Мэйкон не ответил. Но хотел сказать, что с гостиной… все как надо. И лучше бы ее смыло вообще. (Он представил дом под толстым слоем воды – неестественно четкий, как замок на дне аквариума.)
В подвале Мэйкон закрутил вентиль, потом проверил бельевой поддон. Сухой. Обычно на зиму он оставлял кран приоткрытым, вода текла тонкой струйкой, и трубы не замерзали. А вот нынче забыл, и братья, приезжавшие включить обогреватель, тоже не сообразили. Мэйкон поднялся в дом.
– Ужас, чистый ужас, – приговаривал Чарлз, хотя бродил по кухне, не пострадавшей от потопа. Он открывал и захлопывал дверцы шкафов. – Кошмар, кошмар.
Мэйкон не понял, о чем это брат причитает.
– Сейчас переобуюсь и поедем, – сказал он.
– Поедем?
Ботинки, наверное, в гардеробе, вспомнил Мэйкон. Он поднялся в спальню. Жутко унылая картина: голый матрас, спальный мешок, пыльное зеркало, старая пожелтевшая газета на тумбочке. Мэйкон порылся на дне платяного шкафа. Вот ботинки, а еще проволочные плечики и какая-то тетрадка. Дневник садовода, 1976 г. Мэйкон его пролистал. Сарин убористый почерк: Первая весенняя стрижка газона. Форсития еще цветет. Мэйкон закрыл тетрадку и, разгладив обложку, отложил в сторону.
С ботинками в руке он сошел вниз. В гостиной Чарлз выжимал диванные подушки.
– Брось, – сказал Мэйкон. – Все равно опять намокнут.
– Страховка покроет ущерб?
– Надеюсь.
– Как они это обзовут? Потоп? Стихийное бедствие?
– Не знаю. Поехали.
– Свяжись с нашим мастером, Мэйкон. Помнишь мужика, что чинил нам крыльцо?
– Все равно здесь никто не живет.
Чарлз выпрямился, не выпуская из рук подушку.
– Что это значит? – спросил он.
– Что?
– Хочешь сказать, все так и оставишь?
– Вероятно.
– Пусть все мокнет и гниет? Ничего не сделаешь?
– Ну хватит, – отмахнулся Мэйкон. – Пошли.
Но Чарлз мешкал, оглядывая гостиную:
– Ужас. Даже со штор течет. Сара жутко расстроится.
– Это вряд ли, – сказал Мэйкон.
На крыльце он переобулся в старые жесткие ботинки с металлическими застежками и, заправив в них брюки, зашагал к машине.
Однако Чарлз не спешил запустить мотор. Он повертел ключ в руке и строго взглянул на Мэйкона:
– Я думаю, пора нам поговорить.
– О чем?
– Хотелось бы понять твои отношения с этой дамочкой Мюриэл.
– Ты ее так называешь? Дамочка Мюриэл?
– Никто другой тебе не скажет. Все считают, это их не касается. А я не могу лишь стоять и смотреть. Я должен сказать, что я думаю. Тебе сколько, сорок два? Сорок три уже? А ей… Но главное, это не твой тип женщины.
– Ты же ее не знаешь!
– Я знаю этот тип.
– Пожалуйста, отвези меня домой.
Чарлз разглядывал ключ. Потом завел машину и выехал на улицу, но тему не оставил:
– Она – этакий симптом, Мэйкон. Сейчас ты не в себе, и симптом этого – дамочка Мюриэл. Все так считают.
– Я больше в себе, чем когда бы то ни было, – сказал Мэйкон.
– Что это за ответ? Вздор какой-то!
– Интересно, кто это – все?
– Ну, Портер, Роза, я…
– Сплошь эксперты.
– Просто мы за тебя беспокоимся.
– Давай сменим тему, а?
– Я должен был сказать, что я думаю.
– Вот и хорошо. Ты сказал.
Но Чарлз, похоже, остался недоволен.
Теперь машина пробиралась через снежную кашу, с крыши по ветровому стеклу сбегали прозрачные ручейки.
– Даже думать не хочется, что вся эта соль сотворит с днищем, – посетовал Мэйкон.
– Я никогда об этом не говорил, но, по-моему, секс слишком переоценивают, – сказал Чарлз.
Мэйкон посмотрел на него.
