Твердая, волевая, всегда непреклонная, Тоня сейчас говорила с мольбой в голосе.
Осип в какой-то миг словно очнулся. Увидел, наконец: перед ним сидит его жена, с которой они прожили десять лет. В соседней комнате спит его сын. Да, случилась неприятность – сын с другом оскорбили и избили соседского мальчика. Случай, пусть и незаурядный, все же не трагедия. С ребенком нужно поговорить, объяснить ему, что драться нельзя, обижать слабых тоже нельзя. Ну, и, разумеется, в доступных словах рассказать, кто такие евреи, христиане и т. д. Дабы вырос Арсюша хорошим мальчиком. Не жлобом. Не антисемитом. Не записным погромщиком.
Сверху, на втором этаже, жила шумная семья хасидов в четырех поколениях. Сейчас там пели веселые песни на идиш и иврите, разливали вино, ели халу, танцевали. Поскольку был Шаббат, а в Шаббат, пусть даже и душно, и молнии сверкают, и гром гремит, и дохнет саранча, пусть хоть потоп! – еврей должен радоваться. Такова воля Всевышнего, Он хочет видеть Свой народ с пятницы на субботу – веселым.
А в другой квартире лежит в своей кровати Эстер и думает, как ей теперь жить.
То ли духота, то ли топанье над головой под раскаты грома, то ли вид осунувшейся и какой-то потерянной Тони злят Осипа; неведомая сила снова утягивает его куда-то.
– Всему виной твое христианство – кресты, иконы, весь этот кондовый "рашен" монастырь, насквозь пропитанный русским шовинизмом! Чего стоит один этот чудовищный "Закон Божий", – он кивнул в сторону лежащей на столе толстой книги в мягком сером переплете.
Это был "Закон Божий" в изложении какого-то протоиерея Евтихия Чумкина.
– Пожалуйста, не читай больше моему сыну этот антисемитский сборник, где о евреях кроме того что они жадные, хитрые и глупые, больше ничего не говорится, – продолжал Осип. – Это не изложение "Закона Божьего", а проповедь антисемитизма для быдла. Я – не православный, и не мое это дело. Но на месте истинных православных я бы этого иерея Чумкина и ему подобных – ремнем, по одному месту... – Осип потряс поднятым кулаком.
– Я согласна, это не самый лучший вариант толкования Библии, я куплю другой...
– Конечно, я сам виноват, что не занимаюсь Арсением. Не объяснил ему, что он – еврей, и если кого должны называть "crazy Jewish", то, в первую очередь, его самого.
Тоня хотела возразить, но он не дал ей и слова молвить.
– Ты этого не знаешь и никогда не поймешь. Ты ведь – р-руская. А я – жид, понимаешь, я пархатый жид. Ты не знаешь, что это такое, когда однокласснички на твоей школьной парте красным фломастером пишут "жидяра", или когда в институте декан говорит тебе: "Твоя Родина не Россия, а Израиловка!"; или в армии, когда тебя избивают, якобы мстя за распятого Христа... А-а, что говорить!.. Ты постоянно упрекаешь меня в том, что я не люблю Арсения. Значит так: завтра я беру Арсения и иду с ним в синагогу, поняла? И сдам его в иешиву. Я не шучу... Вот твоей мамаше-антисемитке в Питере будет сюрприз, когда узнает, что внучок отпустил пейсы!
Тоня молчала. Все обиды десятилетней давности, семейные склоки с их родителями, которые, казалось, давно забыты, всплывали с прежней силой.
