Лиза даже побагровела. Но ее собеседник настаивал: в конце концов, надеюсь, не позорит же его этот факт… Да и Потэн, толстяк, подтвердил: именно Режис Лаланд и никто другой заведовал подпольной типографией в Г. Его чуть было не накрыли, ему пришлось бежать, и он очутился в маки, в военной части.
Мадлена, до сих пор не произнесшая ни слова, тоже подтвердила насчет типографии. Ей самой в ту пору было лет девять-десять. Но чему тут удивляться? Режис был человек скрытный; Лиза и Жильбер сами должны это знать… Да, но это уже не просто скрытность… Лиза никак не заслуживала к себе такого отношения. Мадлена подумала, что как раз то же самое пришло ей в голову, когда она узнала про детективные романы: зачем было скрывать от нее, этого она не заслуживала. Что касается Лизы и Жильбера, она знала, отчего Режис молчал - он не хотел их стеснять: раз Жильбер делал дела с немцами, не будем говорить при нем о Сопротивлении. Значит, он считал, что в его детективных романах было нечто, что могло ее стеснить? Не спросить у Жана названий… псевдонима… надо же! Может быть, в этих романах есть такое что-нибудь, касающееся ее лично? Мадлена пришла к Лизе с целью прощупать ее на сей счет, решив сама ничего не говорить… Но попала в неудачную минуту.
- Время, годы, - говорил Бишю, - они у тебя на глазах проносятся галопом…
- Есть средство остановить время, - Мадлена серьезно взглянула на Бишю, - надо его законсервировать: сидите взаперти, будьте глухи и слепы ко всему - так, чтобы до вас ничего не доходило. Тогда и время не будет проходить.
- Позвольте, мадам! Время - оно не вода, которая не течет, когда закроешь кран. Оно течет, мадам, течет! Настоящее наводнение! Не успеешь оглянуться, и тебя уже затопило с головой. Не только глухой и слепой, но еще и утопленник.
Это сказал толстяк Потэн, и Мадлена представила его себе - в виде утопленника, вернее, в виде огромной рыбы, которая плывет белесым брюхом вверх.
- Простите меня, мадам… У нас у всех нервы расстроены в связи со смертью нашего дорогого друга. Не из-за чего, откровенно говоря, волноваться, мы и так прекрасно знаем, что время проходит!
В сущности, когда старики не сидят кучно, если брать их порознь, не так уж неприятно на них смотреть. Хотя бы Потэн, с виду он крепкий, вылощенный, и при желании его жир можно отнести за счет мускулатуры. Именно так и пишут в детективных романах: 95 кило мускулов!
- Ваш муж, мадам, как вам известно, принес много пользы в нашем районе… Поддельные документы он фабриковал бесподобно! Изготовлял их с таким старанием, словно печатал фальшивые ассигнации… Он и листовки писал и печатал те, что ему приносили, у себя в типографии. А главное, какой был весельчак… Когда наш "техник" приезжал за материалами, он ему такие песни распевал.
И Бишю с Потэном затянули на мотив "Девушки из Камарэ":
Печатник мне попался.
Всего старик пугался -
воров,
коров
и маляров,
а главное - часов,
которые бегут,
бегут,
бегут!
Все расхохотались. "Наливай, Бишю, - сказал Жильбер. - Ты с чем пьешь, с водой? Чистое? Забыл, как ты любишь… А ты, Потэн? Дать тебе льда?"
Лиза присела на кушетку рядом с Мадленой, заняла собой все свободное пространство и даже легонько придавила руку Мадлены, лежавшую на подушке. "Мерзкая скрытность, - произнесла она, понизив голос, - мерзкая скрытность, так никакая дружба не устоит…" Мадлена ответила ей в тон, почти шепотом: "Не жалуйся, Лиза, не жалуйся… Твой дорогой братец тебе еще покажет". - "Что, что покажет? О чем ты говоришь? Зачем ты мне это говоришь?" - "Затем, чтобы ты ко мне не приставала: если Режис от тебя что-то скрывал, я тут ни при чем. Словом, я между вами не посредница. Мне пора…" Мадлена встала с кушетки.
