар с удовольствием снял бы пиджак, выпил бы чего-нибудь холодного, хотя бы простой воды, но он не смел попросить…
- Кто она? - осведомился он.
- Вот этого я вам никогда не скажу… Замужняя женщина…
- Это не та сумасшедшая, которая…
- Она не сумасшедшая. Это Режис по ней с ума сходил. Вот уж никогда не понимала его вкусов.
- Позвольте, когда же это было? Режис так долго болел… А какого рода эта женщина?
Вполне порядочная. Когда Режис слег, он с ней не виделся и от этого окончательно расхворался. Она писала ему каждый день. Но ведь не обнаружено ни одного письма такого содержания!.. Ясно, Режис их сжигал по мере поступления, но ее письма были для него единственным утешением в жизни, только они поддерживали его в муках. Бог и любовь этой женщины. Ради нее, чтобы ее увидеть, несчастный страстно хотел выздороветь. Не беспокойтесь, Мадлена тоже, как и все жены, "ходила в дурах". Слово "в дурах" противно проскрипело, от него разило чесноком, и потому оно никак не могло относиться к Мадлене. Каролина слушала со страстным вниманием. Не выдержав, Бернар попросил разрешения снять пиджак. Пожалуйста, сейчас это в моде, если, конечно, он ограничится пиджаком и не разденется догола. Кровь бросилась Бернару в голову… Каролине неплохо было бы сходить к педикюрше. Обе они, и мать, и дочь, какие-то ужасно неухоженные. Кто, интересно, их знакомые? Женевьева, эта праведница, иной раз могла быть на редкость вульгарной… Иной раз она вставляла в разговор такие словечки, такие высказывала мысли, которые совсем не вязались с ее обликом.
- То, что вы сказали, меняет мое представление о Режисе, - проговорил он. - Это чудовищно.
На мгновение Женевьева словно смутилась. Взглянула на Каролину.
- Я же тебе говорила, мама, не надо было…
На глазах у Каролины выступили слезы. Бернар вытер потный лоб, руки.
- Ах, я уже не знаю, что и думать… Значит, Мадлена была права… Все, что я думал о Режисе, - ложь. Если он мог обманывать Мадлену, он мог обманывать и нас, своих учеников… Мадлена говорит…
- Что Мадлена говорит? - крикнула Женевьева. - Эта женщина никогда его не любила! А если не любишь человека, значит, его не знаешь!
Они были в неравном положении: свежая и чистая рана Бернара кровоточила, но она не была заражена микробами, как гнойные язвы Женевьевы, которая ходила с ними вот уже двадцать лет, нарочно их расчесывала… В течение десяти лет она ненавидела Мадлену, всех женщин и жила с непереносимым зудом злобы, поддерживаемая лишь страданием, опьянялась им, в нем погрязла. Каролина знала свою мать только такой, только в состоянии трагического ожесточения, в каком пребывает человек во время скандала, ссоры, получив или дав пощечину… Покупала ли мать рыбу, стирала ли белье, шила ли на машинке, она всегда была чем-то оскорблена, кипела ненавистью. Поэтому Каролина жила с мыслью, что матери ее нанесли неслыханную обиду… Они были в неравном положении, Бернар и эти две женщины: для них - ни тени сомнения, для него - все под сомнением. Перевес был явно на их стороне: Бернар поверил в существование той, другой женщины в жизни Режиса, поверил, что Мадлена это знала и этим не интересовалась, не огорчалась, не ревновала, не мучилась. Мадлена была неуязвима. Чудовище. Колдунья. Однако им не удалось убедить Бернара, что Мадлена убила мужа из мести, - он слишком хорошо знал все подробности болезни Режиса, отец Бернара сам его оперировал. Нет, Режису все равно оставалось прожить всего несколько месяцев… Самоубийство положило конец его страданиям. Самоубийство? Всем известно, что Мадлена #егх> отравила, это не самоубийство, а убийство. Никогда Режис, добрый католик, не наложил бы на себя рук. Тут Бернар уперся. Режис не был "добрым католиком", его богоискательство вовсе не значит, что он был "добрым католиком". Бернар надел пиджак. Он обезумел от ярости и уже направился было к двери, как вдруг услышал рыдания Каролины.
- Вот видите, что вы натворили!
Женевьева с трагическим видом побежала за стаканом воды. Но Бернар тоже ожесточился: что он такое сделал? Ничего не сделал.
Он стоял и глядел на плачущую Каролину.
Ушел он не сразу, и разоблачения Женевьевы вошли в биографию Режиса, которую впоследствии написал Бернар и на которую все ссылались.