– Нет, в юности он меня, как всякого, страшно интересовал, – продолжил Чарлз. – То есть я думал о нем с утра до вечера и все такое. Но это была мечта о сексе, понимаешь? А в реальности оно как-то… Не подумай, что я противник близости, но я ожидал чего-то другого. Во-первых, штука эта довольно маркая. И потом, уж очень зависит от погоды.
– Как это? – удивился Мэйкон.
– В холод раздеваться не тянет. В жару вы оба противно липкие. А в Балтиморе всегда либо слишком холодно, либо слишком жарко.
– Может, тебе стоит сменить климат? – Мэйкон развеселился. – Как думаешь, кто-нибудь проводил подобные исследования? По городам. Наверное, Джулиан мог бы выпустить такую брошюру.
– Кроме того, зачастую получаются дети, – сказал Чарлз. – А я их не особо люблю. Они все ломают.
– Если весь сыр-бор из-за этого, успокойся. Мюриэл больше не может рожать.
Чарлз кашлянул.
– Приятно слышать, но я не к тому, – сказал он. – Наверное, я пытаюсь сказать, что секс не такая уж ценность, чтобы ради него ломать свою жизнь.
– Да? А кто ломает свою жизнь?
– Мэйкон, согласись, она того не стоит.
– Откуда ты знаешь?
– Ну что в ней такого особенного? Только назови что-нибудь конкретное, не надо соплей типа "она меня ценит, она меня слушает"…
Она смотрит в больничное окно и представляет, что о нас подумают марсиане, хотел сказать Мэйкон. Но Чарлз этого не понял бы, поэтому он сказал другое:
– К твоему сведению, я сам не такой уж подарок. Так сказать, бракованный товар. Если уж на то пошло, кто-нибудь должен остеречь ее от меня.
– Неправда. Полная чушь. Знаешь, я представляю, как родичи поздравляют ее с удачным уловом.
– Да с каким уловом!
– Ей нужна опора. Любая, – сказал Чарлз. – И потому ей всякий сгодится. Господи, как она изъясняется! "Делов-то!" Живет в трущобе, одевается как мешочница, а у мальчишки ее явно глисты или…
– Чарлз, заткнись на хрен!
Чарлз смолк.
Они уже въехали в район Мюриэл. Миновали фабрику канцтоваров, ограда которой напоминала спутанные матрасные пружины. Чарлз свернул не туда.
– Ага, где же это… – бормотал он.
Мэйкон не стал подсказывать.
– Я правильно еду? Или нет? Чего-то я как-то…
До Синглтон-стрит было всего два коротких квартала, но Мэйкон хотел, чтобы Чарлз плутал вечно.
– Желаю удачи, – сказал он, открыл дверцу и выскочил из машины.
– Мэйкон!
Мэйкон махнул рукой и нырнул в проулок.
Свобода! Ослепительно сверкают сугробы, ребятишки съезжают на санках и телевизионных тарелках. Вокруг веселые парни с лопатами. А вот и дом Мюриэл, он все еще в снегу и весь пропах оладьями, в кухне уютно устроилась женская компания. Пьют какао. Бернис заплетает косы Клэр. Александр рисует. Мюриэл чмокнула Мэйкона в щеку и взвизгнула – ой, холодная!
– Иди сюда, грейся, – позвала она. – Выпей какао. Посмотри, что нарисовал Александр. Нравится? Во дает, а? Прям Винчи, да?..
– Леонардо, – поправил Мэйкон.
– А?
– Надо говорить "Леонардо", боже ты мой!
Он пошел наверх переодеться в сухое.
Глава пятнадцатая
– Извините, что я такой толстый, – сказал сосед.
– О… э-э… мм… – пробормотал Мэйкон.
– Конечно, я вылезаю за границы своего места. Думаете, я этого не понимаю? Всякий раз прошу стюардессу принести удлинитель ремня. Поднос с обедом держу на коленях, потому что столик не может открыться. Мне бы надо покупать два посадочных места, но я не богач. А так купил бы два билета и не стеснял бы соседей.
– Вы меня ничуть не стесняете, – сказал Мэйкон.
Вообще-то он весь извернулся, выставив колени в проход, и сновавшие стюардессы всякий раз юбками перелистывали страницы "Мисс Макинтош". Но отчаяние на пухлом младенческом лице, покрытом испариной, его невольно растрогало.
