Профсоюз вскоре подал на него в суд за рукоприкладство, но Мологин сам отозвал исковое заявление, он простил глупому мальчишке эту выходку. Не дожидаясь нового собрания акционеров, на котором его должны были уволить за плохие экономические показатели, директор ушёл по собственному желанию. Новый директор, третий по счету за год, ничего не знал обо всех этих перипетиях и просто взялся вытаскивать завод из ямы. И скоро ему это удалось.
Но самое важное - Николая приняли обратно. Теперь запрещать это было некому. В отделе кадров ему тайно сделали новую трудовую книжку, в которой содержится лишь запись о приёме Мологина на работу да несколько пометок о повышении квалификации. Тридцатипятилетний стаж его по-прежнему девственно непрерывен.
И Николай снова приходит в цех раньше остальных, делает свои генеральные инспекции, передвигает что-то кран-балкой, выносит мусор, ездит в качестве грузчика на склад помимо своей основной работы. Как прежде, никто не платит ему за эти дополнительные обязанности ни копейки.
Но он всё равно счастлив.
Одно только тревожит его больше и больше с течением времени: приближающаяся пенсия; правда, тут уж ничего сделать нельзя.
Чай
Летним утром проснулся,
сижу на кухне.
Когда же остынет чай…
Нет ничего лучше и вкуснее холодного сладкого чая в жаркий день. Пил бы его сейчас и пил. Чай. Бесконечно. Пил и потел. Как киргизы.
Потеть иногда бывает приятно. Скажем, в сауне. Вот там, да. Но сейчас про чай. Тут потеешь волнами - сверху вниз, от загривка до пяток - разумеется, если чай горячий. Если пить горячий, будут приливы и отливы, волны. Как море. И солёный к тому же. Пот. Подует ветерок - хорошо, прохладно. Выпил стакана четыре - и ты на юге! Вот только для этой цели можно пить горячий чай. Весь же остальной чай должен быть холодным.
Великая это вещь - холодный чай в жару.
Сколько себя помнил, любил холодный чай. Даже зимой по утрам, хотя казалось бы, это извращение. Но горячий чай почти теряет вкус. Обжигает язык, вот и всё. Никогда не пробовали просто горячую воду? Отхлебните из чайника. А теперь можете поморщиться и выплюнуть. Вы удивлены? Правильно - гадость.
Только холодный чай имеет право на существование, да. И все знакомые к этому уже привыкли. Поил их только холодным. Многих перевоспитал, обратил в свою веру. Один, с которым давно не виделись, пришёл и сразу с порога про чайник: "Ну что, до сих пор холодный?" Помнил.
Хотя многие ценят в чае сорт вместо сладости и температуры. Но если он холодный и сладкий - какая разница. Мог отличить наш от заграничного по виду. Однако пил то, что дома из экономии заваривали, пил без претензий. Как чукча. Правда, они любят горячий, как и киргизы. Забавно. Те на юге, эти на севере, одинаково любят погорячее. В средних же широтах некоторые любят похолоднее и послаще. А отсюда - мораль: не бросайся в крайности. Будь проще, а то прослывёшь эстетом, и друзья отвернутся от тебя. Специально пил наш чай, чтобы чего не подумали.
Хотя наш чай и давит на чувство прекрасного. Наш родной грузинский, краснодарский ли - всегда жидкий, сколько его ни вари. Желтушного цвета, пахнущий утюгом. Какой-то неопрятный мусор кружится около дна - чаинки размером с бревно, мутная пыль… В этом случае пил его с отстраненным выражением лица. Но только холодный и сладкий - тогда по вкусу не отличить. А глаза можно и закрыть, если что.
Так, что у нас ещё хорошо?
Вот летом в общественном транспорте ездить. Обычно же битком всё. Молодые красивые женщины в лёгких платьях зайдут и обступят плотно. Не шевельнуться. Малейшее движение - нарушение приличий. Могут и по морде хлестануть. И правильно. Потому что нечего тут… Удивительно, как это они размахиваются в такой давке.