XII. Кто же вы, Режис Лаланд?
Мадлена неподвижно лежала на широком смертном ложе Режиса. В спальне было темно. За окном, задернутым плотными занавесями, бился шум огня и ветра - ночной Париж. Теперь Мадлена спала в спальне, а диван в кабинетике забросила окончательно. Но из всей спальни она пользовалась только кроватью: здесь все было неизменно, все стояло на прежних местах; даже не сдвинули стульев, даже не убрали книг с ночного столика - последние, которые читал Режис, - а в стенном шкафу по-прежнему висели его костюмы, галстуки, лежало его белье… Стирая пыль, Мари ничего не переставляла. Мадлена проскальзывала в постель, как в конверт, такая легкая, что даже простыни не мялись под ней.
Каждый вечер она шла на свидание с бессонницей, борясь с нею один на один, ничем не прикрытая. Сбросив на пороге спальни отрепья дня, Мадлена оказывалась лицом к лицу с самой собой. Была ли бессонница следствием всего того, что Мадлене хотелось сказать себе, или это желание объясниться с собой приходило из-за бессонницы? Ей не удавалось приглушить мотор, жужжавший в голове, она не могла обнаружить выключатель и не так уж была уверена, что хочет его обнаружить. Бессонница была наркотиком Мадлены, а также контактом, присоединявшим ее ко вселенной. Мадлена становилась "приемником" и одновременно источником тока, включалась во всеобщую сеть. Превращалась в одно из слов песни, из которой нельзя выкинуть ни слова, не нарушив смысла, не оборвав мелодии. Мадлена была одним из слов, необходимых, как и все прочие, в мировом порядке, в непрерывной мелодии, и находила в этом известное удовлетворение.
Но как жить без сна? Днем ее отвлекали обои, она оживала на трапеции, но бывали вечера, когда она буквально валилась с ног от усталости. Тело ее словно лишалось костей, гнулось, скручивалось, глаза были как темно-лиловые анютины глазки с черной сердцевинкой. Надо было, надо было спать любой ценой, но она не решалась прибегнуть к снотворному, подобно тому, как другие не решаются к нему не прибегать. Лучше уж эти провалы черной усталости, острое возбуждение, чем искусственная одурь, искусственная потеря сознания. Поддаться, добровольно пойти на уничтожение, которого не миновать, как смерти под скользящим ножом гильотины, - нет, она не могла на это решиться, это возмущало ее, унижало.
Неподвижно лежа в темноте, Мадлена думала об анонимном письме; в нем сообщалось, что Режис в течение долгих лет состоял в связи с женщиной. Мадлена ни на минуту не поверила. Зачем Режис стал бы обманывать ее, она сама десятки раз ему говорила: "Займись ты какой-нибудь женщиной, женщинами, как в былые времена"… Этот совет оскорблял его сильнее и горше, чем он показывал. "Прелестная колдунья, - отвечал он, - не строй из себя сводницы, не подливай мне зелья. Нет такой женщины, которую мне было бы любо полюбить. Кроме тебя. А тебя я уже люблю". Зелье… В свое время в Вильнев-лез-Авиньон одна женщина готовила из трав зелье, подливала его в духи… Старуха исчезла, отравленный ею человек умер, а Мадлене не спалось. Ее личный опыт счастливой любви был так недолог. Режис, который отказывался полюбить ее, тогда еще девочку, защищался, уклонялся, отталкивал ее… Ослепительная вспышка - и уже она его разлюбила… А потом был Бернар, который тоже не хотел ее любить… Вспышка… И вот уже она не любит его. Проснулась как-то утром с таким ощущением, будто на дворе другое время года.
Сперва это письмо ее только удивило: кто же хочет ей зла? Ответ ясен: конечно Женевьева. Но тут ее взяло сомнение: а что, если это правда? А что, если это не Женевьева? Тогда кто же? Ее мучило любопытство… Такое чувство, как будто тебя обокрали в собственном доме и ты не смеешь никого подозревать и подозреваешь всех - словом, что-то возмутительно мерзкое. Только бы знать! Подозревать - это пытка. Мадлена перебрала мысленно всех знакомых женщин… Даже мадам Верт вспомнила… А почему бы и нет? В ней чувствовался шик, и она была из "шустрых". Режис делил женщин на "шустрых" и на "сонь" и любил только "шустрых". Импульсивных, идущих напролом, ставящих в тупик. Он любил в женщине живость. Режис так любил женщин, что был способен переспать с собственной сестрой, и Мадлена без малейшего стеснения представила себе Режиса с Лизой, но ничего не получилось. Впрочем, Лиза как раз была "соня". Большая сонная кобыла.