– Да, да... Все думаю про Джеффа... – Осип заговорил вдруг очень тихо, устремив взгляд куда-то к потолку. – Самое ужасное заключается не в том, что я однажды не одолжил ему пятьдесят баксов. Это – ерунда, он все равно бы нашел деньги на наркотики. Но я всегда отказывал ему надеть мне тфилин. Сколько раз Джефф просил: "Идем, Жозеф, я тебе надену тфилин. У меня ведь в этом мире ничего нет: сын не мой, жена чужая, специальности никакой, родители от меня отказались. Но я хочу тебе сделать хоть что-то хорошее. Я вообще хочу сделать в этой жизни что-то полезное. Если я тебе надену тфилин, ты соединишься с Богом. И это будет моя благодарность тебе..." А я, дубина, отказывал... А-ах!.. Помню, когда я был в Израиле... – и он начал рассказывать о своей поездке в Израиль к родным. – В музее "Яд Вашем" есть зал в виде темного гранитного лабиринта. Идешь по нему, а чьи-то детские голоса в это время произносят имена детей, убитых в душегубках и крематориях. Звучат детские голоса, в зеркалах отражаются горящие свечи. Каждая свечка – в память загубленного ребенка. Сотни, тысячи свечей. Так страшно, что мороз по коже... Ты в то время была беременна, и я, помню, шел по этому темному коридору и представил себе на миг, что моего будущего сына тоже могли бы так... А-ах...
Махнув рукой, поднялся. Стянул футболку, снял шорты, брякнув металлическими пряжками, и направился к кровати.
Тоня смотрела на него: его худая спина, чуть приподнятые кверху плечи, далеко выступающие лопатки. У Арсюши – отцовская осанка. И вообще, сын – в отца.
И очень ей тяжело. Но, несмотря на все безумие, что Осип творит: на измену с этой отвратительной Стеллой, на то, что они не живут больше как муж и жена, что ей стыдно и больно, – несмотря на все это, он по-прежнему волнует ее. И она хочет быть с ним.
– Ты хочешь, чтоб я ушла? Забрала ребенка и ушла? – спросила она тихо.
– Я ничего не хочу. Выключи свет. Я хочу спать, – буркнул он, радуясь и благодаря Тоню в душе за то, что она вслух сказала то, чего он сам так сильно хочет.
Щелкнул выключатель, и в комнате стало почти темно, если не считать бликов от цветной змейки, что бегала по монитору компьютера.
Тоня придвинула стул, смотрела в компьютере какие-то вэб-сайты. На самом же деле вспоминала...
Впервые встретив Осипа на даче у подруги, она сразу расторгла помолвку со своим женихом – преуспевающим адвокатом. Ее родители не были от Осипа в восторге, особенно мама. Но Тоня пошла наперекор всем. Ей казалось непонятным, просто непостижимым, как можно такого Осипа не любить?.. За все десять лет замужества она ни разу не пожалела о своем выборе. Осип – такая же часть ее, как и Арсюша, они оба – ее мир, ее жизнь. Да, он долго и трудно искал себя. И сейчас, когда, наконец, все наладилось, когда он стал заниматься любимым делом – снимать кино, когда, казалось бы, самое время радоваться жизни... Все летит вверх тормашками. Неужели это крах семьи, крах всех ее надежд? Больно, как больно!.. А что будет с Арсением? Как он воспримет семейный разрыв?..
Тоня отхлебывала остывший чай. Было что-то механическое, неживое, от куклы, в ее движениях, ее позе, ее застывшем, без всякого выражения, лице, освещенном слабым светом люминесцирующего экрана...
Глава 10
Стелла пряталась за каждым кустом, за каждым столбом, мелькала в машинах и метро. Она исчезла из Sea Gate как будто специально для того, чтобы возникать в каждом уголке многомиллионного города.
Фонарь в ее доме горел круглые сутки только в первую неделю после ее исчезновения, но потом чья-то бережливая рука стала выключать его, и Осип, каждый раз появляясь на ее крыльце перед закрытой дверью, с непонятным упорством снова нажимал кнопку выключателя, словно подавал сигнал мольбы: вернись, я жду...
Ему мерещился ее мелькнувший сарафан за шлагбаумом у въезда в Sea Gate. Ее голова с подобранными кверху волосами плыла порой далеко за буйками, почти у самого фарватера. Осип нырял и плыл туда, к ней, не обращая внимания на свистки разгневанных спасателей, пока Стелла-русалка вдруг не исчезала в пене волн...
Но чаще всего она появлялась в "Мандарине"...
Относительно недавно построенный отель находился в самой гуще бродвейских театров, престижных бутиков и ювелирных магазинов. Бросив вызов аристократической старушке "Астории", юный толстосум "Мандарин" быстро стал местом самой безумной траты денег.