– Лукас Лумис меня кличут. – Толстяк протянул руку.
– Мэйкон Лири. – Мэйкон пожал ладонь, напоминавшую опару.
– Вот же дурь-то: поездки – моя работа, – сказал Лукас Лумис.
– Даже так?
– Я продаю программное обеспечение. Бывает, летаю шесть раз в неделю.
– Да уж, в самолетах не слишком просторно, – кивнул Мэйкон.
– А вы чем занимаетесь, мистер Лири?
– Пишу путеводители.
– Правда? Какие?
– Для бизнесменов. Наверное, как раз для таких, как вы.
– "Случайный турист"! – воскликнул мистер Лумис.
– Ну да.
– Точно? Угадал? Это ж надо! Вот, гляньте. – Лукас ухватился за лацкан на столь необъятной груди, что руки казались слишком короткими. – Серый костюм. По вашей рекомендации. Сгодится на все случаи жизни. – Он показал на сумку в ногах: – Весь мой багаж. Ручная кладь. Смена белья, чистая рубашка, пачка стирального порошка.
– Что ж, прекрасно, – сказал Мэйкон. Такого с ним еще не бывало.
– Вы мой герой! Вы стопроцентно облегчили мои поездки. Именно вы подсказали, как превратить эластичный бинт в бельевую веревку.
– Да, его найдешь в любой аптеке.
– Я больше не полагаюсь на гостиничные прачечные, отпала нужда слоняться по улицам. Я говорю жене, спросите у нее, если не верите, я ей говорю: со "Случайным туристом", говорю, путешествуешь точно в коконе. Смотри не забудь, говорю, положить его в сумку.
– Очень приятно это слышать, – сказал Мэйкон.
– Бывало, укачу аж в Орегон, но будто не выходил из дома.
– Прекрасно.
Помолчали.
– Знаете, с недавних пор у меня возникли кое-какие сомнения, – сказал Мэйкон.
Мистер Лумис развернулся к нему всем корпусом, словно был в парке с капюшоном.
– Я вот о чем, – продолжил Мэйкон. – Только что я проехал по Западному побережью. Мы обновляем американское издание. Конечно, там я бывал и раньше, Лос-Анджелес и все такое, господи, эти места знакомы с детства, но в Сан-Франциско я оказался впервые. Издатель решил добавить его в путеводитель. Вы бывали в Сан-Франциско?
– Там мы сели в самолет, – напомнил мистер Лумис.
– Бесспорно, Сан-Франциско… э-э… чудесный город.
Мистер Лумис задумался.
– Конечно, и Балтимор прекрасен, – поспешно сказал Мэйкон. – С ним ничто не сравнится! Но, понимаете, Сан-Франциско поразил… я даже не знаю…
– Сам-то я родился и вырос в Балтиморе, – сказал мистер Лумис. – И ни на что его не променяю.
– Конечно, конечно. Я просто хочу сказать…
– Хоть озолоти меня.
– Совершенно с вами согласен.
– Вы сами-то балтиморец?
– Да, конечно.
– Балтимор – лучший город на свете.
– Спору нет, – сказал Мэйкон.
Но мысленным взором он видел Сан-Франциско, маячивший в дымке, точно Изумрудный город; Сан-Франциско, раскинувшийся на холмах столь высоких и крутых, что на улицах слышна песнь ветра.
Из Балтимора Мэйкон уезжал в промозглый день (самолет рулил по обледенелым дорожкам), а вернулся, хоть отсутствовал совсем недолго, в весну. Сияло солнце, зазеленели деревья. Еще было зябко, но Мэйкон ехал с открытыми окнами. Ветерок пах в точности как игристое "Вувре" – цветочный аромат с оттенком нафталиновых шариков.
На Синглтон-стрит, на пятачках каменистой земли перед подвальными окнами, проклюнулись крокусы. Трепетали половики и постельные покрывала, вывешенные на задних дворах. Объявился целый сонм младенцев, чинно восседавших в колясках, которые катили их мамочки или обе бабушки. Тротуары заполонили старики на раскладных стульях и в инвалидных креслах; на углах кучками стояли, засунув руки в карманы, мужчины в нарочито небрежных позах – видимо, безработные, выбравшиеся из сумрачных гостиных, где всю зиму просидели перед телевизором. Слышались обрывки их разговоров:
– Как оно ничего, старина?