Хорошо, когда песни поют. Возвращаются со свадьбы и обязательно зовут всех в свидетели: вот как мы гульнули! Смотрите, нам любую песню спеть - легко! И никого не боимся! Всё можно. Затягивают "Виновата ли я" женщины. Мужики перебивают их, с помутившимися лицами орут "Степь да степь кругом!.." Хотя вокруг - люди, это же автобус, и всё битком. И весь автобус улыбается.
А если вдруг поют молодые да трезвые - им почему-то бабульки говорят: постыдились бы. Конечно, в том случае, если молодых и трезвых не больше двух. Да и то с опаской. Но всё же рискуют и говорят: постыдились бы. Странно. Ревность?
Раньше не обращал внимания, а теперь заметил. Сплошные глаза окружают нас в транспорте. Не люди, не одежды, не причёски. Глаза.
Движение глаз.
Взгляните поверх выражений лиц, бегло. Поверх ртов. Поверх улыбок и гримас. Вы заметите, что остались лишь глаза. И они движутся. Нервно. Рывками. Вперяются взглядом в потолок. В окно. На соседей. Устремляются ещё куда-нибудь, только бы не смотреть на вас, если вы с ними встретитесь. Глазами с глазами.
А иногда и на вас. Откровенно.
Вот так две цветущих, ярых, обильных стояли возле и смотрели, что-то шепча друг дружке на ушко, прямо в упор. И так соблазнительно шептали-то, сверх меры. Хотел попросить: шепните мне что-нибудь. Не попросил. Взял, дурак, и вышел.
А они так понимающе смеялись в окно.
Проследите и за своим взглядом - это тоже любопытно.
Глаза вокруг. Всё время нас видит кто-то, о ком мы и не подозреваем. Это не Большой Брат, не о нём сейчас… Да просто кто-то, с кем никогда не встретишься и ничего не узнаешь.
Стали одолевать мечты - вот бы такое место, где совершенно чужие люди могли без всяких предварительных ритуалов знакомства спокойно поговорить. Мечты, мечты… И вдруг - бац! - Интернет! Господи, вот же оно, то самое! Чудеса.
Вообще, в мечтах был необузданно смел. Чего только ни хотелось иногда. Даже вслух нельзя произнести. Мало ли.
Но лучше всего в жару, конечно, пляж.
Однажды видел там светящуюся женщину. Нельзя было точно определить её возраст, хотя и ясно, что не меньше сорока. Она выглядела в купальнике лучше любой фотомодели. И главное - от неё исходил свет. Какого-то одного источника он не имел, просто он излучался этой женщиной - её волосами, кожей, глазами, лицом. Все на неё таращились, и каждый видел своё. Одни тоже заметили сияние, а кто-то думал: "Ух ты, какая баба! Какие у неё!.. Как бы я её и так и сяк!.."
Позже где-то вычитал термин "дисперсия реакций". Интересно, где ставится ударение в слове "дисперсия"? Лень идти в библиотеку…
Хорошо в жару перечитывать любимые книги. А лучше всего - добыть новую книгу любимого автора. Предвкушать, неся её домой. Нетерпеливо заглядывать под обложку. Убеждаться по нескольким случайно выхваченным строчкам, что именно этого ты и ждал. Придя, отбросить всю ерунду, упасть на диван и жадно впиться в текст.
Хорошо и самому медленно, в час по чайной ложке, отстукивать на машинке. Чувствовать при этом, что родился на свет не зря.
