– Ты сильный, Кайс, – сказала она, – и я люблю тебя за это… И еще ты очень добрый.
III
Они вернулись к настоятелю, и Лоис была представлена еще полудюжине близких друзей Кайса; среди них был один молодой человек по имени Джарвис, выглядевший довольно бледным и хрупким, который, как она знала, приходился внуком их соседу, старому мистеру Джарвису, и она мысленно сравнила этого отшельника с его родными беспокойными дядями.
И еще там был Реган – с испуганным лицом и пронзительным, проникавшим, казалось, прямо в душу, блуждающим взглядом, чаще всего задерживавшемся на Кайсе с выражением, больше всего напоминавшим благоговение. Она поняла, что имел в виду Кайс, когда говорил, что это хороший человек, с которым можно пойти в разведку.
"Типичный миссионер, – промелькнуло у нее в голове, – Китай или что-то вроде…"
– Пусть сестренка Кайса покажет нам, что такое шимми, – широко улыбнувшись, потребовал один юноша.
Лоис рассмеялась:
– Боюсь, что тогда отец настоятель выставит меня за стены монастыря. Да и вообще я не очень хорошо танцую.
– Думаю, что из этого не выйдет ничего хорошего для души Джимми, – внушительно заявил Кайс. – Он слишком много размышляет о таких вещах, как всякие шимми. Как раз тогда, когда он стал монахом, начали танцевать… матчиш, да, Джимми? – и весь тот первый год это занимало его мысли. Если бы ты видела, как, чистя картошку, он обнимал кастрюлю и совершал какие-то нечестивые движения ногами…
Последовал общий смех, к которому присоединилась и Лоис.
– Одна старая леди, которая приходит сюда слушать мессы, как только узнала, что ты приехала, прислала Кайсу мороженого, – среди общего веселья прошептал ей на ухо Джарвис. – Здорово, правда?
В глазах Лоис показалось умиление.
IV
Полчаса спустя в церкви все пошло как-то не так. С тех пор как Лоис последний раз была на службе, прошло уже несколько лет, и поначалу ее заворожили сияющая дароносица с центральным белым пятном, сама атмосфера, насыщенная ладаном, лучи солнца, пробивавшиеся сверху сквозь цветные стекла витража с изображением Святого Франциска Ксавье и падавшие светло-красным узором на рясу стоявшего впереди монаха; но с первыми звуками "O Salutaris Hostia" на ее душу, казалось, опустилась какая-то тяжесть. Кайс находился справа от нее, а Джарвис слева, и она бросала неуверенные взгляды то на одного, то на другого.
"Да что со мной такое?" – раздраженно подумала она.
Она опять посмотрела на них. Не было ли в их лицах странной холодности, которую она не замечала раньше?
Их губы теперь казались неестественно бледными, а взгляды – застывшими. Она задрожала: они напоминали мертвецов.
Она почувствовала, что связь их с Кайсом душ ослабла. Это был ее брат – да, именно он, это неестественное существо. Она непроизвольно засмеялась.
"Да что со мной такое?"
Она провела рукой перед глазами, и тяжесть усилилась. От запаха ладана ей стало плохо, а нота, которую выводил один из теноров хора, скрежетала по ее ушам, как звук грифеля по доске. Она заерзала и, подняв руку, чтобы поправить прическу, обнаружила, что на лбу выступили капли пота.
"Здесь жара, как у черта в аду".
Она снова тихо рассмеялась, и затем в одно мгновение тяжесть на ее сердце превратилась в холодный страх… Это свеча на алтаре! Все неправильно – все не так! Почему никто этого не видит? Там что-то было! Что-то появлялось из нее, облекаясь в форму и приобретая определенные черты…
Она пыталась побороть свою растущую панику, уговаривая себя, что это всего лишь фитиль. Если фитиль не очень ровный, свечи всегда как-то странно себя ведут – но не так же! С невообразимой быстротой внутри нее стала собираться какая-то сила, ужасная, всепоглощающая сила, исходившая из всех ее чувств, из каждого уголка ее разума, и когда она поднялась волной внутри нее, она почувствовала чудовищное, ужасающее отвращение. Она прижала руки к бедрам, держась подальше от Кайса и Джарвиса.
