Мужчина ходил за ней, как собачонка, молчал, смотрел и шмыгал носом. Его, оказывается, забрали не сколько за "нетрезвость", сколько за хулиганство. Кир почему-то ломился в "Белые облака" с требованием отдать ему блюдо из фазанов, которое осталось нетронутым на его столе.
Такого Тася от мужа, честно говоря, не ожидала. Он был очень бережлив, конечно: видимо, в силу того, что основным капиталловносящим в их семье – была она. Но требовать возвращения несъеденного блюда? Женщина представила комичность ситуации и хохотнула.
Уже в такси Таина решила, наконец, выяснить, зачем он это сделал. Кирилл опустил голову и засопел. Зная своего мужа, женщина поняла, что он собирается с силами, потому что ему стыдно…
"Как ребенок!" - ласково подумала она.
- Понимаешь, - Кир был робок и тих, - ты же пошла с этим… в ресторан… Значит, тебе захотелось роскоши. Я все понимаю, ты – девушка очень красивая, умная, эффектная, мне не чета… Но это так больно! Я сначала думал, найду тебя, набью ему морду!...
- Ты меня искал? – Тася и верила, и не верила. – Но как?... Как нашел? Ресторанов в городе – тьма, за ночь не обойдешь.
- Как-как… Позвонил Мине. У нее брат в сотовой связи. Он и определил твое местонахождение, - пробурчал мужчина, понизив голос вообще до еле слышного шепота. – Я ей предложил помочь с работой, она помогла мне…
Женщина едва не захлебывалась от смеха. Она, оказывается, вчера оказалась в парадоксальной ситуации: и в качестве приманки для неверной супруги, и сама объектом для приманивая. Как, все-таки однобоки поступки окружающих ее мужчин!
- Тебе смешно! – начал приходить в себя Кирилл. – Я бродил по городу всю ночь, тебя искал, ты же одна ушла, на этих каблучищах. Вернулся домой, ты плачешь, как ребенок! Захотелось подвиг, что ли для тебя сделать, невозможное! Думаю, заберу-ка я этих фазанов, сделаем ужин при свечах… А они милицию вызвали!
- А Мина? – спросила Тася, зарываясь носом в плечо мужа, вдыхая его запах.
- Попрощались и все, - мужчина обнял жену и улыбнулся. – А этот, он кто?
- Никто, - покачала головой Таина. – Попросил помочь, по старой памяти… Так же, как ты Мину.
Спектр (белый)
Вы замечали, что если ляпать все краски в одну кучу на белый лист, получается грязный черный цвет?...
А если каждую краску оставить с ее девственным оттенком, а потом начать быстро вращать по кругу, то получается белый цвет счастья?...
Когда у прежде много лет бездетной пары рождаются дети (тем более, сразу трое), это полная перемена режима, ритма, настроя. Но краски радуги остаются, меняется настрой:
красный – хотелось бы сказать алые губки малышей - тройняшек, но к сожалению, скорее, диатез на пухлых щечках;
оранжевый – цвет волосиков на макушке единственной девочки в родившейся троице (оказывается, был у Кира в роду рыжий прапрадед);
желтый – мальчишки, в отличие от сестры были природными блондинами;
зеленый – ветрянка, и еще кто бы мог подумать, что принесет ее папа, переносящий инфекцию хуже всех;
голубой – цвет самых дорогих глаз не свете;
синий – Тасина любимая кофточка, которую тройняшки решили постирать в синьке;
фиолетовый – цвет не проходящих синяков на детских коленках.
Все цвета сменяли друг друга с лихорадочной быстротой, Тася едва успевала замечать перемены, а Кирилл – так тот вообще не замечал. Белый спектр заполнил всю жизнь…
Дура
Катька была дурой. Не просто, по жизни. А вообще. Наверное, только такой она и могла родиться у матери, первую половину беременности даже не догадывающуюся о своем состоянии и принимавшую какие-то лекарства, и от отца, который еще до рождения девочки умер от алкогольной интоксикации. Три класса Катька кое-как вымучила, а потом дома сидела со справкой. Потому что что-то у нее там спрогрессировало в отрицательную сторону. Даже говорить разучилась, мычать начала, и лыбилась на все, хотя хозяйство вела исправно, готовить научилась, лучше матери.
