- Я недолго, Илья. Отсюда напрямую до нашего дома неполных три чомкоста. Завтра рано утром уйду, к завтраку буду дома. Пока то, се, с отцом поговорить, время пройдет. Но тут все есть, Илья, хлеб есть, соль есть, сушеные пироги, на чердаке вяленое лосиное мясо - не пропадешь. По реке с ружьем пройдись, уточку подстрелишь. Хариуса наловишь, хорошую уху заваришь…
- Не пропаду, Федя. Только покажи, где что лежит, чем можно воспользоваться, а уж я соображу, не барин.
- Когда вернусь, мы баньку протопим,- пообещал Федя, показывая рукой на односкатную избушку, похожую на шалаш.- Ох жаркая у нас банька… Я тебя горячим веничком похлестаю, чтобы ты больше у
солдатиков ружья не отбирал…
Илья засмеялся от души. Так приятно было осознавать, что позади остались трудности пути, опасность быть пойманным и наказанным, а то и застреленным - при попытке к бегству.
Внутри избушки было так же обжито и обустроено, как и в той, в которой они ночевали. Только оконце чуть поболе и застеклено настоящим стеклом. Федя чувствовал здесь себя полным хозяином, все делал уверенно и проворно. Да и то сказать, тут ему знакома была каждая щель в стене. Илья только разжег очаг в избушке, чтобы протопить и обновить воздух, а у Феди на костре уже булькала каша. Федя провел Илью сначала в лабаз, открыл дверь и показал на подвешенные на колышках наберушки-лукошки.
- Здесь сушеные пироги, здесь картошка. В той большой - сухари, а в той, в углу, грибы. Соль в избушке на полке. Ружье, смотри, там висит, вот тебе патроны, из них три с пулей. Но пулей сейчас стрелять некого. Вяленое мясо сначала замочи,- учил Федя.- Огниво в избушке около каменки, кусок напильника и кремень там же, и трута много.
- Хорошо, Федя, спасибо тебе. Здесь можно хоть год продержаться: и запасы, и охота с рыбалкой, и баня…
- Если захочешь, оставайся совсем. Охотиться будешь
- Нет, Федя, не могу. Нам еще большие дела предстоят. Вот свалим царя, устроим новую жизнь по новым законам, тогда и приеду - охотиться. А теперь нет, не могу - главная схватка еще впереди.
- Схватка - это когда дерутся,- сказал Федя.- А когда дерутся, еще неизвестно, чей верх будет, всяко может повернуться, так ведь?
- Мы обязательно победим, Федя. Трудовой народ будет с нами. А народ не может не победить. Тут, видишь главное, чтобы все поняли, за что борются. Если ты поймёшь, твой отец поймет, верх обязательно наш будет.
- Ну-ну. Твои слова да богу в уши.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Утром Федя встал чуть свет, выпил чаю, подвязался ремнем поверх шабура, сунул под ремень топор, за пазуху три ячменных сухаря и - рванулся к дому. Тропа была проложена по красивым сосновым борам, она спускалась в лощины, пряталась в высокой траве и снова и снова выстреливала наверх, на беломошник, под высокие сосновые кроны. По сваленным деревьям пересекала три ручья. Все знакомое, родное, свое. Первый раз по этой тропе Федя прошел с отцом на охоту, когда исполнилось ему девять лет. И с тех пор бесчисленно проходил здесь и летом, и зимой, и осенью, и с отцом, и один, и вместе с Бусько, впрягшись в длинные, тяжело груженные нарты. Федины годы невелики, а пота на этой тропе пролито уже немало. И каждый пень знаком, затес, муравейник, а под ногами каждая выбоина, толстый корень поперек тропы… Сегодня, налегке, ноги сами летели, сами несли и несли домой. Только в одном месте чуть замешкался: поперек тропы свалило ветром старую сосну, Федя не стал оставлять ее на потом, разрубил и оттащил вершинку в сторону, чтобы не запинаться. Чистой должна быть тропа. По ней еще дед ходил да, поди, и прадед тоже. Родовая тропа, своя.
