У Джонсона не было ничего, кроме презрения к неослабевающему влиянию Диккенса и викторианской прозы на английскую литературу. Удивительно, но при этом он больше всего напоминает школьного инспектора из "Тяжелых времен" Диккенса. Вот что говорит школьный инспектор: "Придется мне объяснить вам <...> почему вы не стали бы оклеивать комнату изображениями лошади. Вы когда-нибудь видели, чтобы лошади шагали вверх и вниз по стене? Известен вам такой факт? Ну? <...> И вы никогда не должны видеть то, чего не видите на самом деле, и вы никогда не должны думать о том, чего у вас на самом деле нет. Так называемый вкус – это всего-навсего признание факта". А вот слова Джонсона: "Жизнь не рассказывает историй. Жизнь хаотична и текуча, она не знает закономерностей; жизнь небрежна – мириады ее сюжетных линий уходят в никуда. Писатели могут найти в жизни истории для своих книг, но их придется тщательно отбирать, а это уже фальсификация. На самом деле рассказывать истории – это значит лгать". Подобно коммунистам и фашистам, Джонсон и школьный инспектор идут в разные стороны лишь для того, чтобы обнаружить, что Земля круглая. Я рад их поражению в культурной холодной войне: в нашем мире для всех них есть место, а в их мире нет места для "Таинственной реки". Что же это был бы за мир?
Сентябрь
2004
КУПЛЕННЫЕ КНИГИ:
• Патрик Гамильтон "Двадцать тысяч улиц под небом"
• Неизвестная работа неизвестного автора
• Письма Чарлза Диккенса. I том.
• Найджел Джонс "Сквозь темное стекло: Жизнь Патрика Гамильтона"
ПРОЧИТАННЫЕ КНИГИ:
• Патрик Гамильтон "Полночный колокол"
• Том Шон "Блокбастер"
• Крис Коук "Мы в беде"
• Неизвестное произведение (не дочитал)
• Биография Гамильтона (не дочитал)
Двенадцать месяцев! Целый год! Не припомню, чтобы я задерживался на одной работе так долго. Должен признаться, познакомившись с Комитетом "Беливера", я не верил, что напишу им хотя бы один текст для колонки, не говоря уж о двенадцати. Все восемьдесят четыре члена Комитета живут вместе в Беливер Тауэрс где-то высоко в горах, там они целыми днями читают друг другу эссе Монтеня (и громко смеются над забавными пассажами), стреляют в людей, у которых есть телевизор, и оплакивают смерть всех писателей после рыцаря Гавейна в хронологическом порядке. Когда мы встретились впервые, они оплакивали Джерарда Мэнли Хопкинса. (С ним они, казалось, особенно усердствовали. Наверное, тут не обошлось без иезуитства, родственных связей и всего такого.) Меня впечатлила их серьезность и прогрессивные взгляды на сексуальные отношения, но мне вряд ли было с ними по пути.
Но я пишу. Я начинаю разглядывать под белыми одеждами людей, и они не кажутся такими уж плохими, если не обращать внимания на беспрестанное курение фимиама, строжайшее вегетарианство и общий душ. Кое-чему они меня научили: например, что не стоит мучиться с книгой, которая не нравится, и уж тем более не стоит о ней писать. Теперь я тщательнее выбираю книги, на волю случая почти не полагаясь, а за те, которые мне точно придутся не по душе, я вовсе не берусь.
Правда, ошибки я все равно делаю, хотя и прочитал в обязательном порядке четырехстраничную инструкцию для авторов "Беливера". Только за последний месяц я допустил две ошибки. Не дочитал я биографию одного важного для всей мировой культуры человека – он умер меньше сорока лет назад, – но когда в первой же главе рядом с именем видишь "1862-1960", то невольно впадаешь в уныние, ведь это время осталось в глубоком прошлом. Про рождение того человека я прочитать еще смог, но на длинном рассказе о том, как он в семилетнем возрасте подшутил над одной девочкой, я разозлился. Я всегда подозревал, что даже столь важная персона когда-то была ребенком, и подобное доказательство показалось мне лишним. Подшутил он настолько банально, что из него с легкостью мог бы вырасти Хемингуэй, Фил Силверс или любой другой литературный гигант середины века. Новизной и изяществом шутка не отличалась. В этот момент я с отвращением отбросил книгу. Она отправилась прямиком на пол, чуть не задев ребенка. Дорогие биографы, сжальтесь. Пожалуйста, очень прошу. Будьте милосердны. Сделайте выбор за нас. У нас есть работа, дети, DVD-проигрыватели и футбольные абонементы. Но это не значит, что мы не хотим узнавать ничего нового.