Узкий лоб, косоватенькие глазки, лицо, смятое какое-то, будто рисовал трехлетний ребенок. Волос – густой, черный, жесткий. Чтобы не расчесывать долго, мать состригала Катьке челку, и дальше по прямой примерно по уши.
Фигура… Вот тут уже ничего не попишешь. Сочная, спелая, если не смотреть выше плеч – божественная просто. Во всех местах, где надо, все есть.
Мать у Катьки была начитанная, грамотная можно сказать, в свое время техникум закончила. Она давно уже была готова к тому, что коль дитятко на голову слабое, Богом обиженное, то в чем-то другом – с лихвою доберет. Вот фигурою и добрала. Созрела лет в тринадцать. Да так, что все ее естество, сидящее в жаркие дни на балконе, будто бы кричало: "Возьмите меня! Сорвите меня!"
Вот и сорвали. Примерно тогда же. Пришел сосед, якобы за солью, и сорвал. А Катьке понравилось.
Мать и к этому была готова. Сколько в литературе прописано, что у придурошных с сексуальностью – пунктик, если узнают, хоть раз, будут просить и просить. Катька же - умоляла. Сидела перед материной кроватью ночью на маленьком стульчике и мычала в полголоса. Не соседа же звать! Хоть заявление на него писать в милицию не стали, но стороною обходили и не здоровались.
Мать у Катьки в троллейбусном депо работала, уже лет двадцать. Поговорила с мужиками. По-хорошему поговорила. По честному. С бутылкой, черным хлебом, наломанным ломтями, шматами вареной колбасы, и кружочками лука (сердитый нынче!). Мол, если у кого флюиды заиграют, или сыну надо будет тело ублажить (гормоны молодые!), пусть договариваются. Катька – чистенькая, заразу не подарит. И матери так спокойнее будет, все ж свои, семья почти.
Вечером следующего дня положила дочь в больницу, перевязала трубы, чтоб не дай Бог чего. Одно дело свой плод паршой тронутый, а другое дело, если от него траченная ветвь пойдет.
И пошло-поехало. Как по накатанной. Гладко и спокойно. Если на душе особо гадко становилось, когда Катька возвращалась домой с опухшими губами, задранным некрасиво подолом и осоловевшими глазами, так у матери всегда наизготове стоял пузатенький пузырек с настойкой – выпьешь, и спать. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не мычало…
А днем, когда мать была на работе, Катьку блюли мужики из депо – катали на троллейбусе – туда-сюда, целыми днями. Она ради такого принаряжалась: розовые колготки, белая блузка и зеленая юбка, а на черных волосах – фиолетовый бантик приколот. Многоцветье сплошное. Но Катьке казалось, что она так необыкновенно красива.
Удар мать стукнул после нескольких дней, подряд сдобренных настойкой. Катька догадалась привести соседку, которая и позвонила в "скорую", но врачи довезли пациентку до больницы уже мертвой. Остро встал вдруг вопрос, что делать дальше?
Мужики из депо, недолго думая, согласились взять двадцатилетнюю Катьку на поруки. Снабжали ее продуктами, вещами, платили кварплату и целыми днями катали на троллейбусе. А ради прикола научили отвечать на вопрос пассажиров: "Ты кто?" - "Чеаа давака!" (честная давалка) с гордостью.
Все осталось почти так же. И даже нельзя было догадаться, понимает ли девушка, что осталась на этом свете одна одинешенька. Что матери больше нет, что она не вернется. Все ее вещи Катька постирала, отгладила и разложила по полочкам. Тапки аккуратно поставила у порога, будто в ожидании возвращения хозяйки.
Прошло лето. Осенняя слякоть вымывала из души остатки накопленной радости. Катька дотемна каталась по троллейбусным кругам, потом в подсобке отрабатывала гостинцы и пешком уходила домой. Через пустырь, мимо стройки и еще два квартала. Иногда девушку провожали. Но чаще – одна.