– Помаленьку.
– Что поделываешь?
– Да ничего особенного.
Перед домом Мюриэл Доминик Сэддлер копался в ее машине. Из-под открытого капота торчали ноги в огромных рваных кроссовках и джинсах с ремнем из воловьей кожи, над которым виднелась полоса голой плоти. Рядом стояли двойняшки Батлер, трещавшие как пулемет:
– Вы, говорит, наказаны…
– До пятницы из дома ни шагу…
– Забрала наши липовые удостоверения…
– Не подпускает к телефону…
– Мы уходим к себе наверх да как хлопнем дверью – типа, вот что мы о тебе думаем…
– А она заявляется с отверткой и снимает дверь с петель!
– Хм! – откликнулся Доминик.
Мэйкон поставил сумку на крыло и заглянул в моторный отсек:
– Опять барахлит?
– Привет, Мэйкон, – хором сказали двойняшки, а Доминик, смуглый симпатичный парень с литыми мускулами, заставлявшими Мэйкона чувствовать себя ущербным, выпрямился и ладонью отер лоб:
– Все время глохнет, зараза.
– А как Мюриэл добралась на работу?
– Пришлось автобусом.
Мэйкон надеялся услышать, что она осталась дома.
Он взошел на крыльцо и отпер входную дверь. Эдвард встретил его визгом и кульбитами, лишь на секунду замирая, чтобы дать себя погладить. Мэйкон прошел по дому. Все его обитатели утром явно спешили. Диван разложен (видимо, Клэр опять повздорила с родителями). На кухонном столе грязная посуда, никто не убрал сливки в холодильник. Убрал Мэйкон. Потом он отнес дорожную сумку в спальню. Кровать не застелена, халат Мюриэл брошен на спинку стула, на комоде блюдце для шпилек, в нем катыш волос. Двумя пальцами Мэйкон его прихватил и выбросил в мусорную корзину. Уже не в первый раз пришла мысль: мир четко поделен пополам на чистюль и нерях и все жизненные события объясняются их несходством. Однако Мэйкон не смог бы, хоть убей, объяснить, почему его так растрогало тонкое одеяло, сползшее на пол, когда утром Мюриэл соскочила с кровати.
Еще оставалось время до прихода Александра из школы, и Мэйкон решил прогулять собаку. Пристегнув Эдварда к поводку, он вышел из дома. Двойняшки Батлер вновь пропели свое всегдашнее "Привет, Мэйкон", Доминик, чертыхаясь, орудовал гаечным ключом.
На углу мужчины обсуждали слух о работе в Техасе. Чей-то шурин нашел там работу. Мэйкон пригнул голову, чувствуя себя незаслуженно привилегированным. Он перепрыгнул через дверной коврик, выстиранный и теперь сохший на тротуаре. Здешние женщины, заметил Мэйкон, серьезно относились к весенней уборке: высунувшись из окон, они вытряхивали швабры и, встав на подоконники, смятыми газетами драили стекла; от дома к дому сновали с одолженными пылесосами, механическими щетками и бутылями со средством для мытья обивки. Мэйкон обогнул квартал и направился домой, сделав остановку возле молодого клена, на который Эдвард задрал лапу.
На подходе к Синглтон-стрит они вдруг увидели Александра. Эту зажатую фигурку с неуклюжим рюкзаком ни с кем не спутаешь.
– Подождите! – кричал Александр соседским ребятам, ушедшим вперед. – Подождите меня!
Бадди и Сисси Эббетт обернулись и что-то крикнули в ответ. Слов Мэйкон не разобрал, но прекрасно расслышал насмешливый тон – бе-бе-бе-бе-бе! Александр побежал к ним, путаясь в собственных ногах. Два мальчика постарше и рыжая девочка, шедшие позади него, заулюлюкали. Александр оглянулся. Лицо его казалось ужасно маленьким. Мэйкон отстегнул поводок Эдварда:
– Гуляй!
Дважды просить не пришлось. Едва услышав голос Александра, пес навострил уши, а теперь залаял и пулей рванул к мальчику. Улюлюкавшая троица кинулась врассыпную. Александр присел на корточки и обнял подлетевшего пса. Подошел Мэйкон.