Другой моей ошибкой стал безымянный роман из ноябрьской колонки, и я, наверное, сейчас разом нарушил все правила из инструкции Комитета, сказав это. Поверьте, я принял все возможные меры предосторожности: я взялся за ту книгу, только прочитав не одну восторженную рецензию, а еще выслушав пару личных мнений, хотя, как оказалось, доверять моим источникам было нельзя. Несмотря на первое предложение, самое скучное из всех, которые я видел, я не остановился, готовый все забыть и простить. На середине мне поднадоело – слишком все было спокойно и неправдоподобно. Я ничего не имею против книг, где ничего не происходит, но тут все было иначе: персонажи говорили так, как люди не говорят, у них были работы, которые совершенно им не подходили. Какой читатель это выдержит? Когда все неправдоподобно, но при этом что-то происходит, это, наверное, должно быть лучше, чем когда все по-прежнему неправдоподобно, а к тому же ничего не происходит? Понимаете, это можно доказать математическим уравнением. А точные науки редко можно применить к литературе.
Вот что пишет Том Шон о "Челюстях" Спилберга в своей книге "Блокбастер":
Даже теперь в памяти остаются не столько масштабные сцены, а легкие забавные эпизоды, которыми Спилберг украшает свой фильм: как Дрейфус крушит пенопластовую кружку в ответ на выходку Квинта с его пивной банкой, или как сын Броуди копирует положение рук отца за столом.
Если вам нужны подобные детали к портрету персонажей, вы, как правило, смотрите что-то поскучнее – нечто скорее похожее на спектакль, как какой-нибудь фильм Джона Кассаветеса про перипетии семейной жизни. Но они появляются и здесь, в фильме, где главную роль играет страшная резиновая акула. Это без преувеличения можно назвать революцией: едва заметные жесты и страшные резиновые акулы спокойно ужились в одном фильме. И это довольно важно. Почему же нам об этом никто раньше не рассказал?
Если в этой колонке и есть какая-то эстетика, то таково наиболее точное описание: незаметные жесты и акулы в одной книге. А вам нужна та часть, которая про акулу, ведь целый роман о жестах – а больше о том безымянном романе и нескольких тысячах таких же книг сказать нечего – не вызовет никаких чувств, кроме сонливости. Конечно, можно обойтись и без акулы; акулу можно заменить на захватывающий сюжет или, скажем, три десятка хороших шуток.
Том Шон – мой друг, и мы уже сто лет знакомы. Он младше меня, но именно он был первым человеком, который позвонил мне и попросил написать что-нибудь для газеты. Тогда он работал редактором в газете. Я не в долгу перед ним и тем более не обязан теперь хвалить его книгу. Он заплатил мне около ста пятидесяти фунтов за статью, в которой было около тысячи слов, так что, быть может, это он мне еще должен. В Англии писатели не любят хвалить книги своих друзей. Я процитировал замечательный кусок из "Блокбастера" с одной простой целью: заставить одного нашего общего знакомого позеленеть от зависти, и у меня это получилось.
Мне сложно признавать, но я должен сказать, что "Блокбастер" – книга достойная, очень умная, с юмором, а еще ей можно доверять. Том Шон выбрал подзаголовок "Как Голливуд научился не беспокоиться и полюбил сезон" – это альтернативный взгляд на кино, он совершенно не похож на книгу Бискинда "Беспечные ездоки и бешеные быки". Если Питер Бискинд искренне верит, что Спилберг с Лукасом похоронили кино, то Шон утверждает обратное: на его взгляд они вдохнули в кино новую жизнь. "Пожалуй, стоит отметить: массовое кино готовилось к прорыву, оно должно было стать в тысячу раз лучше". Это не обывательский восторг: он не считает, будто блокбастеры становились все лучше и лучше с каждым удачным сезоном, например, и в нужных местах он падает духом.
Конечно, не обходит он вниманием и один вопрос, который всегда беспокоил меня, не чуждого чаяниям широких масс: он объясняет, почему рекордные кассовые сборы перестали быть важным показателем и в последние годы скорее стали характерной чертой для не очень хороших фильмов. "Индиана Джонс: В поисках утраченного ковчега" за первые выходные проката собрал всего восемь миллионов долларов, зато в общей сложности – двести девять миллионов. При этом многие громкие премьеры 2001 года – "Искусственный интеллект", "Парк юрского периода-3", "Пёрл Харбор", "Мумия возвращается", "Планета обезьян" – начинали хорошо, но потом быстро пропадали с экранов. "Пока мы будем понимать, что за отстой нам подсунули, фильм успеет побить все рекорды. Мы никогда еще не отдавали так много денег за право усадить свои задницы в кресла кинотеатров; при этом цена нашим задницам еще никогда не была так ничтожна".