В анонимном письме было слово "зелье"… В той фразе, где говорилось об отравительнице. Все-таки так написать могла только Женевьева. Чересчур длинная подпись гласила: "Та, кого он любил до последнего дыхания". Было в письме и слово "колдунья"… Бернар виделся в Ницце с Женевьевой. Мадлена узнала об этом из бюллетеня, выпускаемого кружком по изучению… но у Бернара было в высшей степени развито чувство чести, он принадлежал к "старой Франции" и поступил бы правильно, если бы женился на Арлетте. Анонимное письмо - и он… нет, невозможно. Чтобы перевернуть все в чужой судьбе, не было другой такой, как она, то есть такой, как Мадлена, - Мадлена почувствовала себя если не виноватой, то, во всяком случае, растерянной… Она распоряжалась людьми беспардонно. "Беспардонная…" - так о ней говорил Режис. А что это, в сущности, значит? Когда рассветет, она посмотрит в словаре Ларусса. Самое лучшее, это отправиться к мадам Верт и "беспардонно" бросить обои и фирму… У Режиса была мания употреблять слова в их точном значении. Бросить обои… Под закрытыми веками Мадлены двигалась толпа, все люди в одном измерении, как нарисованные. Режис сидел в постели, опершись на подушки, и плакал… "Убей меня, Мадлена, убей меня!" Мадлена спала, но не знала, что спит. Она держала в своей руке руку Режиса и плакала вместе с ним. У него не было одной ноги… Она проснулась! А как он раньше бегал… Лазил по скалам среди сосен. Ей приснилось, что ему ампутировали ногу и что она полюбила Бернара. Гордиться тут нечем. "Лэн, ведь ты ничего не боишься! Убей меня, убей!"
Мадлена соскочила с постели. В узкие вертикальные щели занавесок уже пробивался дневной свет. Она сделала несколько прыжков на месте, добралась в темноте до окна, отдернула занавески. Париж, еще почти тихий, взглянул на нее серым косым оком. Мадлена быстро легла в постель, и сон внезапно сморил ее.
Ровно в девять часов телефонный звонок вонзился в нее, как сверло… Она сразу проснулась: под ледяным душем звонка ее трясло, захватило дыхание, сердце билось как бешеное… Звонил Бернар. У него был дар, редчайший дар попадать всюду не вовремя; они не виделись и не разговаривали вот уже целых два месяца, и он позвонил ей в самый неподходящий момент, как будто нарочно - чтобы отнять жалкий огрызок сна.
- Я тебя не разбудил? Я боялся, что тебя не застану…
- Нет, ничего… Что-нибудь случилось?
- Ничего не случилось… Просто я хотел тебя предупредить, что сегодня вечером в зале Садоводства будет диспут о Режисе… Если хочешь, приходи.
- Можно было бы предупредить меня раньше.
- Все это решилось в последнюю минуту.
- Не сегодня же утром. Вы ведь сняли зал, пригласили людей.
- Верно. Не знаю, как это получилось… Спохватились только вчера, было уже поздно…
- Лучше было бы позвонить мне поздно, чем утром.
- Прости, Мадлена, я вижу, что разбудил тебя.
- Начало в девять?
- Да. Хочешь, я за тобой заеду?
- Не надо. Спасибо за приглашение. Если только я приду… До вечера…
Мадлена снова легла. Попытаться заснуть? И речи быть не может… Итак, дошло до того, что ее забывают пригласить на диспут о Режисе Лаланде. Безумие! Почему? Они - кто они? - не желали, чтобы в зале присутствовали инакомыслящие. Она вдруг почувствовала, что нет в ней боевого духа. Да ну их всех! Все равно ей с ними не справиться, она совсем одна, на руках у нее нет козырей. Козырь - это громкое имя, слава, а она - она просто женщина, занимающаяся обоями, коммерцией. То, что она вдова Режиса, являлось скорее минусом; супруга, вдова, которая вмешивается в дела, не доступные ее уму. Да куда она лезет!.. Единственные ее союзники - это крестная да старина Жан… Самое страшное то, что они - другие - возможно, правы. А вдруг Режис говорил другим другое, чем ей? Он старался ей понравиться, говорил то, что, по его мнению, она заведомо одобрит. Ему-то, Режису, было на все наплевать! "Кто вы, Режис Лаланд?" - как теперь модно стало выражаться по радио. Что ни говори - мистификации-то его были реальностью… Опубликовал же он выдумки Мадлены про Екатерину II под видом исторического этюда. С этим уж не поспоришь. Она пойдет в зал Садоводства, просто чтобы им досадить: все, что она может теперь, - это им досаждать.