Круглые сутки к зданию "Мандарина" подкатывали лимузины и "Мерседесы", там постоянно крутились журналисты и разного рода поклонники, в надежде взять интервью или получить автограф знаменитости.
Для неофициальных встреч там появлялись и политики разного ранга, вплоть до экс-президентов и Самого – нынешнего хозяина Белого дома.
За несколько часов до приезда мистера президента, возле "Мандарина" появлялись черные машины с вашингтонскими номерами. Крепкие, аккуратно стриженые молодцы с крохотными наушниками блокировали один из подъездов к отелю. По мере приближения президентского кортежа их активность возрастала, повсюду беспокойно шныряли и ребята из внутренней вооруженной охраны отеля. Снаружи все успокаивалось только после того, как черный бронированный "Кадиллак" весом три тонны и стоимостью три миллиона долларов, шелестя шинами по бетонному покрытию, таинственно въезжал в громадный подземный гараж, тоже набитый охранниками.
Как знать, как знать, где подчас решаются глобальные вопросы политики и экономики, – в Белом доме или в таких вот "Мандаринах"?..
Впрочем, президенты США, бывшие и нынешний, в "Мандарине" появлялись реже девочек легкого поведения. Реже, гораздо реже.
Девушки жужжали вокруг отеля, как осы, привлекаемые долларовым медом. Эти прекрасные осы со сладким ядом жал слетались туда со всех концов Нью-Йорка и из других штатов. Красавицы в коротких юбках, футболочках, с татуировками на лодыжках вылетали из машин с пенсильванскими, массачусетскими, даже флоридскими номерами. Надев туфли на высоких каблуках, облизнув губы, устремлялись к дверям отеля, где швейцары услужливо отворяли им двери, засовывая в свои карманы щедрые чаевые.
Девушек доставляли и в лимузинах разные фирмы по секс-услугам. В салонах лимузинов с затемненными боковыми стеклами звучала приятная музыка, девушкам там был предоставлен широкий выбор горячительных напитков. Кокаин для клиентов лежал в дамских сумочках вместе с презервативами и косметичками. Дверцы машин открывались, и стаи обворожительных ос, раскованных после принятого алкоголя и наркотиков, с жужжанием и хохотом летели в отель...
Стелла мелькала в "Мандарине" на всех этажах. Выходила из лимузинов, приезжала сюда из других штатов, посещала гостиничные бары...
Осип уже не снимал на камеру и не фотографировал. Больше ничто не привлекало внимание художника, и ничто не интересовало его.
Увы, не уберег его и иудаизм. Великий и всемогущий Господь, казалось, протянул руку спасения еще одному еврею Своего Дома: "Иди ко Мне, заблудший сын Мой. Войди в синагогу и разверни свиток мудрости Моей. Тогда ты узришь горные обиталища и обретешь землю обетования Моего..."
Однако непостоянен и неразумен человек, многие бури и шторма бушуют в его сердце. Не видит, когда Господь хочет увести его от безумия. Нет же, хочется ему по-своему, по своему давнему человеческому упрямству...
Как и грозился, Осип, правда, несколько раз сходил в синагогу, и Арсения взял с собой. Попытался сам припасть к истокам веры, еще и обратить сына в иудея. Облачившись в талес и в ермолку, угрюмо листал молитвенник в потертом переплете.
Заглянул и в ту иешиву, где совсем недавно работал Джеффри. Охотно согласился, чтоб там, в молитвенном зале, ему надели тфилин и прочитали молитву. Вежливо поблагодарил за приглашение приходить туда каждый день, до первой звезды, и надевать тфилин, чтобы, как гласит традиция, установить нерушимый контакт с Богом. Пообещал приходить. Но больше так и не пришел...
Потом наступил сентябрь, начались занятия в школе. Ничего не объясняя, Тоня сложила вещи и, забрав несчастного, убитого горем, Арсюшу, вернулась в их квартиру в Бруклине.
А Осип остался один в Sea Gate.
Разъехались, значит. Развалилась семья...