Что-то в этой свече… она наклонилась вперед и в следующее мгновение почувствовала желание броситься к ней – неужели никто не видит?.. Никто?
– Уф-ф!
Она почувствовала, что место рядом с ней освободилось, – что-то ей подсказало, что Джарвис судорожно вздохнул и очень резко присел… затем она опустилась на колени, и, когда пылающая дароносица медленно покинула алтарь в руках священника, она услышала страшный звон в ушах – звук колоколов походил на звук миллионов молотов… а затем, через мгновение, которое, казалось, тянулось целую вечность, по ее сердцу прокатился стремительный поток – послышались крики и грохот, как будто волн…
Она думала, что кричит, что зовет Кайса, а ее губы беззвучно артикулировали:
"Кайс! О господи! Кайс!!!"
Неожиданно прямо перед собой она почувствовала чье-то сверхъестественное присутствие, воплотившееся в форме светло-красного узора. Она знала. Это был витраж с изображением Святого Франциска Ксавье. Ее разум зацепился за него, ухватился за него мертвой хваткой, и она снова почувствовала, что зовет, громко зовет: "Кайс! Кайс!!"
А затем из бесконечной тишины раздался голос:
"Господи, благослови!"
Постепенно нарастая, по церкви прокатился ответ:
"Господи, благослови!"
Слова бесконечно повторялись в ее сердце; в воздухе снова появился умиротворяющий, таинственный и сладковатый запах ладана, и свеча на алтаре потухла.
"Благословенно имя Господне!"
"Благословенно имя Господне!"
Все картины смешались в крутящийся вихрем туман. Едва подавив крик, она покачнулась и упала назад прямо в протянутые руки Кайса.
V
– Лежи и не двигайся, дитя мое.
Она снова закрыла глаза. Она лежала на траве, на открытом воздухе, ее голову поддерживал Кайс, а Реган прикладывал ей ко лбу влажное полотенце.
– Я в порядке, – тихо сказала она.
– Знаю, но полежи, пожалуйста, еще минутку. Там было слишком жарко. Джарвису тоже стало дурно.
Она рассмеялась, увидев, как робко Реган дотронулся до нее полотенцем.
– Я в порядке, – повторила она.
Но хотя ее разум и сердце наполнило теплое спокойствие, она все-таки чувствовала себя разбитой и понесшей кару, как будто кто-то подержал ее обнаженную душу в своих руках, отпустил и рассмеялся.
VI
Через полчаса она, опершись на руку Кайса, шла по длинной центральной аллее к воротам.
– Как быстро пролетел день, – вздохнул Кайс, – мне так жаль, что ты плохо себя чувствовала, Лоис.
– Кайс, да все уже прошло, правда. Не думай об этом.
– Бедное дитя. Я просто не сообразил, что после дороги сюда по такой жаре выстоять службу для тебя будет слишком тяжело.
Она весело рассмеялась:
– Думаю, это из-за того, что я не очень часто хожу в церковь. Мое религиозное рвение обычно ограничивается литургией. – Она замолчала, а затем быстро продолжила: – Не хочу тебя шокировать, Кайс, но у меня нет слов, чтобы выразить, как неудобно стало быть католиком. Кажется, теперь это уже никуда не годится! Что касается морали, то католиками являются некоторые из самых безалаберных парней, которых я только знаю! А самые умные ребята – я имею в виду, те, которые думают и много читают, – кажется, уже ни во что не верят.
– Давай поговорим об этом. Конка все равно приедет только через полчаса.
Они присели на скамейку у аллеи.
– Вот, например, Джеральд Картер, он опубликовал один роман. Он просто оглушительно хохочет, когда кто-нибудь упоминает о бессмертии… А вот Гова… – ну, другой парень, с которым я хорошо знакома, состоял в научном клубе, когда учился в Гарварде, и теперь говорит, что ни один образованный человек не может верить в сверхъестественную сущность христианства. Он говорит, что Христос был социалистом! Тебя это не шокирует?
Она замолчала.
