- Надо хорошенько подготовиться… Мне пришла в голову одна мысль… Я связан с группой молодых поэтов. Что, если их науськать на тех? Чуточку ие-иеисты… А чем они хуже дадаистов? У них есть чувство юмора.
Мадлена была в нерешительности, она побаивалась занудливого студенческого острословия, впрочем, и Режис этого тоже недолюбливал… То есть как? Это он-то недолюбливал? Ну, конечно… Я хочу этим сказать, что он ненавидел все пошлое. Его "занудства" были подлинными произведениями искусства…
- Но ведь они не студенты-медики, а поэты! Они обнаружат у Режиса попытку ужиться с непознаваемым, а это может их соблазнить.
- Вы думаете, они способны понять, что Режис был не скептиком, а реалистом? Он насмехался над материалистами, потому что был реалистом… Обычно материалисты воображают, что материя у них в руках, считают, что это нечто прочное, незыблемое, из чего можно построить фундамент. Режис был реалист, он знал, что материя - вещь нестойкая, что завтра она будет иной. Вот уж тупицы!
- Да, пожалуй! Думаю, что можно напустить наших молодых поэтов на педагогов и чартистов. Сейчас посмотрим, Жан вытащил записную книжку. Выписал из нее несколько фамилий и адресов. Следовало бы послать этим молодым людям книги Режиса, возможно, они его еще не читали. Жан им напишет, объяснит, а потом пригласит к Мадлене… Для начала троих или четверых…
VII. Режис Лаланд и молодые поэты
На Мадлене были блузка и шотландская юбка в складку. Она казалась "их ровесницей, и если что и смущало их, так это ее ребяческий вид, девчоночья хрупкость. А он. и представляли себе мадам Лаланд совсем другой, уже на возрасте, причесанной на прямой пробор… жемчужное ожерелье в несколько рядов… Все расселись в креслах и на обтянутом белой кожей диване. Для начала выпили виски, поговорили о том о сем. Беседа не клеилась. Мадлена в своей пестрой юбке, похожей на венчик цветка, забилась в кресло и упорно молчала. Жан выжидал. Никто разговора не начал, поэтому он сказал: это, конечно, очень мило, что они пришли, но Мадлена, мадам Лаланд, пригласила их для того, чтобы услышать их мнение о творчестве ее мужа…
- Режиса Лаланда, - поправил один из молодых людей, курносый, в узких брюках и такой тощий, будто обедал он через два дня на третий.
- О творчестве любовника Мадлены? Это тебе подходит?
Тот, кому был адресован этот вопрос, ничего не ответил и только поморщился. Весьма корректно одетый мальчик, с запавшими глазами и выступающей верхней челюстью, улыбнулся до ушей.
- Не обращайте внимания - это бунтарь столетней давности. Застыл на вольнодумстве… Мы пришли к Мадлене Лаланд, жене Режиса Лаланда…
Третий, самый хорошенький из троих, очень белокурый, невысокий, с синевой под глазами, небольшие, изящно обутые ноги, холеные руки, заговорил по-другому:
- Большое спасибо, мадам, за книги, Видно, Жан о нас самого невысокого мнения… Как это мы могли не знать Лаланда? Напротив, он нас всегда чрезвычайно интересовал.
- Объяснись, Шарль, - потребовал Жан.
Шарль пояснил.
- Лаланд, - начал он, - выразил чувство, знакомое и нам троим и всем прочим: мучительное ощущение мизерности человеческих масштабов. Мы непрерывно - ив поэзии и в повседневной жизни - бьемся с несоизмеримостью между человеком и вселенной, а если угодно, между человеком и бесконечностью… О чем бы ни писал Лаланд, он неизменно возвращается к смерти. Он постоянно так или иначе старается напомнить нам следующее: пусть люди делают открытия, изобретают, пусть переходят от бронзового к атомному веку, все равно дальнейшее происходит в их отсутствие, и волей-неволей им приходится передавать эстафету следующему… А самое главное, и цепи-то настоящей не получается, отдельные звенья рвутся.
У Шарля был приятный теноровый голос. Лео - тот, худой, курносый - налил себе виски, а теперь заговорил Клод - корректно одетый юноша, причем дикция его оказалась столь же корректной, как и его одежда.