Перейдя через последний перед деревней ручей, Федя одним махом поднялся на бугор. Отсюда деревня была хорошо видна и слышна: мычали коровы, лаяли собаки. Лес расступился, ветер донес такие знакомые, приятно щекочущие запахи дыма и хлева - жизни. Показались за деревьями задние стены пристроек. Не успел от леса и десятка саженей пройти - навстречу, прижав уши, большими прыжками летит Бусько: учуял-таки… Бусько прыгнул, ткнулся холодным шершавым носом в Федину ладонь, инерция пронесла пса еще на несколько прыжков, за спиною Феди он повернулся, едва не кувыркнувшись через голову, и снова понесся, теперь уже впереди, весело и громко лая, возвращался, кружил возле Феди, стараясь лизнуть молодого хозяина в руку. Феде было так радостно его возвращение, хотелось нагнуться и приласкать Бусько, но он только раз погладил собаку:
- Но, но, Бусько, не шали. Свиделись, ну, свиделись…
В открытых дверях сеновала появился отец, в руках у него колодка грабель. Никогда-то у отца руки не бывают пустыми. Поднял ладонь, защищая глаза от солнца, узнал сына, улыбнулся скупо - чуть вздрогнули губы, снова исчез. Бусько маханул через изгородь, чуть коснувшись ногами верхней жердины, промчался по меже, по помосту и скрылся на сеновале: доложиться отцу, главному хозяину. Взлаял там, снова вылетел навстречу. Федя сразу поднялся на сеновал. Отец сидел на низенькой скамейке и прилаживал колодку грабель, незлобиво отмахиваясь от Бусько.
- Но, прибыл наконец.- Батя посмотрел на сына, молотком загнал деревянный зубец в отверстие колодки.
- Прибыл,- кивнул коротко Федя, вытащил из-под ремня топор, через голову разбалахонился и повесил шабур на ближний колышек, торчащий из стены.
- А чего это ты из лесу идешь?- спросил отец, никак не показывая своего удивления.- Отчего не с реки?
Федя, хотя и ждал этого вопроса, не сразу ответил отцу. Присел на край кадки, собираясь еще раз с мыслями и с духом.
- Я, батя, сегодня уже из Ошъеля, с нашей заимки.
- С Ошъеля-а?- протянул отец, уже не скрывая своего изумления.- Как тебя туда занесло?!
- А с устья по речке поднялся…
- Не возьму в толк… Да расскажи, на кой это ляд? Oт устья Черью до дома насколько ближе - кой же черт потянул тебя до Ошъеля? Я ж наказывал - не задерживаться!
- Ты, батя, только не серчай и не спеши гневаться. Так получилось, батя. Нечаянно. Не один я приехал. Со мной еще человек. Его-то я и привел в нашу избушку.
Отец остругал новый зубец и, услышав такое, отложил работу:
- Кто таков? Почему не домой, а туда?
- Русский он. Из тех, кто на Ухте землю сверлят, нефть ищут.
И Федя не спеша, стараясь ничего не упустить, рассказал всё, что с ним приключилось: и как солдат ткнул ему шестом в бок и приказал вместо себя таскать воду губернатору, и как он отказался, и как русский Илья заступился за него, и что из всего этого вышло. Сделалась заминка когда пришло время говорить, как стреляли им вдогон. Но Федя еще загодя решил, что расскажет отцу всё без утайки, - он преодолел себя и рассказал, как палили солдаты вслед лодке. Пусть знает.
Отец слушал, внешне вполне спокойный, но вдруг ка-ак хватит колодкой грабель об пол:
- А если б убили? Бесстыдная твоя рожа… Кто тебе велел в чужие дела вмешиваться? Черти тебя в бок толкали, а не солдат! Деревянная голова…
Отца понесло. Федя понимал, что резкие его слова - это от заботы о нем же, о Феде, старшем сыне, главном помощнике в семье, отец частенько именно так и проявлял свое беспокойство - словесным резким гневом. Федя все это понимал, но все-таки не утерпел возразить:
- Чего ж мне было: черпануть в солдатское ведро водички? Я ему слугой нанимался?
- Сказано тебе - не надо было лезть промеж ними!
- Да не лез я. Не лез, батя. Солдат на меня винтовку направил, а Илья начал его уговаривать, винтовку отвел. Но и пошло-поехало… Я вовсе в стороне стоял, смотрел только, никого не трогал.
- Не трогал он,- пробурчал отец, остывая.- Под носом уже трава растет, а в голове все еще не посеяно… Уйди с глаз, смотреть не могу.