В конце книги рассказывается про кинокритиков, которые смотрели "Близкие контакты третьей степени" как завороженные, а потом писали на этот фильм разгромные рецензии. Конечно, такое поведение не добавляет доверия к ним как к критикам, но и чисто по-человечески получилось нехорошо: почему они не отреагировали на этот фильм, как все остальные, все те, кто в 1977 году был уже достаточно взрослым, чтобы ходить в кино? Чего им не хватило? "Звездные войны", "Инопланетянин", "Близкие контакты" и все остальные фильмы пришлись по вкусу разборчивой публике; Том Шон увлеченно и со знанием дела показывает, как и почему они воздействовали на зрителей. Наверное, странно слышать такое о книге, изображающий ужасный мир Голливуда, но она и вправду написана с очень добрым отношением к человеку: развлечения там одерживают верх над скукой, зрители – над критиками. Но при этом "Блокбастер" стал плодом серьезного труда. Надеюсь, Том меня не прибьет, если я скажу, что горжусь парнишкой.
С Крисом Коуком я тоже знаком. Пару лет назад я учил его в течение недели. Если точнее, я прочитал несколько его рассказов, почесал голову, пытаясь придумать, как бы сделать их получше, ничего не придумал и уверил его, что рассказы отличные. Мне бы хотелось похвастаться, что именно я его открыл, но на самом деле писателей так не открывают: работы его талантливы, это было очевидно, к тому же права на присланную мне рукопись уже были выкуплены издательствами "Харкорт Брейс" в США, "Пенгуин" в Англии, "Гуанда" в Италии и так далее. Опубликуют его книгу только в 2005 году, но, увидев рецензии, вы вспомните, что впервые прочитали о Коуке у меня, – а ведь примерно так все и узнается, если не считать спортивных результатов.
"Мы в беде" – это книга по большей части о смерти. Неудивительно, ведь многих молодых авторов увлекает эта тема. Все события рассказа "В случае" происходят за несколько часов: начинается все ранним утром, когда в автокатастрофе гибнут родители трехлетнего мальчика, а заканчивается незадолго до того, как мальчик проснется в новом для себя, страшном мире. А тем временем нам рассказывают про его молодого, обезумевшего от горя крестного отца, которому предстоит его растить. В первом рассказе сборника смерть отбрасывает тень на нескольких людей и их отношения. Некоторые рассказы Коука читаешь, даже не замечая, как пролетает время. Наверное, это значит, что читаешь их быстрее, чем предполагал автор. Можно ли назвать их литературными произведениями? Они прекрасно написаны, глубоки, но они не бывают скучными, и в самом повествовании всегда есть место неожиданности. И Коук не пытается привлечь внимание к своему языку; он хочет, чтобы вы увидели людей, его персонажей, а не прислушивались к его голосу. В плане серьезности и будущих номинаций на разные премии это действительно литературные произведения, но вместе с тем их нельзя отнести только к литературе, ведь многие воспримут описываемое там близко к сердцу.
Патрик Гамильтон, умерший в 1962 году, стал моим новым лучшим другом. Саму знаменитую его книгу "Наследие" я прочитал несколько месяцев назад; а сейчас в Англии была переиздана его трилогия "Двадцать тысяч улиц под небом". Первая книга трилогии, "Полночный колокол", показалась мне ничуть не хуже "Наследия". Как правило, книги перестают издавать не просто так, а потому, что они того не заслуживают или, по крайней мере, неинтересны большинству читателей. (Да-да, вашу любимую книгу не переиздают, и это ужасно. Но я готов спорить на что угодно: ваша книга не дотягивает до "Над пропастью во ржи" или романа Грина "Сила и слава".) Книги Гамильтона не назвать запутанными или сложными, хотя они и устарели в том смысле, что породившая их культура изменилась до неузнаваемости. Настроение же его книг смотрится очень органично и сейчас: Гамильтон смел, тверд и язвителен, а еще он пишет отчасти и о беспутствах. А немного беспутства нам никогда не помешает, ведь так? Правда, эстетики в гамильтоновских беспутствах немного: люди сидят в пабах и нажираются в хлам. Но если вам нужно долететь от Диккенса до Мартина Эмиса, сделав всего одну остановку, то вам нужен именно Гамильтон.
Дорис Лессинг назвала его "блестящим романистом, не нашедшим признания". По ее ощущению, он страдал, поскольку в 1930-м не стал своим для почитателей творчества Ишервуда. В 1968 году Лессинг писала: "Его романы воплотились в жизнь. Чтобы увидеть это, достаточно зайти в любой паб". Однако с этим уже нельзя согласиться – культура лондонских пабов вымирает. Пабы перестали быть пабами – по крайней мере, в центре города. Теперь это дискотеки, спорт-бары, рестораны, а люди из рабочего и небогатой части среднего классов, которыми ужасался и умилялся Гамильтон, к ним и близко не подходят. Но вас это не должно беспокоить. Вам всем хватит ума понять, что главная мысль автора – мужчины подлые и глупые, а женщины подлые и используют всех вокруг – ничуть не утратила своей актуальности. Я только начал читать его биографию, написанную Найджелом Джонсом, уже подозреваю, что Гамильтон не был самым счастливым человеком на земле.