Хорошо также ездить в деревню. К дальним полузнакомым родственникам. Встречаются такие фигуры! о! особенно старики. К старикам всегда относился с большим уважением. И на работе предпочитал трудиться вместе со стариками, а не с пацанами. Нравилась их неторопливая, уверенная манера заниматься своим делом. Они профессионалы. Любил и водку пить в их компании. Особенно в деревне. Тогда льётся бесконечный и чистый поток воспоминаний о прежних временах. Вот раньше, бывало… Как много нового - то есть неизвестного старого - можно узнать там. И вот подходят соседи, в деревне новости разносятся мгновенно, племяш из города прикатил, да брось ты, Колька, свой трактор, иди к нам… Приходят, приносят своё. Трактор стоит, молотит движком уже вхолостую. Начинается огненный торнадо - костёр, который сам себя поддерживает. В нём горит всё, что только способно гореть, так высока его температура. А трактор стоит и молотит зря всю ночь…
Упоительно набравшись, храбрым, идти вечером в клуб на танцы или в кино. Не чувствовать себя пьяным, всё соображать. Моментально угадывать, когда начнётся драка. Приятно первому начать её. Размахнуться и, возможно, попасть. А там против тебя машет кулаками твоя копия. Поэтому, подравшись слегка, хорошо унять кровь из носу и побрататься на вечные времена. Пойти ещё дальше в гости. Заблудиться окончательно. Утром разыскивать, где оставил дом родственников. Найти и упасть. Отходить до вечера. Вот это уже плохо - единственный неприятный момент во всей программе. Но зато все будут о тебе заботиться, подносить холодной колодезной воды в ковшике, не шуметь, а когда уедешь - долго вспоминать. Снова будут звать тебя в гости. Подмигивать хитро. Напоминать, как было весело прошлый раз…
Хорошо съездить туда лет через пять, из любопытства. Предаться лёгкой ностальгии; впрочем, ненадолго. Увидеть располневшую матрону, бывшую стройную красавицу, которую когда-то случайно целовал - и поздравить себя с отсутствием. С тем, что был все эти годы далеко. И снова уехать, теперь уже навсегда.
Прекрасно слушать музыку.
Картину можно не понять. Книга может не понравиться, но доказать что-либо трудно, для этого надо много знать, быть критиком. А в музыке сразу чувствуется малейшая фальшь.
Хорошо жить хорошо. Почему бы и нет?
Плохо жить нехорошо.
Очень плохо делать то, чего не хочешь. И плохо, когда скучно. Это хуже всего. Некуда пойти и не с кем поговорить. Время тогда тянется, тянется… а на часы посмотришь - полжизни прошло зря.
Плохо, когда женщина, которая тебе абсолютно не нравится, вдруг пишет тебе смелое признание в любви. Что тут делать?.. И ей будет плохо, и тебе не по себе. Так она - что же, представляла себя рядом, возле?!. Причем, судя по тону письма, почти не сомневалась… Неужели настолько отвратителен? Где зеркало?!
Плохо, когда кто-то над душой стоит и смотрит. И смотрит. И не объяснишь ты ему ничего.
Иногда кажется, плохо всё. Ведь всё, что может быть сделано плохо, обязательно будет у нас сделано плохо. Так уж повелось. И даже то, что может быть хорошим. А наоборот бывает гораздо реже.
К примеру, горячий чай - отвратителен. Ведь мог быть холодным. И сколько раз просил об этом! Но тебе упорно наливают горячий…
Впрочем, уже остыл. Можно пить.
Совершенство
В одних трусах будучи, семейных, в горошек, он легко поднял и вылил на себя ведро холодной воды. На улице было минус восемь - прелесть что за погода, скоро река схватится льдом, можно будет купаться нормально. Он бодро переступил несколько раз босыми ногами в образовавшейся на асфальте луже, звонко похлопал себя ладонями по твёрдому животу и рассмеялся от удовольствия.
Никто уж не глядел на него в окна, как на придурка - привыкли, да и рано было, народ спал, пять утра. Он вошёл с пустым ведром в подъезд, нарочито медленно поднялся по ледяным бетонным ступеням на свой шестой этаж. Дверь не заперта.
Он вытерся, вымыл ноги в ванной, пошёл готовить завтрак. Скоро на работу.
Жена лежала в комнате на диване и тихо постанывала во сне. Болела уже давно. В шестьдесят лет, если собой не заниматься, какое у человека здоровье? Никакого. А она собой не занималась никогда, ну вот и пожалуйста. Сколько он её пытался приохотить к этому делу - нет, только рукой махнёт, не надо. Да и наследственность плохая, почки. Судя по всему, недолго ждать.
А он вот здоровее молодых, может фору дать любому. Недавно у них в отделе были полушуточные гиревые соревнования, его сначала и допускать не хотели, но потом всё же, посмеиваясь, допустили, а когда он пудовой гирькой шутя поиграл да взялся за двухпудовую, улыбки стали кривыми. Короче, всех переплюнул, показал, кто чего стоит… Иззавидовались. Пошли сразу тихие разговоры, что пора бы человеку на пенсию, возраст-то подходящий, молодым надо дать дорогу, да и что он за инженер, всю жизнь ни одного интересного проекта, сплошной штамп и повторение… В глупой стенгазете нарисовали совершенно лысого старика с преувеличенно богатырской грудью и лошадиной улыбкой. Не постеснялись. Что ж, он воспринял это как должное. Значит, сила на его стороне.