- Смерть - да… Но если у Режиса Лаланда и чувствуется отчаяние, то оно сродни "Смейся, паяц". Исполнив эту арию, он уходит за кулисы и уплетает там за обе щеки, хохоча над умилившимся зрителем. Когда я прочел "Во тьме времен", я всю ночь шатался по Парижу и посмеивался про себя.
Тощий Лео со стуком поставил стакан на стол…
- Так Лаланда не читают. Вы, должно быть, читали его вниз головой или глядя в зеркало или в телескоп. С тех пор как я прочел Лаланда, я лично представляю себе земной шар опутанным сетью мыслей и ослепительно ярких ощущений, блестящих открытий… Все это накручено на землю наподобие елочной канители, гирлянд, ярких стеклянных бус… Земля перемещается в космосе, как светящаяся реклама во славу человека. Да, Лаланд показал наши жалкие пределы, пределы человека, но он подтвердил беспредельность воображения… Это наша единственная сверхъестественная власть, я хочу сказать, надприродная, более мощная, чем сама природа…
- Откуда вы все это взяли, дети мои? - Жан оглядел их одного за другим. - Никогда, насколько я знаю, Режис не писал философских эссе.
- Режис, как вы выражаетесь - странно все-таки называть Лаланда Режисом! Но почему бы и нет! Будем звать Клоделя Пополь, а Дюамеля Жожо… В конце концов мы у жены Лаланда, да здравствует фамильярность! Ну так вот, значит, Режис, как вы говорите, рассказывая нам сказку про Красную Шапочку, непременно подчеркнул бы недолговечность ее бытия.
- Разреши! - Шарль, хорошенький блондин, видимо, раздраженный словами Лео, заговорил, четко разделяя слова: - Существует два способа писать романы… я лично предлагаю называть работы Режиса Лаланда романами, его манера не считаться с общепризнанными историческими фактами дает нам на это право. Существует система, заключающаяся в том, что писатель берет биографию какого-нибудь человека и рассказывает ее: это роман одной жизни; по другой системе рассказывают не чью-то одну жизнь, а жизнь вообще… Так поступает в своих романах Лаланд, даже в тех, где он по сути дела просто дурачит серьезных историков.
Тут в высшей степени корректный Клод пробормотал, что История у Лаланда состоит из разных историй, безусловно, более достоверных, нежели История завирающихся историков, и что его книга - незаменимый учебник для средней школы.
Жан рассердился: в конце концов он тоже историк! Есть романисты, которые врут не меньше историков. И если они пишут на заглавном листе своих книжонок слово "роман", что равнозначно формуле "просьба не верить", они честнее от этого не становятся…
- Истина только в творчестве! - И тощий Лео стукнул ладонью по столу. - История - не что иное, как компиляция, имеющая дело с фактами, не поддающимися проверке.
- Не ори, Лео. - Шарль все больше и больше раздражался. - Повторяю: роман чьей-то жизни или жизни вообще? Может ли романист зафиксировать жизнь в ее непрерывном течении? Мне хотелось бы взять одного человека или группу людей, которые сидят в кафе… и заставить их жить, начиная с определенной минуты. Я не знаю ни их имен, ни откуда они взялись, ни куда они идут… Я выхватываю их из середины биографии и потом бросаю всех одновременно на произвол судьбы.
- А для чего? - осведомился Жан.
- Просто тренировка воображения. Точка зрения на одного или двух таких индивидуумов, на человека XX века; и это безусловно поможет будущим историкам.
- Я вам предлагаю…
Все обернулись к Мадлене, и всех охватило смущение: что-то она ляпнет?
- Предлагаю вам вообразить воображение будущего человека, даже историка. Факты, которые обычно именуются "историческими", сплошь и рядом ложны, но как будущий человек, столкнувшись с подлинными или ложными фактами, как объяснит он их себе, этот человек, который будет иным, чем мы? Ложь, помноженная на невообразимое для нас воображение…
- Ну, знаете, вы не говорите, а порхаете… - Лео засунул руки в карманы узких брюк, а Шарль тут же пропел своим нежным тенорком:
- Я сейчас тебя отсюда выставлю… И не воображай, что я испугаюсь твоего костлявого зада.
