- Мазью так мазью, мазью должно помочь. Дейрдре и Кейти докормить успею, потерпишь?
- Докармливай, что ж делать. Я терплю.
- Ну, слава Богу.
Я прижал руку к боку и растёр ожог, чтобы он как следует покраснел.
На побережье была насосная станция, а за ней - площадка с лестницами, ведущими к воде. Весной во время прилива вода заливала площадку полностью. С обеих сторон к морю вели ступеньки, но с другой стороны всегда было холоднее, а войти в воду трудно из-за крупных, острых камней. Взлётная полоса, конечно, была совсем не взлётная полоса, а жёлоб, залитый цементом. Причём цемент получился какой-то неровный, с торчащими каменными осколками. Галопом не побежишь. Всё время следи, куда ступаешь, не торопись, не прыгай. Вообще на побережье трудно было играть как следует. Полно водорослей, ила и камней, если уж заходишь в воду, заходи осторожно. Заняться там было нечем, разве что плавать.
А плавал я здорово.
Вот Синдбад даже с маманей боялся в воду сунуться.
Кевин однажды нырял со взлётной полосы и разбил голову. Его маманя и сестра повезли его в такси на Джервис-стрит накладывать швы.
Не всем разрешали купаться на побережье. Порежешь, мол, ногу о камень, и пожалуйста - полиомиелит. Один парень с Барритаун-драйв, Шон Рикард, умер, как трепались, от того, что наглотался воды, поплавав там. А кто-то рассказывал, что Шон Рикард проглотил леденец и насмерть поперхнулся.
- Он один сидел в спальне, - объяснял Эйдан, - некому было по спине похлопать.
- Чего ж он в кухню не спустился?
- В какую тут кухню, если дышать не можешь?
- А я запросто могу себя по спине похлопать, смотрите.
Мы долго, вдумчиво разглядывали Кевина, хлопавшего себя по спине.
- Слабовато, - высказался наконец Эйдан, и мы все принялись лупить себя по спине для тренировки.
- Вот нагородят, вот наплетут, слушай их больше, - возмутилась мама, и уже мягче добавила:
- Лейкемия была у бедного мальчика.
- Как это лейкемия?
- Такая болезнь.
- От того, что воды наглотался?
- Нет.
- А от чего?
- Не от воды.
- От морской воды?
- Говорят тебе, вообще не от воды.
Вода, как утверждал мой папаня, была на самом деле великолепная. Эксперты Корпорации изучили её всесторонне и оценили на отлично.
- Вот так вот, - сказала маманя.
Дедушка Финнеган, маманин папаня, работал в Корпорации.
Мисс Уоткинс, учительница, которая была у нас до Хенно, однажды принесла вымпел с вышитой Декларацией Независимости. Была пятидесятая годовщина революции. В центре текст, а вокруг расписались семеро основателей Ирландской республики. Мисс Уоткинс развернула вымпел на доске, и мы попарно подходили и читали. Кое-кто из мальчиков осенял себя крестом.
- Nach bhfuil sé go h'álainn , мальчики? - приговаривала она всякий раз, как мимо неё проходили очередные двое.
- Tá - бросали мы через плечо.
Я рассмотрел подписи. Томас Дж. Кларк - гласила самая первая. Надо же, однофамилец!
Мисс Уоткинс, взяв bata, прочла воззвание вслух, указывая на каждое слово:
- В этот высокий час ирландский народ должен отвагой, и солидарностью, и готовностью детей своих пожертвовать собой ради общего блага оказать себя достойным великого предназначения, к которому его призываем. Подписано от имени и по поручению Временного правительства: Томас Дж. Кларк, Шон МакДиармада, Томас МакДонах, Падрайг Пирс, Имон Кент, Джеймс Коннолли, Джозеф Планкетт.
И мисс Уоткинс захлопала в ладоши, а мы захлопали вслед за нею и захохотали. Она зыркнула грозно, мы прекратили хохот и захлопали дальше.
Я обернулся к Джеймсу О'Кифу:
- Томас Дж. Кларк - мой дед родной. Передай дальше.
Мисс Уоткинс постучала bata по доске.
- Seasaígí suas.
И мы маршировали на месте, выйдя из-за парт.