ххх
Тихо в зале Оперативного центра охраны гостиницы. Изредка пищат поставленные на подзарядку батарей рации.
На электронных часах на стене все четыре черные цифры, мигнув, сменились на 02:00. Два часа ночи, стало быть.
Сверху сквозь вентиляционные отсеки льется в зал прохладный воздух. Изредка поскрипывает кресло на колесиках, когда Осип откидывается назад на его высокую спинку.
Второе кресло рядом – пусто. Уолтер, стало быть, у Лизы.
Все экраны подключены к видеокамерам отеля.
Единственный экран выбивается из общего фона – Стелла. Стоит, прислонившись к дверному косяку. Смотрит перед собой, щурясь от солнца, левая часть ее лица освещена сильнее. Без сережек. Волосы как бы небрежно, но со вкусом взъерошены, кончики сомкнутых губ едва приподняты в улыбке. Правда, улыбка грустная, с оттенком обреченности. Хороший снимок, схвативший суть.
Осип сумрачно глядит на тот экран со Стеллой. Его белая рубашка подчеркивает черноту его небритых щек. Потом смотрит на другие экраны, там ничего интересного – жизнь отеля. Там для Осипа все мертво, как в склепе. "Мандарин" – большой склеп на манхэттенском кладбище.
Он нажимает кнопки, переключает несколько видеокамер с лестничных клеток на холл. На часах – 02:17. Щурит воспаленные глаза. Движущийся силуэт какой-то девушки на одном из экранов расплывается в контурах. Резь в глазах становится невыносимой. Он достает из кармана брюк пластмассовую бутылочку с острым носиком. Выдавливает из нее последние "слезки" и, даже не вытерев влагу, ручейками стекающую по щекам, снова пялится на тот экран.
02:21 на электронных часах. Прошла еще одна минута. Он увеличивает изображение идущей по коридору девушки, подвинув рычажок на панели. Проверяет, не включена ли по ошибке в его ноутбуке записанная им когда-то видеосъемка. Нет, это не видеоролик. Стелла! Она здесь, в отеле! Пришла по вызову!
Осип встает со стула, медленно подходит к хромированному оружейному сейфу. Нажимает кнопки секретного кода, затем проводит по щели электронного приемника своим пропуском с микрочипом.
02:29. Тихо в зале Операционного центра. Тихо и совершенно пусто. Ни души.
– Open the door! Откройте, полиция! – Осип колотит кулаком в дверь номера.
Не открывается, заперта дверь номера 218, где уже почти полгода обитает очень богатый господин. Странный он чрезвычайно. Зачем же, спрашивается, тратить такие большие деньги – две тысячи долларов в сутки! – за номер, когда на столь долгий срок гораздо экономней снять самую роскошную квартиру в городе. Но почему-то не желает этот загадочный господин экономить деньги, а желает жить широко. А сколько за полгода в двери этого номера, помимо уважаемых господ-политиков, вошло девушек, сколько, по выражению Уолтера, этот старый пердун здесь спустил денег на секс и кокаин, – у-у-у, одному только Богу известно...
– Get out! Прочь! – Осип вломился в отворенную дверь, отстраняя сухонького плешивого старичка в трусах. – Где она?!
Не зная, куда ринуться, застыл на миг. Услышал непонятный звук за одной дверью. Она там! Ворвался в просторную ванную, где сверкало огромное джакузи, а из золотистых кранов в ванну наливалась вода, взбивая высокую белую пену. Осип сорвал с вешалок банные халаты, вышел из ванной, ударив дверь ногой.
В спальне стянул с широченной кровати одеяло. Затем рывком раздвинул шторы. Открыл стенной шкаф, где рядами, как в магазине "Century ХХI", висели мужские костюмы, плащи и шубы. Швырнул на ковер несколько костюмов.
Приблизился вплотную к старику, который с безучастным видом, словно ничего не происходило, сидел в гостиной за столом в одних трусах и ел себе яблоко.
– Where is she?! Где она?!
Не дождавшись ответа, Осип со всей силы толкнул старика. Тот рухнул со стула и скрючился на полу.