Лео сжался, но ответил, что если Лаланд имел несчастье… мы не обязаны подражать ему. Жан поднялся. Он сейчас и впрямь выставит его пинком в зад.
- Фи… - Мадлена натянула на колени свою шотландскую юбочку в складках, - не трогайте его, Жан… А я-то уж вообразила себе будущего человека. Фи!
Корректно одетый Клод бросил на Лео уничтожающий взгляд и проговорил:
- Мадам, вы были спутницей Режиса Лаланда…
И запнулся… Он и сам не знал, о чем хотел ее спросить. Он смотрел на стройные девические ноги в черных чулках, выступавшие из-под складок юбки. Если сейчас в романах говорится о влиянии черных чулок на чувственность, то будет ли это отвечать сексуальным запросам мужчины через несколько веков? Он хотел было поставить этот вопрос, так как это в какой-то мере было бы ответом на вопрос Мадлены, но не посмел.
- На вдов знаменитых людей, - сказала Мадлена, - даже ставших знаменитыми сразу, в один день, глядят так же косо, как на женщин-шоферов. Зачем, мол, лезут не в свое дело?
- Не понимаю…
- Да идите вы все… - Мадлена поднялась с кресла. - Хватит! Нагляделась и наслушалась. Обои и то лучше.
Наступило замешательство… Беспорядочное отступление. Миловидный Шарль сделал единственную возможную, по его мнению, вещь: опустился на колени и прикоснулся губами к подолу шотландской юбочки. Клод застегнул на все пуговицы свой корректный пиджачок: "Мадам…" Лео поспешил стушеваться.
- Ох! - вздохнула Мадлена, вытянула свои черные ножки и закинула белые руки за голову. - Вот вам рыцари со страхом и упреком и я - неутешная вдовица! - Она вскочила. - Пойду пройдусь. И потом - здесь надо все убрать, послезавтра придут маляры, придется выносить всю мебель. Итак, до свидания, Жан… Впрочем, возможно, я скоро все продам… Один клиент предлагал мне миллионы. Веселая вдова.
Поток слов. Мадлена проводила Жана до двери и излишне громко захлопнула за ним дверь.
"Не такие уж плохие ребята… - думала она, катя на машине в свой загородный дом среди пиний и скал, - они многое поняли. За исключением одного: ключ от Режиса - это я, а как раз этого они не желают понять. Бернар и тот только притворяется. Он готов на все. Он несчастлив. Как Режис. Но без меня все их изыскания пойдут прахом. Значит, женщина, не имеющая ни малейшего представления о физике, может все-таки натолкнуть кого-нибудь на величайшее открытие в области физики. И тогда ее назовут вдохновительницей, энергией, музой… Что же тут смешного!"
Усевшись на скале под черным небом, среди ароматов черных сосен, Мадлена вернулась к этим мыслям. А почему, в сущности, муза - так уж смешно? Муж, прогуливающийся под ручку с беременной женщиной, тоже смешон, люди про него говорят: "Вот идет виновник торжества!.."- и гогочут. А что это доказывает? Его мужественность или женственность музы? Музы, как известно, обитают главным образом в провинции. Так бы и искусала этих мальчишек. "И Мадлена почувствовала, как у нее в голове заходили колесики, замерли, опять пошли, и тут пришла оторопь, испуг… А ведь и в самом деле ей не на шутку захотелось их искусать, вцепиться зубами в самую чистую шею, в шею Шарля. Не для того чтобы выпить его кровь, не из вампиризма - нет, просто как собаки вцепляются друг другу в глотку. За черным небом скрывалась бесконечность. Отныне бесконечность принадлежит Режису. Еще при жизни он был с ней накоротке… Жил в" интимной близости с "никогда", как никто другой; он говорил: "Мы - выскакиваем из тоннеля бесконечности лишь на - время нашей жизни, моя Лонлэн, на мгновение становится светло, и тут же - фюить! Пожалуйте снова в бесконечный тоннель". Там Режис теперь и находится. Вполне естественно, что ушедших в мир иной ищут в небесах, бесконечность лучше видна оттуда - с той стороны нет ни стен, ни оград. Мадлена откинулась, спина ее коснулась выступа скалы, округлой, как земной шар. Кто знает, уж не реминисценции ли все эти сказки, - в которых животные и деревья разговаривают друг с другом? Человек становится все более и более грубой машиной, его чувства, мускулы атрофируются, и, чтобы понять, услышать, ему требуются протезы: радио, счетные машины, моторы… Она смотрела на небо, и ей хотелось раствориться без остатка в этих теплых ароматах… Значит… Что? Что такое? Телефон? Телефон же!