- Clé - deas - clé deas - clé - …
И стены сборного домика-времянки дрожали. За школой было несколько сборных домиков. Под ними интересно было ползать. Масляная краска на фасадах домиков облупилась от солнца, и мы слущивали её, как коросту. В нормальной, каменной школе нам не хватило класса. Только когда нас начал учить Хенно, год назад, мы перешли в нормальную школу. Мы обожали маршировать. Половицы под нами аж подпрыгивали. Мы топали с огромной силой, хоть и вразброд. Мисс Уоткинс заставляла нас шагать пару раз в день, когда считала, что мы что-то заленились.
Так мы маршировали, а мисс Уоткинс читала воззвание:
- Ирландцы и ирландки! Во имя Господа и минувших поколений, от которых восприняла древнюю национальную традицию, Ирландия нашими устами призывает детей своих под знамёна и выходит на бой за их вольность.
Марш разладился, мы шагали как попало, и мисс Уоткинс вынуждена была замолчать. Она постучала по доске:
- Suígí síos.
Мина у неё сделалась разочарованная и кислая.
Кевин поднял руку.
- Мисс!
- Sea?
- Мисс, а Падди Кларк говорит, что Томас Кларк, который на вымпеле, ему дедушка, мисс.
- Это он сейчас так сказал?
- Да, мисс.
- Патрик Кларк!
- Я, мисс.
- Встань, чтобы все тебя видели
Целую вечность я неуклюже выкарабкивался из-за парты.
- Томас Кларк - твой дедушка?
Я заулыбался.
Я спрашиваю, Томас Кларк - твой дедушка?
- Да, мисс.
- Который на вымпеле?
Мисс Уоткинс указала на Томаса Кларка, вышитого в углу вымпела. Он и вправду был похож на дедушку.
- Да, мисс.
- А где он живёт?
- В Клонтарфе, мисс.
- Где-где?
- В Клонтарфе, мисс.
- Поди сюда, Патрик Кларк.
За партами стояла гробовая тишина.
Она ткнула указкой в надпись под портретом Томаса Кларка.
- Прочти вслух, Патрик Кларк.
- Рас-рас-расстрелян британскими палачами третьего мая 1916 года…
- Что означает "расстрелян", Дермот Граймс, который ковыряется в носу и считает, что учительница его не замечает?
- Убили, надо понимать, мисс.
- Совершенно верно. И может ли Томас Кларк, расстрелянный в 1916 году, жить в Клонтарфе и быть твоим дедушкой, а, Патрик Кларк?
- Да, мисс.
Я с преувеличенным вниманием уставился на портрет.
- Ещё раз спрашиваю, Патрик Кларк: это твой дедушка?!
- Нет, мисс.
Три удара по каждой руке.
Вернувшись за парту (парты у нас были вроде театральных кресел), я не смог опустить сиденье. Руки прямо отсохли. Джеймс О'Киф пнул моё сиденье. Оно громко стукнуло, и я испугался, что сейчас получу от мисс Уоткинс добавки. Сел себе на руки - проверенное средство. Я не скрючился от боли только потому, что мисс Уоткинс не разрешала. Болело так, будто кисти рук напрочь отхлестнуло; а поскольку ремень был мокрый, через какое-то время разболится ещё хуже. Ладони потели как ненормальные. Ни звука. Я посмотрел на Кевина и осклабился, но застучал зубами. Лайам повернулся к Кевину, ждал его взгляда, его ухмылки.
Я любил дедушку Кларка больше, чем дедушку Финнегана. Бабушки Кларк уже не было в живых.
- Бабушка на небесах, - объяснял дедушка, - вкушает райское блаженство.
Когда мы навещали дедушку Кларка или он заходил к нам, мы всегда получали по полкроны. Однажды он даже приехал на велосипеде.
Раз вечером, когда по телевизору шёл "магазин на диване", я копался в ящиках комода. Нижний ящик так забили фотографиями, что, стоило дверь открыть, как они поползли на пол и рассыпались. Я собрал фотографии. Сверху лежал портрет дедушки Кларка и бабушки Кларк. Сто лет мы не ездили к дедушке в гости.
- Пап, а, пап?
- Что, сын?
- Когда мы поедем к дедушке Кларку?
Папаня стал странный, как будто бы потерял что-то, потом нашёл, а это оказалось совсем не нужно. Сел, вгляделся мне в лицо.
- Так дедушка Кларк же умер! Разве ты не помнишь?
- Не-а.
Я и правда не помнил.
Папаня взял меня на руки.