- Мадам, - сказал толстяк Потэн, приподняв со стула свои 95 кило мускулов, - мадам, мне бы так хотелось, чтобы вы рассказали о нашем Режисе… Не согласитесь ли вы прийти к нам пообедать? Моя жена будет рада с вами познакомиться.
- Конечно, с большой охотой…
И она спаслась бегством, пока он не успел предложить ей ничего другого.
XV. "Тетради Режиса Лаланда"
Пришлось снова взяться за обои. Обаятельная, со вкусом, с "идеями", Мадлена была полезна фирме, но даже при всех своих качествах начала действовать на нервы долготерпеливой мадам Верт. Мадлена изо всех сил старалась не возненавидеть' обои, старалась с любезной миной переделать максимум дел в минимальное количество времени и при первой же возможности сбежать домой, чтобы заняться делами Режиса.
Теперь, оставшись одна, лицом к лицу с авгиевыми конюшнями, она задумала навести в них порядок. По правде сказать, отсутствие Бернара, длившееся больше года, было одновременно и катастрофой и благодеянием… У нее не оставалось иного выхода: либо бросить все, либо самой броситься в воду; Мадлена мужественно выбрала последнее, она уже начала держаться на воде и постепенно входила во вкус. Бернар прежде всего брался за последние по времени рукописи и расшифровывал их; а она, она решила сначала все рассортировать, сложить рукописи с рукописями, письма с письмами, счета со счетами - в хронологическом порядке она разберет их потом… Дело успешно продвигалось, разобранные бумаги Мадлена переправляла в свой загородный дом. Теперь, когда Мадлена знала, что она совсем одна и ждать ей помощи неоткуда, она, как говорится, взяла быка за рога. Она решила, твердо решила не. допустить, чтобы Режиса Лаланда превратили в правоверного католика и шовиниста. Режис в своих схватках с временем и пространством не думал ни о религии, ни об отчизне, пусть даже он употреблял слово "бог" чаще, чем слово "разум", и предпочитал Францию всем прочим странам по личной склонности. Даже если он находил для выражения этих своих чувств прекрасные слова… Даже если иной раз его язык становился по-библейски напыщенным. Мадлена готова была лечь на рельсы, лишь бы остановить это, надвигавшееся на нее это. Теперь она полностью отождествляла себя с Режисом и в то же время превратилась в его сторожевого пса, злого, скалящего клыки.
Случай пустить их в ход и куснуть представился довольно скоро… Она взяла адвоката, и он научил ее-, как следует вести дело, обращаться с издателями, французскими и иностранными; Мадлена оказалась способной ученицей, она быстро поняла свои права, усвоила, как нужно действовать, не впадая в сутяжничество… Правда, она, как дура, предложила в свое время Женевьеве союз… Но сейчас она видела противников даже там, где могла бы найти союзников. Считала она себя очень сильной, очень хитрой, на самом же деле была только подозрительна. Ее собираются травить? Посмотрим…
У мадам Верт красавица Мадлена деятельно способствовала процветанию обойного дела, выслушивала комплименты и возвращалась в свою обитель, на одиннадцатый этаж нового дома, чтобы погрузиться в архивы Режиса. Отвечала она только на деловые письма и упорно старалась не замечать авансов со стороны приверженцев Лаланда, которые, видимо, рассматривали его творчество под иным углом, чем "фальсификаторы". Нет, хватит… Хватит с нее Бернара и Женевьевы, злополучной попытки Жана завербовать сторонников среди молодых людей, преимущественно поэтов. Ей и в голову не приходило, что чувства и убеждения людей могут меняться. А как раз молодые поэты, которых Жан приводил к ней, сильно изменились. Жан, в конце концов, не так уж заблуждался, у них было свое представление о Режисе Лаланде, которое могло развиться в желаемом для Мадлены направлении. Они так изменились, что Мадлена, пожалуй, не узнала бы их. Особенно Лео, тощего малого с бачками, того, что ей тогда нагрубил… Мадлена не знала, что все ее тело изрешечено стрелами, она считала себя твердой, неуязвимой, и, однако, даже Лео удалось пустить в нее еще одну стрелу.