Позавтракал, собрался ехать. Кроссовки, спортивные трусы, легкая майка. За спиной школьный рюкзачок с книгами. Запер дверь, спустился вниз, побежал к трамвайной остановке.
Добежал. Транспорта пока не было. Можно, конечно, успеть и на своих двоих (он часто так и делал), но сегодня надо было ему ещё прочитать то, что вчера не успел из-за жены.
Трамвая всё не было. Он покружил вокруг остановки, дал длинный кросс вдоль линии. Дышал, как хороший насос, пар валил, даже очки слегка запотели. Протёр их на ходу. Наконец дождался, влез в толпу одетых людей, смотревших на него с ужасом и почти отвращением. Очки снова запотели, он снял их и протёр. Не теряя ни минуты, достал из рюкзака учебник. Какое-то время здесь можно продержаться без движения.
Десять минут на техническое чтение. Потом десять минут на свежую "Роман-газету". Ровно столько, чтобы доехать до работы. Краем глаза он подметил, с каким гадливым выражением стоящий рядом парень поглядывает на его седовласую грудь и морщинистую кожу. Не нравится - не смотри. И действительно, не выдержал парень, отвернулся. Да, так всегда и бывает.
А у нас свобода, каждый может ходить в чём угодно.
Добежал до проходной, измерил пульс. Отлично.
На работе всё было как всегда, те же подначки дураков-коллег из мужской половины, фальшивые восторги женщин. Как же - не курит, не пьёт, здоров как бык, и всё такое. Он прикидывал, которую из них можно взять, когда жена освободит его наконец. Получалось - никого. Все глупы, неразвиты, грубы, жутко красятся. Почти у всех лишний вес. Нет, надо приискивать где-то ещё. Здесь - только время терять.
Чертил что-то до конца дня, совсем не думая о работе. Прислушивался к своим внутренним ощущениям, всё ли в порядке, нет ли где пробоин, незаделанных дыр. Зуб что-то стал побаливать, один из последних. Видимо, придётся всерьёз подумать о протезе. У него был такой принцип: ничего не запускать. Если выпал зуб, иди вставлять новый. Если заболел желудок - иди лечить, но лучше вообще не доводить до болезни, питаться правильно. Зубы-то у него почти все уж были вставные. Да так и легче - не болят, меньше проблем.
Остальное вроде всё было в порядке. Организм работал как часы. Дефекация произошла в обычное время, легко и быстро.
Он успел просмотреть несколько рекламных газет с объявлениями похоронных контор, позвонил кое-куда, нашел самую дешёвую, поторговался. Да, на всё нужны деньги. Что ж, на работе помогут, потом положены какие-то гроши из собеса. в общем, хватит. Без особых проблем. Надо, чтобы тело сразу забрали.
Рабочий день закончился. Градусник за окном показывал минус три. Домой он побежит, это куда приятнее, чем толкаться среди усталых и нервных людей, почти каждый из которых готов по малейшему поводу в драку. Драк он боялся хуже всего на свете, драк и вообще нелепых случайностей, которые могут стоить здоровья и даже жизни. Это было, наверное, единственное, чего он не мог контролировать - и боялся постоянно. Вечером из дому не выходил, предпочитая для всех своих занятий раннее утро, когда хулиганы спят, ложился рано. Да так оно и лучше - здоровее, в полном соответствии с биоритмами.
Час лёгкого бега, и вот он уже в своем микрорайоне. Последнее усилие, финальный аккорд - без остановки взлетает по лестнице на шестой этаж и долго ходит по длинному коридору, успокаивая дыхание, восстанавливая нормальный сердечный ритм. Рука на запястье, подсчёт ударов. Нет, ещё немного подождать. Так, вот теперь всё в порядке.
Дверь не заперта. Странно. Он ведь запирал, точно помнит.
Анна куда-то ходила? Неужели смогла встать? Вряд ли.