Руки у папани были огромные, пальцы длинные, но не толстые: можно было легко нащупать косточку. Одной рукой он барабанил по столу, а другой - держал, допустим, книжечку. Какие чистые, белые ногти! Только один грязный, а ведь у папани ногти длинней моих. На костяшках пальцев - морщины, от которых кожа вроде цемента, которым скрепляют кирпичи. Из каждой кожной поры, похожей на ямку, росла волосинка. Особенно густые тёмные волосы высовывались из-под манжет рубашки.
"Нагие и мёртвые" - так называлась книга. Но солдат на обложке был вполне живой и одетый в форму. Физиономия чумазая-чумазая. Американский солдат.
- Про что книга?
Папаня рассмотрел обложку:
- Про войну.
- Хорошая?
- Хорошая. Очень хорошая.
Я кивнул на картинку с солдатом.
- Про него?
- Ага.
- И какой он?
- Пока не понятно. Пойму - расскажу.
Третья мировая война у ворот.
Я покупал "Вечернюю газету" каждый будний день, чтобы папаня, придя с работы, мог почитать. И в субботу тоже покупал. Деньги мне давала маманя. И вот однажды…
Третья мировая война у ворот.
- У ворот - это значит вот-вот придёт? - обратился я за разъяснениями к мамане.
- Наверное, так. К чему ты спрашиваешь?
- Третья мировая война вот-вот придёт, - объявил я, - Вот посмотри.
Маманя прочла заголовок и отмахнулась:
- Ой, ну это ж газета. Журналисты вечно преувеличивают.
- Так воевать-то будем? - не отставал я.
- Нет, - отрезала мама.
- А почему нет?
- Потому что война не начнётся.
- А ты жила во Вторую мировую войну? - полюбопытствовал я.
- Жила, конечно.
Маманя варила обед и напускала на себя вид "уйди-я-занята".
- И как оно?
- Не конец света, - пожала плечами маманя, - Разочарую тебя, Патрик, но Ирландия вообще в войну не вступала.
- А почему не вступала?
- Ну, это сложно; не воевали мы, и всё. Иди к папочке, папочка тебе объяснит.
Я дождался папани возле задней двери.
- Вот смотри, Третья мировая война у ворот.
- Третья мировая война у ворот, - прочёл папаня вслух, - Во как, у ворот, значит.
Он даже не удивился.
- Ружьё-то пробочное почистил, Патрик?
- Маманя говорит, войны не будет, - заметил я.
- Дело говорит маманя.
- Почему же дело?
Папане то нравились подобные "почему", то совсем не нравились. Если нравились, он скрещивал ноги (если сидел, конечно) и слегка откидывался в кресле. Вот и сейчас откинулся. Сначала я даже не слышал папаниных слов, - достаточно было, что скрестил ноги и откинулся в кресле - значит, случилось по моему хотенью.
- Я слышал, воюют евреи с арабами.
- А почему?
- Ну, не в восторге они друг от друга, - изрёк папаня, - притом изначально. Старая история, видишь ли.
- А зачем тогда в газете пишут, что всё, Третья мировая у ворот? - задал я закономерный вопрос.
- Во-первых, чтоб газеты продавались, - улыбнулся папаня, - С таким заглавием расхватают как горячие пирожки. И потом, американцы за евреев, а русские - за арабов.
- Евреи и израильтяне - это одно и то же.
- Представь себе, я в курсе.
- А кто такие арабы?
- А арабы - это все остальные. В смысле, соседние страны: Иордания, Сирия…
- Египет.
- Молодец, разбираешься.
- Святое Семейство скрывалось от царя Ирода в Египте.
- И это правильно. На юге всегда плотник найдёт халтурку.
Мне было невдогад, к чему папаня сказал про халтурку, но наверняка мамане эта фраза пришлась бы не по душе. Впрочем, мамани с нами не было, и я спокойно посмеялся.
- Евреи побеждают, - продолжал папаня, - В хвост и в гриву бьют этих мусульман. Удачи им.
- Евреи, они ходят к мессе по субботам, - сообщил я папане.
- Ну да, в синагогу.
- И во Христа не верят.
- Ну да.
- А почему они во Христа не верят?
- Э-э…
Я подождал.
- Ну, люди в разное верят.
Хотелось более развёрнутого ответа.
- Кто-то верит в Бога, кто-то нет.
- Коммунисты в Бога не верят, - блеснул я познаниями.
- Точно, - удивился папаня, - А кто тебе рассказал?
- Мистер Хеннесси.
- Молодец этот ваш мистер Хеннесси, - сказал папаня. Я догадывался, что сейчас он прочтёт какие-нибудь стихи; папаня часто обращался к поэзии.