Дорогой читатель, спасибо за время, которое ты уделил моей колонке за последний год (если, конечно, уделил). Если ты не читал ее, то спасибо, что не писал в редакцию гневных писем с просьбой больше меня не печатать. За все это время я прочитал дюжину отличных книг, а то и больше: "Забвение", "Как дышать под водой", "Дэвид Копперфилд", "Бастион одиночества", "Джордж и Сэм", "Правдивые записные книжки", "Обычная семья", написанная Йаном Гамильтоном биография Лоуэлла, "Сирены Титана", "Таинственная река", "Часовщики", "Мяч и деньги"... И в грядущем году будет не меньше. Даже больше, если я буду читать быстрее. Если не считать книги, что еще за последний год вы сделали двенадцать раз и были безмерно счастливы? А если не лукавить?
Октябрь
2004
КУПЛЕННЫЕ КНИГИ:
• "Чехов: Жизнь в письмах"
• "Дилан Томас: Избранные письма"
• "Письма Кингсли Эмиса"
• Хавьер Серкас "Солдаты Саламины"
• Дан Родес "Тимолеон Вьета. Сентиментальное путешествие"
• Джеймс Суровицки "Мудрость толпы"
• Мэйл Мелой "Лжецы и святые"
• Анна Фундер "Штазиленд: Истории из-за Берлинской стены"
• Эллиот Перлман "Семь видов неопределенности"
ПРОЧИТАННЫЕ КНИГИ:
• Мэг Розофф "Как мне теперь живется"
• Мэйл Мелой "Лжецы и святые"
• Найджел Джонс "Сквозь темное стекло: Жизнь Патрика Гамильтона"
• Эдмунд Госсе "Отец и сын"
• Патрик Гамильтон "Осада наслаждения"
• Габриель Зейд "Так много книг"
Поговорим о сексе между двоюродными братьями и сестрам. Вы "за" или "против"? Я спрашиваю лишь потому, что первые две книги, прочитанные в этом месяце, "Лжецы и святые" Мэйла Мелоя и "Как мне теперь живется" Мэг Розофф, отвечают на этот вопрос уверенным "за". (Это длинная история, но в "Лжецах и святых" главные персонажи думают, что они не двоюродные брат и сестра, а дядя и племянница, но даже это их не останавливает! Вот так-то!) У Томаса Харди или Джейн Остин двоюродные братья и сестры все время то заключают помолвки, то бросают друг друга, но я всегда считал это следствием того, что в те времена не было служб знакомств и университетских дискотек; как ни печально, действие в "Лжецах и святых" и "Как мне теперь живется" происходит в наши дни, а в случае с книгой Розофф и вовсе в недалеком будущем. Не хочу обижать своих двоюродных братьев и сестер – равно как и читателей "Беливера", хранящих небольшие семейные тайны, – но неужели нам стоит ожидать от будущего только этого?
Знаю, когда дело доходит до подсознательных сексуальных отклонений, совпадений быть не может, но я клянусь, что не бегал по книжным магазинам в поисках более-менее приемлемого оправдания инцеста. "Лжецов и святых" я купил только из-за отзывов Хелен Филдинг и Филипа Рота на обложке, и пусть я прочитал ее не без удовольствия, ожидал от нее намного большего, чем она могла меня порадовать; иногда с отзывами известных писателей можно и перестараться. Я ожидал чего-то живого и при этом не без щемящего ощущения пресыщенности жизнью, чего-то занимательного и при этом полного наблюдений о терзаниях личности, чего-то одновременно веселого и совершенно невеселого, чего-то воодушевляющего и при этом вызывающего желание пойти и повеситься. Иными словами, я хотел открыть книгу, рожденную совместными усилиями Рота и Филдинг, а Мэйл Мелой меня подвел. Для первого романа "Лжецы и святые" написаны свежо и неплохо, но это все же не "Дневник" Натана Цукермана, героя одного из романов Филипа Рота. (Сигареты – 23 штуки, приступы Weltschmertz – 141 раз.)
Роман "Как мне теперь живется" получил восторженную критику в Англии – кто-то, явно находясь не совсем в здравом уме, даже назвал его классикой, – и хотя рецензии могут заставить меня раскошелиться (вспомните "Семь видов неопределенности", о котором отзывались в похожем тоне), их усилий будет, как правило, недостаточно, чтобы я прочитал книгу. Книга Розофф очень короткая, написана для подростков, к тому же издатели сами прислали мне ее по почте. Логика простая: прочитать выдающийся роман за денек-другой, не потратив при этом ни пенса, а потом еще и будет материал для колонки. Примерно так все и получилось.