Телефон! Мадлена вскочила на ноги и чуть не упала: так у нее закружилась голова! Отдаленные трели телефона казались человеческим голосом природы. "Пусть звонит…" Мадлена дошла в темноте до старинных укреплений, взобралась на них. Режису нравилось представлять себе собственную смерть, он с чрезвычайным, именно с чрезвычайным любопытством относился к ней. Мадлена одним прыжком перескочила через пролом в стене… поскользнулась и ухватилась за ветку сосны… Колется! От ладоней пахло раздавленной хвоей. А дальше что? Она села, спустив ноги по ту сторону крепостной стены, над обрывом… А дальше… Что-то душное навалилось на нее. Что это? Откуда оно? Мадлена билась, как в кошмаре. А ведь она не спала, и небо было по-прежнему высоко над ней, воздух легкий, вдали деревья. Никогда еще не испытанное чувство, что-то новое и страшное. Вдруг она поняла: ей скучно! Она сделала страшное открытие: открыла скуку! Примерно то же самое должен испытывать осужденный на пожизненное заключение в ту минуту, когда за ним захлопывается дверь камеры. Мадлене было двадцать шесть лет, и никогда еще она не испытывала такой пронзительной скуки. Потрясающее открытие! Значит, можно ничего не хотеть, жить, зная, что время остановилось и нет надежды, что возобновится его ход? Словом, бессмертие… Ах, умереть, умереть, немедленно, тут же…
Телефон упорно бросал в воздух свои длинные и короткие трели. Наконец он умолк.
VIII. Неизменяющая изменница
За первым открытием последовало второе: бессонница. Обычно Мадлена спала сном праведницы. Разве что во время гриппа да во время болезни Режиса она провела несколько бессонных ночей. Но когда вас одолевает болезнь или забота, это как-то заполняет собой время, а самым ужасным в этой первой бессоннице казалась именно пустота: Мадлене не о чем было думать, все было заторможено, а за окном стояла ночь без единого пейзажа.
Никогда еще Бернар не видел ее такой осунувшейся. Впервые он заметил, что от носа к уголкам губ бежит тоненькая, как царапина, черточка. Сидя напротив Мадлены, в том самом маленьком бистро, где вам дают вареную форель за умеренную плату, - сидя напротив Мадлены, он испытывал щемящую жалость, нежность, но одновременно ему казалось, что он отомщен за все, что пережил по милости Мадлены: эта помета времени делала ее менее неуязвимой и еще более близкой. Ему всего двадцать три, к тому же он спортсмен. Мадлена слушала его, не прерывая. Не стала спорить по поводу новой статьи о Лаланде, которая только что появилась в одном католическом журнале. Бернар был недоволен этой статьей. Из рассуждений Режиса нельзя заключить, что он верит в бога. Мадлена ела форель, аккуратно счищая с тонких разлапистых косточек рыбье мясо, поглощенная - чем? Форелью, словами Бернара, своими мыслями? И прервала его явно невпопад:
- Ты не знал, что Режис любил оперные арии?
- Что? Что?