Да, Лео было не узнать с тех пор, как он женился на молоденькой американке при деньгах. Той самой, которую Мадлена встретила с ним в зале Садоводства. Лео сейчас так процветал, что даже щеголь Клод по сравнению с ним казался плохо одетым. Приятели не вылезали из его комфортабельной квартиры, валялись на мягких диванах, глушили виски, занимали у Лео деньги, когда не на что было угостить девушку. Лео и Молли обожали друг друга и говорили главным образом о своем будущем беби, которого пока еще не было заметно, хотя он существовал уже не только в проекте.
У них постоянно торчали приятели, но нынче вечером состоялось настоящее собрание, на которое Лео пригласил множество народа: стоял вопрос о создании журнала под условным названием "Тетради Режиса Лаланда", окончательное название еще предстояло найти, равно как капитал и сотрудников.
Собрание, как таковое, еще не началось, приглашенные пили виски, разглагольствовали, кто-то, неизвестно зачем, привел с собой девушек… Кроме щеголя Клода и Шарля, хорошенького блондина с волнистой шевелюрой, синевой под глазами и теноровым голосом - словом, со всеми качествами сердцееда, - собрались в основном противники кружка по изучению творчества Режиса Лаланда. Лео и сам не знал больше половины приглашенных. Инициатива издания журнала исходила, разумеется, от Клода и Шарля.
- Ты пересмотрел свою точку зрения на Мадлену Лаланд, и давно пора… - У Шарля была все та же четкая дикция, каждое слово доходило до слушателей. - Даже вспомнить неприятно, как ты себя вел в тот день, когда она оказала нам честь и пригласила к себе, и как ты выдал ее этим господам в зале Садоводства…
- Выдал! Что за выражение… - Лео оттолкнул какого-то гостя, который пытался через его плечо достать бутылку виски. - И потом, это было сто лет назад…
- Вы-дал! Утверждаю: выдал! Учитывая атмосферу собрания, ты ее именно выдал. Все мосты между этой великолепной женщиной и нами сожжены.
- Это как знать…
- Давайте сменим тему разговора, - предложил один из антикружковцев, - эта Мадлена, которую я и в глаза не видел, до смерти мне надоела. Говорят, что с ней лучше не связываться…
- Но какие ноги! Какая фигура! - Лео скорчил гримасу в адрес Шарля.
- С такими ногами… с такой фигурой, - пропел антикружковец, - она тебе такой процесс устроит, по судам затаскает, если ты осмелишься не согласиться с ней.
- Раз ты о ней такого мнения, тебе с нами не по дороге, - жестко возразил Шарль. - Мы попытаемся с ней увидеться, прийти с ней к соглашению. Во-первых, это замечательная женщина и, во-вторых, может, даст нам деньги на журнал…
- А, ну так бы и сказали!
Противника Мадлены разнесли в пух и в прах, потому что, даже если у Мадлены Лаланд нет ни гроша, они все равно относились бы к ней с уважением. Достаточно вспомнить, что она сделала для увековечения памяти Лаланда! И к тому же она слишком хороша, чтобы… И Лаланд ее любил… "Ладно, ладно, - твердил антикружковец, - молчу!"
Молли уже давно надоели все эти разговоры, и, улыбнувшись мужу, она исчезла: собрание отлично могло идти и без нее. Две девицы, которых кто-то привел, оказались весьма низкого пошиба, и Молли не собиралась их занимать.
Шум нарастал. Все они дружно ненавидели это старичье из кружка. Правда, не все там такие уж старики, но это дела не меняет. Возьмите хотя бы Бернара Плесса. Плесе делает карьеру, помяните мое слово, он еще когда-нибудь академиком будет. Он изменил своему поколению, даже если он вполне искренне разделяет мнения других кружковцев… Это ненормально и столь же отвратительно, как, скажем; плешивый ребенок, носящий ботинки сорок четвертого размера! Лаланд сделал все, чтобы быть понятым, и его "богоискательство", как они выражаются, чистое с их стороны мошенничество… "Лаланд, дурача всех, на самом деле пытался сочетать роман с математикой, это же юмор высокого стиля!" - "Оставь эти выражения антикварам…" - "А вы знаете, я пишу дипломную работу о Лаланде и Жарри!"