Но точно, вот она, лежит на пороге комнаты грузной тушей, вся отёкшая, слоноподобная. Упала. Неужели - всё?.. Нет, дышит. Дышит, хотя и еле-еле. Без сознания. Редкие волосы прилипли к щекам, нос торчит какой-то безобразной пористой блямбой, глаз почти не видно.
Перевернул, дотащил до кровати, кое-как поднял, перевалил через край. Тут она застонала, так громко и мучительно, что ему на мгновение стало остро жаль её, хотя сама она была виновата: за здоровьем не следила. Да и наследственность - ничего не поделаешь.
Открыла глаза, долго не узнавала, потом заплакала.
- Вот. Юрик. ухожу. один остаёшься. дурачок ты мой. как без меня будешь?..
- Зачем ты вставала, - сказал он терпеливо, - лежать надо было. В твоём состоянии нельзя вставать. А ты встала.
- В окно. последний раз посмотреть.
- Ну и глупо. Сейчас я "скорую" вызову.
- Не надо. Ухожу. Дай спокойно уйти.
- Как хочешь.
- Сядь.
И он послушно и терпеливо уселся на пол возле кровати прямо в своих пропотевших спортивных трусах и майке, с рюкзачком на спине, и его согнутые мускулистые ноги нелепым детским домиком торчали кверху. Он держал жену за руку, гладил, а она, нащупав его лысую голову, просто положила сверху ладонь и так держала. Он хотел было уклониться, но она не отпустила. Пришлось сидеть, терпеть.
- Я тебе много. хлопот.
- Да ничего-ничего, - быстро сказал он, ужаснувшись, что ей сейчас надо будет выговорить длинное и неудобное слово "доставила" или "причинила", а ему придётся лишний раз слышать, как она тяжело, со свистом втягивает воздух.
- Ты уж прости меня.
- Да, да, конечно.
Наверное, с час он так сидел, гладил её, и за все это время она пару раз говорила ему: "дурачок ты мой", а потом замолчала надолго. Он думал о чем-то постороннем, о каких-то пустяках - и вспомнил вдруг момент, когда разлюбил её. Много лет ей удавалось питать в нём иллюзию того, что она молода, свежа и подобна цветку. И однажды случайно услышал из кухни её старушечий кашель. Не видел её, а слышал только этот ужасный кхекающий кашель… тут-то он и прозрел.
Вдруг почувствовал, что рука на его голове начинает холодеть. Кожа головы у него была очень чувствительна к перемене температуры. Он осторожно встал, нащупал ее пульс. Точнее, попытался. Пульса не было.
Да, действительно. Всё. Ушла.
Свободен.
Он положил её поудобнее, скрестил ей руки как полагается. Хотя - всё равно без толку, ведь повезут, будут вскрывать. Глаза у неё были закрыты, очень хорошо. Выпрямился над телом, не зная, что делать дальше. Зачем-то перекрестился, наверное, первый раз лет за десять. Так полагается.
Его поразила собственная реакция на смерть близкого человека. Почти полное отсутствие чувств, переживаний. Наверное, заранее уже привык, обдумал это всё. Теперь осталось только действовать.
Надо идти, звонить куда-то. Или врачам, или сразу в эту фирму.
Когда выносили тело двое дюжих парней (оба почему-то с лагерными наколками), он испытал смутное сожаление. Она теперь покидает его, они становятся разделены. А ведь всю жизнь были вместе. Конечно, он её давно не любил, просто она всегда была рядом. И теперь вот такая перемена. И ничего нельзя сделать.
Он вдруг немного испугался.
- Подождите.
- Что, отец? - спросил представитель фирмы, начальник тех двоих, с наколками.
- Минутку.
- Разумеется.
Носилки опустили на пол. Он стоял почти вплотную, громоздко возвышаясь над её телом. Простыню убрали, чтобы он мог посмотреть, попрощаться. Но когда он снова увидел жену, то понял, что зря остановил людей. Всё давно было ясно, всё так и должно было быть. Чтобы его поведение не истолковали как странное, он вдруг наклонился над нею и нежно стащил с пальца обручальное кольцо. Оно сошло неожиданно легко, хотя пальцы сильно опухли.