До последнего времени считалось, что математика - совершеннейшая из наук. Ей даже удается выразить отношения между предметами… Но какой науке под силу выразить формулой отношения между людьми? Что такое история человека, если не приближение? Достаточно допустить ошибку, пойти в ложном направлении, и все пропало. Все вычисление окажется неверным. Тому примером Режис. Представим себе Режиса как величину, помноженную на другие величины - рассказы и комментарии о жизни и творчестве Лаланда, предложенные его учениками и последователями со всеми ошибками, вольными и невольными, допущенными с определенной целью или проистекающими от избытка воображения, из любви к красивым легендам… Умножим такого Режиса и получим в результате необъятную фальсификацию, которая и есть История всех нас вкупе.
Плохо освещенный, мрачный зал Садоводства был набит битком. Публика почему-то походила на неимущих в туманный день. Мадлена, в плаще и платочке, завязанном под подбородком, села в глубине зала, и ее никто не заметил. На эстраде, за столом, их было шестеро или семеро. Только мужчины. Тот, что сидел крайним слева, был, пожалуй, хорош собой. Стул его не поместился за столом, и он сидел в профиль, под прямым углом. Остальных за столом она не разглядела, увидела только черную оправу чьих-то очков, голову и лицо - круглое, как стекла очков, а рядом с очками - Бернара, далекого Бернара, расплывчатого и совсем не похожего на того, которого она знала раньше.
- Дамы и господа…
В зале сидели старики, даже не старики, а старцы, зеленая молодежь и молодежь постарше. Солидные мужчины и студенты, девушки с тетрадками, будто они явились на лекцию. Две или три элегантные дамы, затерявшиеся в этом туманном сером зале. В первых рядах - ученые мужи, мудрые старцы. Позади - юноши с кольцом бородки, с голой шеей, в расстегнутом воротничке. Хорошеньких девушек было очень мало. Бедный Режис!
- …Творчество Режиса Лаланда ставит перед нами столько проблем, дает столько животрепещущих ответов, что бесспорно занимает в наших умах и сердцах господствующее место. "Режис Лаланд как историк и романизированная наука" - этой теме посвящено наше сегодняшнее собрание. Мы попытаемся рассудить историков и романистов, которые, каждый со своей стороны, отстаивают свои права на творчество Лаланда.
Мадлена предпочитала эту тему спорам о поисках бога в творчестве Режиса Лаланда. Возможно, Бернар все-таки посчитался с ее мнением?
- …Исторические личности в произведениях Лаланда написаны столь выпукло, что не умещаются в рамках исторических событий и начинают жить самостоятельной жизнью. Так например, в его знаменитой книге об Екатерине Великой история любви нарисована с такой силой, что читатель забывает и об описываемой эпохе и об исторических событиях. Вспомните сцену, когда Понятовский узнает, что Екатерина его больше не любит… Разве это король, разве это императрица, действующие в силу государственных соображений?.. Разве в этом дело! Вот почему романисты хотели присвоить Лаланда себе. На что историки возражают: историческая точность передачи взаимоотношений между многострадальной Польшей и Россией времен Екатерины II позволяет летописцам считать Режиса Лаланда великим историком, хотя бы за смелость его гипотез.
Мадлена увидела себя в гамаке, услышала собственную импровизацию о Понятовском и Екатерине II. Но человек в очках говорил так убежденно, что ей подумалось, уж не нашло ли на нее тогда в гамаке наитие свыше. Режис затем обработал ее фантазии, поставил даты, добавил детали, касающиеся места действия, одежды, упомянул имена лиц второстепенных, рассказал о положении Польши. Судьба страны, зависящая от любовных похождений императрицы, вписывалась в рассказ с какой-то чудовищной и, возможно, даже с ошибочной логикой.
Она перестала слушать; впрочем, оратор не долго злоупотреблял вниманием зала и тут же дал слово желающим из публики. Мадлена пришла в себя, увидела эту публику, которую, очевидно, мало интересовал вопрос "историк или романист", и, как только человек в очках кончил вступительное слово, дискуссия тут же перешла к вопросу о вере и политике… Присутствие бога в произведениях Режиса Лаланда, фашизм или коммунизм… Был ли Лаланд левым, "прогрессистом" или… Какой-то мальчик в красном галстуке заговорил о "времени Лаланда"…