Девицы, приведенные неизвестно кем, оказались весьма надоедливыми особами. Одна из них уже взялась за гитару, мирно валявшуюся под столом… "Мун! Не смей, слышишь! Мы о серьезных вещах говорим! Подумать только, она сегодня целый день плясала в "Безгорбом верблюде" с такими же верблюдицами… Я и сам не прочь подвигаться, но не среди бела дня и не ежедневно…" Конец фразы потонул в общем гуле, среди которого был слышен только голос Мун:
- Действительно, нашелся танцор… А ну, отодвиньте стол, а то я сбегу к "Верблюду". А ваши дела с Режисом, или как его там, пусть они идут, знаете куда…
- Извини, Лео, что я ее привел, у нее пляска Святого Витта…
Лео извинил.
- Все они такие. Вчера в "Верблюде" уже с четырех часов было полно.
- Значит, и ты там. был, старый хрен! - крикнула Мун. - А еще смеешь лезть с наставлениями, как моя мама.
- У тебя, оказывается, мама есть? Хвастаешь, детка…
Мун презрела его слова и снова взялась за гитару. Ей удалось совратить только две парочки, а остальные гости Лео уселись вокруг стола, с которого убрали все лишнее, и склонились над проектом "Тетрадей Режиса Лаланда".
Если бы можно было добыть статейку от какой-нибудь знаменитости- для почину… Знаменитости - они будут держать руку "богоискателей"… Да ведь мы затеваем журнал молодых против поколения знаменитостей… Теоретически! Но это вопрос принципа! Все, что они делают, нам противно, они вечно путаются у нас в ногах, воображаю, какой от них будет почин… Никаких компромиссов. Мы - против. Начнем с манифеста, исходя из положений Лаланда, и вы увидите, что каждый наш тезис будет антиподом к тезисам кружка. Любой - о жизни, смерти, непрерывности, причинности, поэзии, романе. Вношу предложение: пусть Клод набросает черновик, а мы обсудим его наметки на следующем собрании. Посмотрим содержание номера… Что у вас уже есть?.. Можно было бы дать музыку на пластинке и вложить ее в карманчик обложки… Да ты бредишь, понимаешь, во что это обойдется?.. Составь смету, ладно? Думаю, что было бы просто неправильно привлечь к сотрудничеству Мадлену Лаланд… Деньги нам нужны, а не сотрудничество! Это значило бы вступиться за нее, а не за Режиса Лаланда, ее споры с кружковцами нас не интересуют… Если нам придется объясняться с кружковцами, объяснимся кулаками, а не в судебном порядке. Она поступила просто гнусно… А как она, по-твоему, могла бы иначе помешать опубликованию этой позорной биографии Лаланда? Следовало бы набить им морду… Нет, вы только представьте себе Мадлену Лаланд, бьющую по морде этого верзилу Пандера!.. Говорят, она занимается джиу-джитсу… Послушай, иди танцевать со своей птичкой и оставь нас в покое. Лео, заглавие твоей статьи "Вертикальное время у Лаланда"?.. Ладно, записываю: "Вертикальное время". А вы, Дюмон? "Непостоянство времени"… A-а, это поэма? "Любовь вне времени"… Чудесно… "Время в натуральную величину"? Это эссе? Чудесно…
В полночь гости отправились на кухню пошарить в холодильнике. - Молли в халатике, заспанная, тоже вышла на кухню, выдала им консервы и снова отправилась спать. После первого общего собрания редакционная коллегия создалась сама собой; а все прочие считали, что это была обыкновенная вечеринка.