Кайс улыбнулся:
– Монаха ничто не шокирует. Монахи в силу своей подготовки умеют держать удар.
– Ясно, – продолжила она, – но это же сейчас везде! Все традиционное кажется таким… ограниченным. Церковные школы, например. Появилась настоящая свобода, а католики этого не видят – взять хоть контроль рождаемости…
Кайс еле заметно вздрогнул, но от Лоис это не ускользнуло.
– Ох, – быстро сказала она, – извини, просто сейчас для разговоров уже нет запретных тем!
– Может, так и лучше…
– О да, много лучше. Ну что же, вот и все, Кайс. Я просто хотела объяснить, почему я могла показаться тебе слегка равнодушной на службе…
– Я не шокирован, Лоис, я все понимаю лучше, чем ты думаешь. Мы все через это проходим. Но я знаю, что все в конце концов придет в норму, дитя мое. Дар веры, который есть и у тебя, и у меня, укажет нам верный путь.
Говоря это, он встал, и они снова пошли по аллее.
– Я хочу, чтобы ты иногда молилась и обо мне, Лоис. Я считаю, что твои молитвы будут именно тем, что мне нужно. Потому что я думаю, что мы очень сблизились за эти несколько часов.
Ее глаза неожиданно блеснули.
– О да, да! – воскликнула она. – Я чувствую, что ты мне ближе всех в этом мире.
Он неожиданно остановился и указал на обочину аллеи:
– Мы можем… займет всего минуту..
Это была Пьета, статуя Непорочной Девы в человеческий рост, установленная в полукруге камней.
Чувствуя себя немного неловко, Лоис упала на колени рядом с братом и безуспешно попыталась произнести молитву.
Но не успела она вспомнить и половину текста, как он уже поднялся и снова взял ее под руку.
– Я хотел поблагодарить Ее за то, что Она подарила нам этот день, – просто сказал он.
Лоис почувствовала комок в горле, и ей захотелось как-нибудь дать ему понять, как много это значило и для нее. Но нужные слова не приходили.
– Я всегда буду помнить, – продолжал он, и его голос слегка задрожал, – этот летний день и тебя. Все прошло так, как я и ожидал. Ты такая, как я и думал, Лоис.
– Я ужасно рада, Кайс.
– Видишь ли, когда ты была маленькая, мне посылали твои фотографии: сначала ты была совсем малышкой, затем уже ребенком в гольфиках, играющим на пляже с совочком и ведерком, а затем, совсем неожиданно, ты стала задумчивой маленькой девочкой с чистыми, любознательными глазами, – я часто думал о тебе. У каждого мужчины должен быть кто-то живой, ему не безразличный. Я думаю, Лоис, что старался удержать рядом с собой твою маленькую чистую душу – даже в те моменты, когда суета полностью захватывала меня и любая мысль о Господе казалась сущей насмешкой, а желание, любовь и миллион других вещей вставали передо мной и говорили: "Ну же, посмотри на нас! Смотри, мы и есть Жизнь! А ты к нам поворачиваешься спиной!" Все время, пока я шел сквозь эту тень, Лоис, я всегда видел твою детскую душу, чистую, непорочную и прекрасную, порхающей впереди меня.
На глазах Лоис показались слезы. Они подошли к воротам; она оперлась на них локтем и энергично терла глаза.
– А затем, дитя мое, когда ты заболела, я встал на колени и попросил Господа пощадить тебя для меня, потому что тогда я уже знал, что мне нужно больше; Он научил меня хотеть больше. Я хотел знать, что ты ходишь и дышишь в одном со мной мире. Я видел, как ты растешь, как твоя чистая невинность сменяется пламенем, которое светит другим слабым душам. А еще мне захотелось когда-нибудь посадить на свои колени твоих детей и услышать, как они зовут старого сварливого монаха дядюшкой Кайсом. – Он почти смеялся, говоря это. – Да, Лоис… Затем я просил у Бога еще и еще. Я просил Его сделать так, чтобы ты писала мне письма, я просил у Него места за твоим столом. Я ужасно много хотел, Лоис, дорогая моя.