Катька шла с тяжелыми сумками и не боялась. Может быть, просто не умела этого. Может Господь хранил. Никто не встречался на ее пути. Бывало, собака шмыгнет мимо, а то и пристроится шустрым шагом рядом, за что у крыльца получит чуток колбаски.
Было самое темное время, когда земля уже вычернела вся, а снегом еще не убелилась. Дорогу на пустыре развезло. Девушка шла медленно и осторожно, чтобы не упасть. Впереди раздался гогот и свист. Несколько малолеток и их ухажеров промчались мимо Катьки на мотоциклах по громкое "Бум-бум!" подобия музыки. Волна грязи окатила девушку. Она остановилась, недовольно мыча, и принялась оттираться. Только потом двинулась дальше. У забора стройки мотоциклы с подростками встретились девушке еще раз. Она вжалась в гнилые доски спиной и недовольно проследила молодежи вослед. Внутренний Катькин зверь говорил, что от малолеток веет злобой. Они не мужики из депо, они другие. От них надо держаться подальше.
Девушка явно представила себя собакой, которая скалит клыки, лает, а сама бочком-бочком прячется, поджимая хвост. Лохматая дворняга, беспородная, почти бесправная на фоне лощеных пикинессов.
У Катьки даже слух обострился по-собачьи. И в момент этого обострения она услышала тоненький всхлип. Даже не всхлип, наверное, и не стон. Что-то тревожащее, безумное. Девушка принялась прощупывать доски забора – должна же быть здесь дыра.
Или лаз… Вот же, чтобы пробраться, нужно было лечь пузом и ползти. Катька знала, что одежда после этого будет очень некрасивая. Возможно даже испорченная совсем. Но бередящий сознание звук не прерывался. Поэтому девушка легла и проползла под забором. Зацепившись в каком-то месте пальто, неосторожно дернула. Ткань с громким треском потеряла клок, щедрый и некрасивый. Но Катьке было это не важно. Она, как заправская ищейка шерудила по видимому пространству, заглядывала под кучи щебня и строительного мусора, пробегала мимо цементных залежей и кирпичных кладок. Об острую арматуру достаточно глубоко поранила ногу. Кровь залила ботинок, но девушка не останавливалась. Наконец, звук, уже почти неслышный, привел Катьку к яме, куда строители сливали помои. В зловонной жиже, не понятно каким чудом держась на плаву, мяукал новорожденный ребенок.
Из горла девушки исторгся вопль. Она перевесилась через край ямы и поймала найденыша. Больше сердцем, а не умом понимая, что в таких грязных тряпках малышу будет очень плохо, Катька сняла с себя пальто, добравшись до чистой кофты и блузки, разделась, подрагивая от холода, до бюстгальтера, и перепеленала ребенка в сухое. Потом натянула на себя верхнюю одежду.
Аккомпанемент из младенческого мяуканья подстегивал девушку. Она, как загнанная в клетку самка, искала выход в заборе стройки. Не тот собачий лаз, а человечий, через который можно выйти вдвоем, через который, возможно, пронесли ребенка на смерть. А она должна вынести на жизнь. Катька, пожалуй, впервые за много лет думала такими сложными образами.
С неба вдруг повалил снег. Стало холодно. Болела нога. Грязь хлюпала не только снаружи, но и внутри ботинок.
Малышу, однако, видимо, стало комфортно, и он заснул на руках своей спасительницы. Только чмокал губами, и слепо ворочал головой.
Катька, наконец, нашла плохо прикрепленную доску, и выбралась со стройки. Надо было спешить. Найденышу надо было оказать помощь. Девушка осознавала, что в его случае одной сомнительной чистотой и теплом не отделаешься.
Недалеко была станция "Скорой помощи". Ноги сами вели Катьку туда, где люди в белых халатах, куда увезли маму. Пусть потом она была неподвижной, непохожей на себя. Но они пытались помочь. Они, значит, знали, только не успели…
Время… Девушка очень боялась, что и сейчас оно быстро закончится. Что она не успеет…
Мимо Катьки проехала машина с мигалками. Остановилась в нескольких метрах. Дверь приоткрылась.