Время и память. То, о чем я вам сейчас рассказала, заняло около пяти или шести часов времени в человеческих измерениях. Я даже не дала вам масштаба, - скажем, две минуты равны часу, - будучи уверена, что вы сами сумеете воссоздать вечеринку, отведя ей в уме пропорции, необходимые для того, чтобы она заняла нормальное место в жизни человека. Роман это всегда только макет, в соответствии с которым нам предлагается вообразить то же самое в натуральную величину. Когда мы говорим "натуральная величина", мы имеем в виду человеческие критерии: комнаты, стулья, кровати, которыми мы обычно пользуемся. Стол высотой в три метра превышает натуральную величину… И вечеринка у Лео, вычисленная в совсем крохотных часах и в мерках кукольной мебели, была бы меньше, чем в натуральную величину. И ни к чему нам. Каков же вывод для романа? Давать ли идеи и чувства в таком же сжатом виде? Я всегда считала, что не следует называть вещи в романе, что их следует показывать, не называя. Вероятно, в этом как раз и заключается искусство романа: подстегнуть воображение читателя. Если это делается только для того, чтобы предметы предстали перед вами точно такими, каковы они в действительности, то это, конечно, акробатика, ошеломляющая словесная виртуозность, блестящий цирковой номер, и только. Цирк. Трудность создания иллюзии начинается тогда, когда романисту хочется подстегнуть воображение читателя, заставить его разделить с автором идеи и чувства. Это куда сложнее, чем сделать осязаемым то, что описываешь… Особенно, когда эти идеи и чувства не называют, когда их только вызывают. Сколько бы я ни ходила вокруг да около, я всякий раз упираюсь в пресловутые "что" и "как".
Вся жизнь развертывается перед вами в течение нескольких секунд перед смертью. Так, по крайней мере, говорят. Память превышает скорость света. А что она выбирает? Если бы удалось заснять фильм об этих секундах, мы, возможно, получили бы единственно достоверную биографию. То, что отбирает память умирающего среди всех прочих жизненных фактов, по сути дела и есть те факты, которые составляют его биографию. Это и есть самая точная биография человека, составленная лишь из тех фактов жизни, что идут в счет, единственно значимых фактов, из которых вытекали последующие. Истинный роман жизни. Ах, но я мечтаю не о том, о чем бы следовало мечтать, коль скоро я не хочу больше романов, посвященных судьбе одного человеческого существа.
Что же до Мадлены, то она ничего не знала об этих проектах. Журнал с условным названием "Тетради Режиса Лаланда" так и не вышел в свет. Как-то Мадлена встретила на улице Шарля, хорошенького блондина, и не ответила на его поклон. Это факт биографии Шарля.
Вторая часть
I. Бродяга
- Эге! Я вижу, вы здесь совсем обжились!
Мадлена стояла перед бродягой, расположившимся в ее кухне, и все было как в первый раз, как в четвертый, в шестой…
- Не угодно ли красненького, мадам? Это я от чистого сердца. Не прогоните же вы меня в такую погоду…
Мадлена отряхнулась, сняла плащ, с которого стекала дождевая вода, и уселась напротив бродяги. Поставив локти на стол, уперев подбородок В ладони, она смотрела на косматого старика, окрашенного в неподражаемый цвет бродяжничества.
- Ну? Чего же вы ждете? Уходите.
- В такую погоду?
- Да, в такую погоду. Кто не любит мокнуть на дожде, тот бродягой не станет.
- Разве бродягой становятся? Ведь собакой тоже не становятся.
- Нет. А вот бродягой становятся. Стоит мне захотеть - и завтра я стану бродягой. А собакой стать не смогу.
- Ошибаетесь, мадам…
Бродяга кряхтя встал с табуретки. Если бы он не горбился, он был бы совсем высокого роста.
- Ну, ну, побыстрее, я устала… - Мадлена закупорила бутылку вина. - Пошевеливайтесь. Даже у себя дома не могу спокойно отдохнуть…
То ли старик был зол, то ли последний аргумент Мадлены показался ему убедительным, только он заспешил, сунул свои обмотанные газетой ноги в грязные жуткие башмаки, спрятал в мешок бутылку, хлеб, колбасу… Мадлена придержала дверь:
- В следующий раз Я жандармов позову.
И даже Покраснела от гнева. Бродяга со своим мешком помедлил в дверях:
- А вы Возьмите меня в сторожа.
- Убирайтесь отсюда.