Федя медленно прошел мимо отца, нарочно показывая, будто бояться ему вовсе нечего, но и ожидая пинка в заднее место. Но отец выдержал характер. Обошлось. Мать выглянула из-за печи, и лицо ее, только что озабоченное, засветилось радостью.
- Федюшко прибыл… А я уж все глаза проглядела… Далеко уехал, да к чужим людям, все-то сердце изболелось. Каких только снов не видела, думаю, может, несчастье какое свалилось. Но, слава богу, живой-здоровый вернулся. И отец ждет-пождет, выйди, покажись, он на сеновале грабли налаживает.
- А мы уже свиделись,- сказал Федя,
- Садись тогда, ты ведь, поди, голодный.
Мать торопливо спустилась в подпол, вынесла оттуда крынку молока. Открыла заслонку печи и ухватом вытащила черный чугун.
- Сейчас, сейчас, сынок, горяченьким тебя накормлю. Из сушеного мяса, да, поди, сварилось уже…
Федя, сидя на лавке у задней стены, разулся и с удовольствием пошевелил голыми пальцами. Босиком потопал на крыльцо умываться. На просмоленной дратве висел такой знакомый медный умывальник с курносым носиком. С крыльца увидел младших Тулановых - Агнию и Гордея, ребятки окучивали картошку, старательно тюкая землю тяпками. Агнии всего ничего, но до чего работящая сестренка растет, любую посильную работу делает, и всегда с душой, никогда из-под палки. Достанется же кому-то этакая невеста…
- Федя вернулся!- увидела Агния, первая бросила тяпку и засверкала босыми пятками между картофельных грядок. Подол простенького платьица из синего холста хлестал ее по тоненьким голым икрам. Гордей тоже оставил работу и заковылял к брату. Агния уже взбежала на крыльцо, обняла Федора со спины, прижалась лицом, балуясь, лбом пободала его широкую спину. Федя повернулся, схватил сестру под мышки, покачал, как куклу, на вытянутых руках. Отпустил Агнию, потрепал волосы Гордея, уже стоявшего рядом. Тот преданными глазами смотрел на брата. Заглянула мать.
- Иди, Федюшко, суп простынет. А вы ступайте, ступайте, кончите, купаться пущу.
- Мам, а может, они со мной покушают?- сказал Федя. Отчего-то очень захотелось вот сейчас, в минуту встречи, чтобы все свои оказались за одним столом.
- Нечего, нечего, они своего пропитания покуда не заслужили,- ворчнула мать ласково и прогнала младших с крыльца: дорабатывать.
На столе суп испускал божественный пар, а рядом стояла миска с картошкой и миска с простоквашей. Ячневый хлебец так и просил: откуси кусочек… Федя вспомнил своего товарища: Илья, поди грызет вяленое мясо, а тут такая вкуснятина на столе. Мать села напротив, смотрела, как ест старший сын.
- Отец говорит, пора, мол, муку с пихтовой корой смешивать, чтобы до нового урожая хватило. Другие, говорит, давно пихту едят. А я не хочу, Феденька. Рука не подымается. Дерево, оно и есть дерево. Как-нибудь до Cпаса дотянем. А к тому времени, бог даст, и свой хлеб на подсеке поспеет. А до того уж как-нибудь, с божьей помощью… Мясо сушеное еще есть. Пеструха молоком не обижает. Да рыбы наловите. Вчера Гордей удочкой целую наберушку хариуса наудил, вона, в плошке на молоке нажарила, тебе оставили, ешь на здоровьичко. Да скоро и картошка поспеет. Что ж мы будем дерево грызть…- Мать подвинула миски поближе к Феде, продолжая рассказывать о своих заботах.
Федя разломил хлебец пополам и одну половину обратно положил в хлебницу, а с другой съел суп и жареного на молоке хариуса.
- Листья у картошки только что вылезли, а вы уж окучиваете?- спросил он у матери недоуменно.
- Сорняки поднялись, Федя, и надо прополоть, пока корень не укрепился. Да и землю бы разрыхлить. А станем ждать, одолеет сорняк, соки повысосет, и не будет картошки хорошей, как у Зильган Петра. У них на поле каждый год сорняки по пояс… Лень одолела, вот и приходится бедолагам с ранней весны на пихтовую кору переходить. Не дай бог и нам такое. Ешь, Федюшко, ешь хлеб, тебе и оставила. И на ужин всем хватит. Ты ведь сейчас и растешь и крепнешь, тебе хорошее кушать надо.