– И ты все получишь, Кайс, – всхлипнула она, – ты же знаешь, скажи сам, что знаешь. Я веду себя как девчонка, но я не могла себе представить, что ты такой, и я – о, Кайс, Кайс…
Он мягко похлопал ее по руке:
– А вот и конка. Приезжай еще, хорошо?
Она взяла его за щеки и, потянув его голову вниз, прижалась своим заплаканным лицом к его лицу:
– О Кайс, брат мой, однажды я расскажу тебе…
Он помог ей подняться на подножку и увидел, как она помахала ему платком и широко улыбнулась; водитель щелкнул бичом, и конка тронулась. Поднялась дорожная пыль – она уехала.
Еще несколько минут он простоял на дороге, держа руку на ручке ворот, а губы его сложились в полуулыбку.
– Лоис, – произнес он вслух и сам удивился, – Лоис, Лоис…
Позже проходившие мимо послушники заметили, как он преклонил колени перед Пьетой и все еще стоял там, когда они возвращались обратно. До самых сумерек, когда склонившиеся над ним деревья начали свои неспешные разговоры, а цикады в покрытой росой траве завели свои ночные песни, стоял он там.
VII
Клерк в телеграфной будке Балтиморского вокзала сквозь зубы поинтересовался у другого клерка:
– Чт’ т’кое?
– Видишь ту девушку… нет, во-о-н ту, красавицу с большими черными мушками на вуали? Ну вот, уже ушла. Ты кое-что пропустил.
– А что такое?
– Да так, ничего особенного. Если не считать, что она чертовски красива. Приходила сюда вчера и отправила телеграмму какому-то парню, чтобы он с ней встретился. А минуту назад пришла с уже заполненным бланком, встала в очередь, чтобы отправить, вдруг передумала – или что там ей пришло в голову, не знаю – и неожиданно порвала бланк!
– Н-да…
Первый клерк вышел из-за стойки и, подняв с пола два обрывка бумаги, от нечего делать сложил их вместе. Второй клерк начал читать текст через его плечо, бессознательно считая слова. Получилось всего одиннадцать.
"Хочу сказать тебе прощай Могу посоветовать Италию Лоис".
– Значит, порвала? – сказал второй клерк.
Дэлиримпл на ложном пути
У рубежа тысячелетий какой-нибудь гений педагогической мысли напишет книгу, которую станут вручать каждому юноше в день крушения иллюзий. В ней будет аромат "Опытов" Монтеня и "Записных книжек" Самуэля Батлера, в ней будет немножко Толстого и Марка Аврелия. Она не будет ни веселой, ни приятной – зато в ней будет множество потрясающе смешных пассажей. Первоклассные умы никогда не верят тому, чего не испытали сами, так что ценность ее будет весьма относительна… и люди старше тридцати всегда будут считать ее скучной.
Эти строки служат вступлением к истории одного молодого человека, который – как и мы с вами – жил в те времена, когда такой книги еще не было.
II
Поколение, к которому принадлежал Дэлиримпл, попрощалось с юностью под громкий бравурный марш. Брайан получил реквизит в виде ручного пулемета системы Льюиса и главную роль в эпизоде, действие которого разворачивалось девять дней подряд в тылу отступающих немецких частей; за это, по воле случая или же от избытка чувств, ему пожаловали целую кучу медалей, а по прибытии в Штаты все уши прожужжали о том, что его персона по своей важности уступает лишь генералу Першингу и сержанту Йорку. Это было здорово! Губернатор штата, заезжий конгрессмен и общественный "Комитет граждан" на пристани Хобокена одарили его широченными улыбками и речами, заканчивавшимися возгласом "Ура, господа!!!"; были там и газетные репортеры с фотографами, с их вечными "позвольте вас спросить…" и "не будете ли вы так любезны…"; в родном городе его встречали престарелые дамы, обращавшиеся к нему исключительно со слезами на покрасневших глазах, а также девушки, едва его помнившие, потому что бизнес его отца "накрылся медным тазом" в тысяча девятьсот двенадцатом.