– Все в порядке? – спросил он.
Александр кивнул и поднялся.
– Что это было?
– Так, ничего, – сказал Александр.
Они пошли к дому, и он взял Мэйкона за руку.
Холодные пальчики неповторимого маленького человека. Мэйкон сжал их в ладони, и его окатило сладкой грустью. В жизнь его вернулись все прежние страхи. Опять надо бояться атомной войны, тревожиться о будущем планеты. Теперь его часто посещала та виноватая, затаенная мысль, что впервые явилась после рождения Итана: отныне я уже не изведаю полного счастья.
Впрочем, он и раньше его не изведал.
Американский путеводитель выходил в пяти отдельных книжках, разбитых по географическим зонам, но собранных вместе в одной упаковке: покупай все, даже если нужна только одна. Мэйкон считал это непорядочным. О чем и заявил Джулиану, явившемуся за материалами по Западному побережью.
– Что тут непорядочного? – спросил Джулиан, но Мэйкон видел, что он занят совсем другим: мысленно делает пометки о домашнем укладе Мюриэл, что, конечно, и было истинной целью его неожиданного и не обязательного визита. Он уже получил материалы, но рассеянно бродил по гостиной: сперва изучил обрамленную фотографию Александра, затем обшитый бисером мокасин Клэр, оставленный на диване. Была суббота, все прочие обитатели дома сидели в кухне, но Мэйкон отнюдь не собирался знакомить их с Джулианом.
– Непорядочно заставлять человека покупать то, что он не хочет покупать, – сказал Мэйкон. – Если ему нужен только Средний Запад, незачем всучивать еще и Новую Англию.
– Я слышу голос твоей подруги? – спросил Джулиан. – Это Мюриэл?
– Да, вроде бы.
– Ты нас не познакомишь?
– Она занята.
– Я бы очень хотел ее увидеть.
– Зачем? Роза не представила тебе полный отчет?
– Мэйкон, скоро мы станем родственниками.
– О господи.
– Вполне естественно, что я хочу с ней познакомиться.
Мэйкон молчал.
– И потом, я хотел пригласить ее на свадьбу.
– Правда?
– Могу я с ней поговорить?
– Ну ладно. Попробуй.
Мэйкон провел Джулиана в кухню. Он понял, что совершил ошибку – заартачился и придал ситуации чрезмерную важность. Но Джулиан был, как всегда, оживлен и бесцеремонен.
– Здравствуйте, дамы, – сказал он.
Мюриэл, Клэр и Бернис, склонившиеся над кучей бумажных листков, подняли головы. Мэйкон скороговоркой их представил, а на Джулиане запнулся:
– Джулиан… э-э… мой…
– Будущий зять, – подсказал Джулиан.
– Мой начальник.
– Я пришел пригласить вас на свадьбу, Мюриэл, – сказал Джулиан. – Вас и вашего мальчика, если… А где он, кстати?
– Гуляет с собакой, – ответила Мюриэл. – Но в церкви ему нездоровится.
– Церемония на открытом воздухе.
– Ну тогда, наверное… я даже не знаю…
Мюриэл была в своем так называемом наряде десантника: комбинезон, купленный на распродаже, и шелковый тюрбан с диким узором. Щеку ее пересекал след шариковой ручки.
– Мы участвуем в конкурсе "Сочини песню в стиле кантри и выиграй поездку на двоих в Нэшвилл", – сообщила Мюриэл. – Вот, все вместе трудимся. Песня будет называться "Счастливые деньки".
– По-моему, такая песня уже есть?
– Надеюсь, еще нет. Вы видели в журналах фото всяких пар? "Мик Джаггер и Бьянка в их счастливые дни", "Ричард Бартон и Лиз Тэйлор в их…"
– Да, я понял.
– Ну вот, мужчина рассказывает о своей бывшей жене. Она была иной, нет спору… – пропела Мюриэл пронзительным фальцетом, скрипучим, как заезженная пластинка, и уверенно закончила куплет:
Когда под дождем мы друг друга любили И всякую боль на двоих мы делили В ту былую счастливую пору.
– Впечатляет, – сказал Джулиан. – Вот только "боль на двоих" немного смущает.
– А что здесь не так?
– Какая же боль в счастливые-то деньки?
– А ведь и правда, – сказала Бернис.