- Спасибо, мама, сыт я. Небось не за лосем либо рысью гонюсь, Пусть потом Агния с Гордеем пожуют ячменного.
- Но, коль наелся, то и славно. Если отдохнуть хочешь - приляг в пологе на той половине. Там прохладнее.
- Не, мам, пойду-ка я Агнии с Гордеем помогу. Вижу, хочется им на речку.
- А и пособи маленьким. Им с тобой веселее тяпать. Однако подымись-ка и к отцу, может, ему чего надо помочь.
Федя поднялся на сеновал. Отец уже новые грабли прилаживал, маленькие. Сказал спокойно, будто ничего и не произошло:
- Это для Агнии. Сей год пора и ей на луга. Со своим инструментом пойдет…
Значит, отошел сердцем, унялся. И рассказ Федора - принял. Раздумывает.
- Батя,- сказал Федор.- Я тебе еще не все рассказал. Про того человека, про Илью.
Отец поднял глаза:
- Ну, чего еще?
- Тот человек, Илья, он не просто русский. Он сосланный. Из Ярославля, что ли, города.
Взгляд отца снова наполнился гневом.
- Мало тебе, что под пули дурью свою башку подставлял, ты еще и с разбойником спутался?
- Он не разбойник, батя. Выслали его в деревню Весляна на реке Вымь за то, что против богатеев пошел. Рабочих защищал, и вообще - бедных. А из Весляны его отпустили дырки в земле сверлить, нефть искать. Он сам мне сказал: выслали за по-лити-ку. Молнии в глазах отца потускнели, погасли.
- В нашем лесу только политиков и не хватало. Спасибо тебе, сынок - привез. Вот. Теперь и политиками обзавелись.
Федя промолчал.
- И как же теперь? Так и будешь в охотничьей избушке держать своего сосланного?
- Ему надо выбираться в Россию. Чтоб незаметно. Досюда я его привел, раз уж так вышло. А как дальше - не знаю. Тебя хотел спросить.
- Во-во, у меня только и забот, что твоих политиков из лесу за ручку выводить…
Отец надолго замолчал. Скоблил куском стекла рукоятку грабелек, раздумывал. Федя терпеливо ждал, упершись руками в кадку.
- Летом, не знамши дорогу, куда выберется?- спросил отец.- Ежели сейчас его выводить, то провожать надо аж до самого Кыръядина… не менее того. Как думаешь?
- Я не знаю, батя,- отозвался Федор.
- Не знаю,- смешно выпячивая нижнюю губу, передразнил отец.- Думал бы головой, а не задним местом, может, знал бы.
Снова зашаркал стеклышком. И снова заговорил: - До Иванова дня надо расчистить новый луг. Это, Федя, кровь из носу - а надо. Есть в устье Черью пойма, между Ижмой и протоком Черыо… Там хороший стог можно поставить, а то и два. Ловушки нужно пообновить новые наладить, никто за нас это не сделает, сам знаешь. Если все лето по Ижме кататься, зимой животы подведёт, ноги протянем. Два лета в году не бывает..
Это отец уже не сердился, не выговаривал, а просто размышлял вслух, для Феди, и заботами делился, и объяснял как им вдвоем так поступить, чтобы и семья не страдала, не сидела потом голодом, и чтоб человеку помочь, раз уж так вышло, что от их, от Тулановых, воли человек зависит.
Федя понимал: нельзя в их суровой парме-тайге жить бездумно. Всякий день в году несет свой груз забот, житейских и сезонных, сегодня не сделаешь- потом горючими слезами заплачешь, да. Есть заботы, которые можно наверстать. Есть и такие, которые минуты не ждут. Сенокос, к примеру. Не накоси вдосталь сена скотине - чем станешь кормить? А скотина голодная - и сам зубы на полку положишь…
- Батя, а если… это самое… Если прямо с устья Черью меня отпустить? Пока луг расчищаем, пусть Илья с нами живет, да и поможет, руки-то есть, рабочий он человек. А как расчистим, так мы с ним вверх и пойдём, пока вода позволит. Если до конца не сможем подняться, оставлю лодку у верхней избушки, а оттуда напрямую выйдем на Переволок. С Переволока до Кыръядина опять же на своей лодке спустимся. А оттуда уж он сам на Чердынь выйдет, не маленький. Туда-обратно дня за четыре обернусь. А если у бабушки не задержусь, то и за три успею. А?- Федя с надеждой смотрел на отца. Он все продумал заранее, но нельзя было сразу, пока отец не остыл, выходить со своим предложением. Сгоряча отец мог и отвергнуть, а потом самолюбие не позволило бы ему согласиться.