А когда умолкли крики, он осознал, что вот уже месяц живет гостем в доме мэра, в кармане у него всего четырнадцать долларов на всё про всё, а "имя, которое навеки останется в анналах и летописях нашего штата", уже некоторое время как находится именно там, причем самым тихим и незаметным образом.
Однажды утром он залежался в постели и услышал, как прямо у него за дверью разговорились горничная и кухарка. Горничная рассказывала, как супруга мэра миссис Хокинс вот уже неделю пытается дать Дэлиримплу понять, что пора бы уже и честь знать. В одиннадцать утра того же дня, в невыносимом смущении, он покинул дом, попросив доставить его чемодан в пансион миссис Биб.
Дэлиримплу было двадцать три; за всю свою жизнь он не проработал ни дня. Отец дал ему возможность отучиться два года в государственном университете штата и скончался примерно ко времени девятидневной эпопеи сына, оставив в наследство немного средневикторианской мебели и тонкую пачку свернутых бумаг, оказавшихся на поверку счетами от бакалейщика. Юный Дэлиримпл обладал проницательными серыми глазами и сообразительностью, восхитившей психологов из армейской медкомиссии; было у него и умение делать вид, что где-то он уже это слышал, вне зависимости от того, о чем шла речь; и наконец, он отличался умением действовать хладнокровно в опасных ситуациях. Но при всем при этом, когда стало ясно, что придется ему устраиваться на работу, и желательно прямо сейчас, он не смог удержаться от того, чтобы не выразить напоследок хотя бы вздохом, сколь жестокой ему представлялась такая участь.
Ранним вечером он вошел в контору Терона Дж. Мэйси, владевшего самым крупным в городе предприятием по оптовой торговле продуктами. Изобразив приятную, но отнюдь не веселую улыбку, пухлый преуспевающий Терон Дж. Мэйси тепло с ним поздоровался.
– Ну, как ты, Брайан? Что у тебя за дело?
Слова признания, которые насилу из себя выдавил Дэлиримпл, прозвучали будто скулеж о милостыне нищего с восточного базара.
– Ну… Я вот… Собственно, я по вопросу работы.
"По вопросу работы" звучало как-то более завуалированно, чем простое "мне нужна работа".
– Работы? – По лицу мистера Мэйси проскочила едва заметная тень.
– Видите ли, мистер Мэйси, – продолжил Дэлиримпл, – мне кажется, что я теряю время. Мне бы только с чего-нибудь начать… Месяц назад у меня было несколько предложений, но они все… как бы это сказать… куда-то испарились…
– Ну-ка, ну-ка, давай-ка подумаем, – перебил его мистер Мэйси. – Что за предложения?
– Самое первое было от губернатора – он сказал, что у него в аппарате есть вакансия. Я какое-то время думал, что он меня возьмет, ну а он, как я слышал, взял Аллена Грега – знаете ведь, сын Дж. Пи Грега? Он вроде как забыл, что обещал мне, – видимо, сказал просто так, чтобы поддержать беседу.
– Да, такие вещи нужно проталкивать!
– Потом была одна изыскательская партия, но им был нужен человек, знающий гидравлику, так что я им не подошел, хотя они и предлагали ехать с ними – правда, за свой счет.
– Ты в университете всего год учился?
– Два. Но физику и математику я не изучал. Ну да ладно… Когда был парад батальона, мистер Питер Джордан мне сказал, что есть вакансия у него в магазине. Я сегодня к нему сходил, и выяснилось, что он говорил о должности какого-то администратора… И тут я вспомнил, что вы однажды говорили… – Он умолк, надеясь, что его собеседник тут же подхватит мысль; заметив, что тот лишь слегка поморщился, он продолжил: – О должности, так что я подумал и решил зайти к вам.
– Да, была должность, – с неохотой признал мистер Мэйси, – но мы уже успели нанять человека. – Он снова откашлялся. – Ты слишком долго думал!
– Да, полностью с вами согласен! Но все мне твердили, что спешить некуда, да и предложений ведь было несколько…
Мистер Мэйси произнес краткую речь о текущей ситуации на рынке труда, которую Дэлиримпл полностью пропустил мимо ушей.
– Ты раньше где-нибудь работал?
– Два лета подряд, пастухом на ранчо.