Осип вышел из номера. И вдруг увидел... себя, идущим по коридору в номер 218.
Он попятился назад, закрыл за собой дверь. Стоял, затаив дыхание, держа в руке взведенный пистолет. В дверь постучали.
– Кто там? – спросил он и рванул дверь на себя. Ударом пистолета сбил с ног какого-то типа с рацией в руке.
– Сволочь! Убийца! – Осип запрыгнул на этого мужчину и стал бить его кулаком по голове, пока не увидел кровь на своих руках.
– Где она?! Где она?! – орал он по-русски, вбегая обратно в номер.
Снова очутился в ванной, смел со стеклянной полки какие-то бутылочки и флакончики. Залез – прямо в обуви и одежде – в воду, тыкал в пену пистолетом, как багром:
– Тварь! Стерва!..
Кто-то сильным направленным ударом, что аж в голове хрустнуло, выбил пистолет из его рук и выпущенным пушечным ядром повалил его:
– Ты что, парень?! Совсем спятил из-за этой девки?! – Уолтер сидел сверху на распластанном Осипе, крепко ухватив его за волосы и вдавливая его лицо в пол в каком-то коридоре.
Осип хрипел и не мог понять, где находится и что с ним. Не знал, что же сейчас произошло в самом деле, а что ему привиделось.
А Стелла тем временем тихонько выскользнула из номера 218, где пряталась за одной из штор...
Эпилог
Прошел почти год.
...До обеда гуляли в парке. Потом сели в машину и поехали домой.
– ОтдамМойше тот свой старый компьютер, мне он все равно больше не нужен. Загружу туда детские программы, пусть играет, – Осип нажал рычажок "поворотника", и машина въехала на шоссе. – Кстати, все те Арсюшины игрушки, что в ящиках под кроватью, тоже нужно отдать Мойше. Арсюша для них уже вырос.
– Ну, плюшевых леопарда и зайца я бы все-таки оставила. Арсюша еще иногда ими играет, – мягко возразила Тоня, взглянув в зеркальце на опущенном перед собой козырьке, где отразился спящий на заднем сиденье Арсюша.
Поджав к себе согнутые в коленках ноги, весь перекосившись на одну сторону, мальчик словно собирался сделать что-то важное и срочное, и тут вдруг заснул, свесив голову и раскрыв рот с выбежавшей слюнкой.
Осип притормозил, машина шла на высокой скорости, а впереди – поворот. За поворотом открывался вид на залив.
Дорога, влажная от апрельских дождей, вела к мосту Верразано. С левой стороны, на холмах, еще не тронутые листвой, темнели деревья, справа по реке в порт шли океанские лайнеры.
– Что, дождался, режиссер? – улыбнувшись, спросила Тоня.
Еще только апрель, а на ее лице у носа и на щеках высыпали мелкие веснушки, придавая важной серьезной Тоне вид девочки, где-нибудь на даче или в деревне под Питером.
Осип улыбнулся в ответ: кто еще, кроме Тони, может так искренне порадоваться его успеху – приняли сценарий и дали деньги на его будущий фильм! И кто еще, кроме Тони, простил бы его...
– Похоже, на неделю придется съездить в Бостон, отснять там кое-какой материал. Не знаю, как уложусь в такие короткие сроки: часовой документальный фильм – и за три месяца. А-ах!.. Могу не справиться.
– Справишься, не бойся. А что твой Ник, согласился с тобой работать в этот раз?
– Пока еще нет. Думает. Ему вроде бы предложили выгодный контракт в одном театре.
– Ну и не надо, обойдешься без Ника, – Тоня поправила в ногах разъехавшиеся складки плаща.
Машина неслась по шоссе, изредка подскакивая на дорожных вмятинах. Вдали виднелся выступающий далеко мыс Sea Gate. Отсюда этот мыс казался темной безжизненной полоской... Чайки на камнях, пенистые волны, крабы...
Тоня включила магнитофон, и в салоне зазвучала музыка из "Пер Гюнта". Волшебная музыка, знакомая еще с детства.
Еще раз взглянув в зеркальце на спящего сына, Тоня свободно откинулась в кресле.