(- Ну, чего ты, Серега! Не видишь что ли, пьянь! Нарожают, нелюди…)
Девушка замычала, протягивая извивающийся кулечек. Пусть из машины неслось что-то не слишком вежливое. Но там были УМНЫЕ. Почти как мама…
Дверь захлопнулась и машина уехала. Катька вдруг поняла, что все бесполезно. Что она ничего не может. Что она никто в этой жизни. Что ее собачья сущность – только жалкая дворняга, не интересная породистым кобелям и сукам… Этот детеныш… Он хотел плакать, но сил у него не было. Как и у девушки. Она присела на обочину и стала рыдать.
Время уходило. Оставался холод и одиночество. Катька пожалела, что не пошла в депо. Там мужики. Свои. Знакомые до мелочей. Они бы знали, что делать.
Девушка плакала и плакала. Содрогаясь, забывая все на свете. Это было вселенское горе. Потому что в этом несовершенном мире осталась только недоумистая Катька и полумертвый подкидыш у нее на руках. Потому что все остальные не хотели им помочь. Может быть всех остальных и не было? Может, они исчезли все в день ухода мамы? И только казались в воспаленном Катькином мозгу.
Девушка, пожалуй, почти не осознала, когда ее приобняв проводили в приемный покой, принялись отпаивать чаем, переодели в больничный линялый фланелевый халат. Найденыша забрали. Он был живуч, как все ненужные дети.
На вопрос врача:
- Как вас зовут?
Девушка ответила:
- Чеаа давака, - потом немного подумала, замотала головой, замычала сквозь стиснутые зубы, а потом выдавила. – Неее… Катька я!
Ледяное сердце.
Никита работал в службе такси "Санта". Работал в основном на "постоянке" - это когда клиент заказывает машину на весь день, ты его возишь, ждешь. Киту это нравилось – спокойнее, можно подремать, книжку почитать, музыку послушать. А то мотаешься из одного конца города в другой, и не знаешь, кого тебе через несколько минут везти придется.
В этот раз ему выпадало дежурить 31 декабря, а если точнее, то с 31-го по 1-е, с 12.00 дня до 12.00 дня. Что ж, бывает. В прошлом году так Серега маялся. У Никиты, в отличие от него, ни жены, ни детей. Можно покататься. Мама с папой посидят спокойно перед телевизором. Катька уйдет гулять с одногруппниками, или пригласит кого-нибудь к себе.
Хорошо бы кто-нибудь машину заказал на несколько часов.
Кит заглянул в офис, громко поздравил девушек операторов. Заметил на столе пару бутылок шампанского (что ж, им не на колесах ездить), отметил, что сегодня дежурят одни безмужние – может и сами вызвались, чтобы в одиночестве не праздновать.
- Никита! Тебя сегодня на все дежурство заказали! – громко сообщила Клавдия. – Через час ждут тебя на Проспекте, дом 26. Мороз Иван Иванович. С ним девочка одиннадцати лет – пристегни ремень детский.
- Ага, спасибо! Здорово! Новый год с Морозом! Не иначе, ты постаралась, - подмигнул Никита операторше (она уже с полгода строила глазки парню, но была не в его вкусе).
Клавдия покраснела и улыбнулась. Кит протянул ей шоколадку, припасенную именно для такого случая.
- Если освободишься раньше, можешь приезжать, - смущенно пригласила девушка.
- Освободишься, пожалуй, - вздохнул Никита. Я освобожусь, и на боковую, домой. Мне еще второго выходить…
- Ну, тогда, пока, - Клавдия махнула рукой, но не отошла, пока он заполнял дорожные документы, сидела рядом, подперев подбородок рукой, и глядела.