Мадлена наконец оторвалась от форели и засмеялась, показав все свои острые зубки, здоровые розовые десны. Она была сама молодость! Кто-то в одной провинциальной газете напечатал воспоминания о юношеских годах Лаланда… Какой-то педагог… Так вот, он утверждает, что Режис знал наизусть всю "Кармен" и всего "Вертера", ах, "#Верте-ра"!.. Слава богу, Режис не дошел до того, чтобы любить Вагнера… Мадлена и Бернар долго смеялись вместе, как в доброе старое время, когда между ними не стоял покойный Режис… Хоть в этом пункте они могли быть согласны. Как-то Мадлена потащила Режиса в оперу, а он еще до антракта сбежал, благо из ложи можно незаметно уйти, никого не побеспокоив. А она - она обожала красно-золотую атмосферу оперного театра, где так хорошо мечтается в глубине темной ложи, и этот звонкий, певучий, плачущий, скрежещущий шум, укрывающий вас от самих себя. Любила все это. "Да, - говорил Режис, - но зачем они поют!" И он начинал фальшиво напевать "И на море спокойном…" Словом, любому, кроме этого самого "друга детства", было известно, что Режис терпеть не мог оперу. Бедняга он, этот друг! Пройдет время, какой-нибудь историк подхватит эту версию, и в глазах потомков Режис предстанет как страстный любитель оперных арий. Бернар уже не улыбался, и за сыром они снова поссорились, потому что Бернар, хоть и был душеприказчиком историка Лаланда, не мог полностью разделять его мнения по поводу исторической истины. Существуют все-таки непреложные факты: такой-то король царствовал с такого-то по такой-то год, издал такой-то и такой-то закон, женился на принцессе или на пастушке. "Историческая хроника! - отвечала Мадлена. - Хроника! И уж во всяком случае, если ты считаешь себя чьим-то учеником, неудобно оспаривать основные положения учителя и подменять их проблемами, которые никакого касательства к нему не имеют". - "Значит, Мадлена, ты отказываешься от того, чему нас учит История?" - "Я? Лично я ни от чего не отказываюсь… я говорю про Режиса". - "Видишь ли, Мадлена, без урока, который нам дает История…" Но Мадлена не видела: Режис не признавал "урока", он отрицал, что чужой опыт может быть "уроком". Ведь любой урок должен быть поучительным? Не так ли? А вот, скажем, урок вампиризма не будет уроком в том смысле, какой ты хочешь придать этому слову. Урок пыток - как надо пытать людей?.. Со времен распятия люди преуспели в этой области… Во всяком случае, прав Режис или нет, он не признавал "урока" Истории, и ты не имеешь права фальсифицировать его убеждения…"
Мадлена говорила быстро, вполголоса, не подымая глаз от тарелки с сыром. Вернее, не говорила, а словно выкладывала уже давно надоевшие ей соображения. Бернар рассердился:
- Я тебе покажу, Мадлена, "Во тьме времен", там есть целый раздел, где Режис доказывает обратное… Как раз о распятии… да… о снятии со креста… об "уроке", данном мучениками.
- Не ври. - Мадлена поглядела на него таким взглядом, словно перед ней был сыр. - _ Урок этот идет от искусства, а вовсе не от Истории. Милосердие, вера, прославление мученичества - все это искусство, искусство… Словом, думай, что хочешь, но не смей прикрывать авторитетом Режиса Лаланда собственные мысли…
Бернар прервал ее:
- Поговорим после…
Однако Мадлена не замолчала, и хотя говорила она негромко, на них уже начинали поглядывать; Бернар этого не любил. Он боялся Мадлены: никогда не знаешь, что она может выкинуть, то ли швырнет ему в физиономию сыр, то ли встанет и уйдет посреди фразы… Они разговаривали с таким жаром, что на них все смотрели. Ему страстно хотелось сказать Мадлене, что она, как и все вдовы знаменитостей, злоупотребляет своим положением вдовы Режиса…
- Вовсе я не злоупотребляю, - быстро проговорила Мадлена, хотя Бернар едва успел додумать эту фразу именно в таких выражениях, и ему стало страшно: как это она догадалась? Но он сдержался, не крикнул: "Колдунья!", он сказал только - будто плечами пожал:
- Вовсе я этого не говорил… У тебя необыкновенный талант выдумывать всякие пакости…
- Ладно, - заметила Мадлена. - Значит, скажешь про вдову в cледующий раз.
- А где? - Бернару вдруг до отчаяния захотелось обнять и изо всех сил прижать к себе эту пугающую, эту жестокую девчонку. - Мадлена, хочешь…
Она удивленно вскинула ресницы:
- Что с тобой? Ты совсем охрип… И так внезапно… Грипп?
Она была во всеоружии своей жестокости.