Очень Феде хотелось, чтобы отец кивнул: все вроде толково придумано, только одобрить. А уж он постарается, не задержит. Дел-то по дому до зимы ого сколько.
- Как же… Двести тридцать верст он в три дня проскочит… По Ижме да Ухте так неделю гулял. Я-то, дурак, отпустил,- ворчал отец и на сына, и на себя самого.
- Там кое-где можно срезать, прямиком через леса не столь много выйдет,- заметил Федя.
- Да уж придется так и сделать,- сказал отец после долгого раздумья.- Не оставлять же его здесь. И потом, слышал я стороной, есть и в наших краях такие - по-ли-тики. Говорят, неплохие люди. Может, и твой - хороший, бог ему судья. Теперь уж куда денешься, придется до конца помочь.
С сердца у Феди будто тяжелый камень свалился. Отец на ветер слов не бросал и даже перед родными своими, самыми близкими, слова своего не нарушал.
- Ты знаешь, батя, он хороший, Илья. Нисколько не задается и нисколько не важничает. Хоть с машинами работает.
- Ладно, хвали давай, хвали. Немало ты с ним зверя тропил, не одного медведя взял… Как же! У нас тут не больно-то позадаешься, если не знаешь даже, в какую сторону ноги направить, чтобы из лесу выйти… Тут, брат, все сговорчивые, особенно без проводников.
Федя осекся в своих похвалах, но все же добавил:
- Да видать человека-то.
- Снаружи - видать. А чтобы суть схватить, сердцевину, что у него на душе да на сердце - много каши надо выхлебать из одного котелка… Да и то еще просчитаешься. Ладно, матери я сам расскажу. Чтоб нам на троих приготовила. Да и на дорогу вам потребуется. Мать на кривой не объедешь.
Отец погладил рукоятку грабелек, поднялся со скамейки.
- Тебе придется на Ошъель завтра утром идти. Сегодня возьми топор да посмотри подсеку. Проверь загородку. Очень добрая рожь поднялась, не потоптал бы скот. Сам я по дому кое-чего поделаю. Да накомарник еще один нужен, зашевелились уже, черти проклятые. Еще пара таких теплых дней - деваться некуда будет, заедят.
…Обратно Федя вернулся уже к вечеру. До подсеки было не столь далеко, самое большое верст пять. По сосновому бору идти не жарко, и ногам приятно в легкой кожаной обутке с подстилкой из ржаной соломы. На подсеку пришел и невольно заулыбался: между редкими соснами густо щетинилась рожь выше колен, а верхушки стеблей уже в трубку заворачивались! Чудеса, да и только. После того, как отожгли этот кусок лесной земли, отец, еще прошлым летом, горстями разбросал зерна ржи прямо в золу. А Федя, приспособив комель елки с толстыми сучьями, таскал его за Серко вместо бороны между деревьями, царапал выжженную землю. Нынче черная земля зазеленела веселой зеленью - глаз радуется. Федя обошел загородку - жерди, привязанные к соснам с помощью молодых, расколотых пополам елочек. Ни одна не сломалась, не упала, никто подсеки не потревожил, Гордей и Агния ждали брата, усевшись на помосте - взъезде на сеновал. Похвалились:
- А мы еще до обеда все сделали, всю картоху обтяпали!
- Мы тебе баню протопили.
- А воду носили вдвоем, ведро повесили на коромысло, на серёдку и тащили за концы, нисколько не выплёскивало. Хочешь, покажем?
- Да знаю я, как это,- засмеялся Федя, довольный заботами о себе. Только все изошли на крыльцо, мать позвала ужинать: пока баня настаивается. Глаза у матери были красные, будто бы заплаканные. Федя догадался: отец рассказал ей про Илью. Переживает мать. Посредине стола была деревянная миска с кислой перловой похлебкой, приправленной сметаной. Кислый пирог с сывороткой. Два ячменных хлебца, разломленных пополам, и один целиком. Федя взял полхлебца, но мать протянула ему целый:
- Федюшко, это тебе. Ты с дальней дороги вернулся…