У подъезда дома Никита стоял недолго. Клиенты подошли быстро. Большой, солидный дяденька, лет шестидесяти пяти, с аккуратной седой бородой. Из-под котиковой шапки виднелся собранный резинкой хвост густых белых волос с кудряшками на конце. Вообще, Мороз действительно напоминал Деда Мороза, только современного. Те же кустистые брови, лукавый взгляд из-под прищура, крупные правильные черты лица. Большие руки. Одежда другая, но не будет же реальный Дедушка ходить в красной шубе и валенках, скорее в теплой дубленке и фирменных ботинках.
Девочка с ним тоже вполне подошла бы на Снегурочку: светленькая, худенькая, высокая. В белой шапочке с большим помпоном, белой шубке, белых сапожках. Судя по одежке, дедушка с внучкой не бедствовали, кризис их не коснулся, или весьма поверхностно…
Кит улыбнулся своим мыслям, пока девочка пристегивалась на заднем сиденье, а Мороз усаживался впереди.
- Куда едем?
Дед оглянулся на внучку:
- Ну, штурман…
- По елкам! – скомандовала девочка.
- Сашенька, - Иван Иванович притворно нахмурился. – Сколько можно-то?
- Тогда по горкам, - подумав, ответила девочка. – А потом – на главную елку.
- Ты нас повози по городу, мы покатаемся, посмотрим, - Мороз уже сам решил все объяснить Никите, - внучка не с нами живет, в пригороде. На каникулах только здесь. К двенадцати нам надо быть на главной елке. Заберешь нас с праздника в два ночи, и свободен.
- Так машина же до завтра заказана, - удивился Кит, мысленно прикинув, сколько Мороз переплатил.
- Ничего, - мужчина подмигнул водителю. – Это подарок, считай.
Никита посмотрел в зеркало на девочку. Сашенька смотрела в окно и улыбалась. Казалось, ей все нравилось. Где же она живет?
- Мы с мамой далеко живем. У меня мама бизнес-леди. Перед Новым годом у нее отчеты, подведения итогов, планирование будущего. А я к деду с бабушкой приезжаю на каникулы, - парень даже не понял, может он произнес свой вопрос вслух?
- Музыку поставим? – поинтересовался Никита.
- Что-нибудь легкое, без слов, можно? – девочка чувствовала себя явно в своей тарелке.
Парень поставил "инструменталку" и поехал. Они неспешно объезжали все знакомые ему ледяные городки, ненадолго останавливались возле каждого. Дед с внучкой выходили. Саша каталась с горок, осматривала ледяные фигуры. Потом ехали дальше. Казалось, что девочка ищет что-то, но что конкретно, не знала сама. Никиту это не смущало. В его навигаторе были занесены все ледяные городки – запас был основательным, до 12 вечера точно хватит.
К восьми вечера едва объехали половину.
- Никита, нас к кафешке, где можно перекусить, - попросил Мороз.
- Может, в "Макдоналдс"? – предложил Никита, взглянув на подуставшую Сашу.
Девочка обрадовано кивнула.
- Что ж, - вздохнул дед, - травиться, так травиться! Надо было бабушкины котлеты взять.
- Ну, деда! – девочка искренне возмутилась. – Сам спросил. Там вкусно! Кофе с мороженным!
Никита улыбнулся, заруливая к "Макдоналдсу". Он настроился перекусить прямо в авто. Но мужчина пригласил:
- Зачем же так? С нами давайте! Я заплачу.
- У меня есть деньги, - возразил парень.
- Угощаю!
Оставалось только соглашаться. Иван Иванович обладал своим каким-то особым характером, против которого было трудно возражать. Никита решил, что Мороз, видимо, директор какого-то крупного предприятия, раз деньги не имеют для него, похоже, никакого значения.
В ожидании заказа, завязался разговор между дедом и внучкой, Кит только прислушивался.
- А премия "Ледяное сердце" в этом году разыгрывается? – как-то немного неуверенно поинтересовалась девочка.
- Не думаю, Сашенька, – дед посмотрел лукавым взглядом и добавил, казалось бы, не в тему: - Он же десять лет подряд побеждал. Куда еще.
- Значит, и фигур его нет? – девочка сникла.