- И вся толпа в молчании дивилась, сколь много в малой голове вместилось. Кто-то верит в то, что Иисус - сын Божий, кто-то не верит.
- Ты-то веришь?
- Я-то? - переспросил папаня. - Верю. А к чему ты спрашиваешь? Мистер Хеннесси поручил разузнать?
- Что ты, нет, - сказал я.
Лицо папани изменилось.
- Израильтяне - народ великий и удивительный, - проговорил он, - Гитлер истреблял их и почти ведь истребил, а посмотри, как сейчас живут. Расстреливали их, жгли, газом травили. И всё равно они победители. Иногда думается: не переехать ли в Израиль? Хочешь, Патрик, в Израиль?
- Не знаю, папаня. Почему бы и не в Израиль?
Я не только знал, где расположен Израиль, но и помнил его очертания на карте. Израиль был похож на стрелу.
- Там жарища, - опять проявил я познания.
- Угу.
- А зимой всё равно снег.
- Вот! Красота в разнообразии. А здесь зимой дождь, летом дождь, тьфу…
- Они без ботинок ходят.
- Новое дело, а в чём же они носят?
- В сандаликах.
- Как этот… Как его?
- Теренс Лонг.
- Во-во, Теренс Лонг.
Мы оба засмеялись.
- Теренс Лонг - дурачок,
Как китаец, без носок.
- Бедняга Теренс, - сказал папаня, - Ехал бы в Израиль, там сандалии в порядке вещей.
- Вторая Мировая - какая она? - спросил я.
- Долгая, - ответил папаня.
Даты я знал.
- Когда началось, я был совсем младенец, - сказал папаня, - А в сорок пятом я уже школу заканчивал.
- Шесть лет.
- Вот именно. Шесть долгих лет.
- Мистер Хеннесси рассказывал: впервые в жизни бананы увидел, когда ему было лет восемнадцать.
- И знаешь, я ему верю.
- Люк Кэссиди жутко опозорился. Спрашивает: "Мистер Хеннесси, а если бананов не было, что же всю войну обезьянки кушали?"
- И что мистер Хеннесси? - заинтересовался папаня, отсмеявшись.
- Побил он Люка-то.
Отец молчал.
- Шесть ударов.
- Сурово.
- Люк сам бы не додумался. Это Кевин Конрой его подучил.
- Да-а, оказал товарищу услугу.
- Люк аж плакал.
- Вот тебе и бананы.
- Кевинов брат поступил в FCA.
- Серьёзно? Научат его там по струнке ходить.
Я не понял, что папаня имел в виду. Не в канатоходцы же Кевинов брат записался.
- А ты служил там?
- Где, в FCA?
- Ну?
- Нет же.
- Во время…
- Отец мой служил в ВМО.
- А что значит?
- Войска местного ополчения.
- А ружьё у него было?
- Было, надо думать. Но домой он его не носил. Кажется.
- Вот вырасту и поступлю туда. Можно?
- В FCA?
- Ага. Можно?
- Естественно, можно.
- А Ирландия воевала?
- Никогда.
- А как же битва при Клонтарфе?
Я терпеливо ждал, пока папаня отсмеётся.
- Какая же это война?
- Не война, так что ж?
- Сам же говоришь - битва.
- А чем они отличаются?
- Ну, как бы тебе объяснить? Войны - они долгие.
- А битвы - они короткие.
- Ага.
- А зачем Брайан Бору сидел в шатре?
- Богу молился.
- А зачем в шатре? Ты же вот не ставишь шатёр Богу молиться.
- Жрать охота, - сказал вдруг папаня, - А тебе?
- И мне охота.
- Что на обед-то сегодня?
- Рубленое мясо.
- В точку.
- Как умирают от газа?
- Травятся.
- Как это травятся?
- Вдохнуть нельзя, лёгкие не справляются. К чему ты спрашиваешь?
- Насчёт евреев, - напомнил я.
- А, точно.
- А вдруг война? Ты пойдёшь воевать?
- Да не будет никакой войны.
- А вдруг? - упрямился я.
- Нет, никаких вдруг.
- Третья мировая война у ворот, - протянул я.
- Повоюем, значит.
- Пойдёшь на войну?!
- Пойду…
- Ну, тогда и я пойду.
- Молодчина. И Фрэнсис пойдёт.
- Куда ему? - отмахнулся я - Молод ещё.
- Да ты не боись, войны не будет.
- Да я и не боюсь.
- Молодец.
- Папаня! А ведь воевала Ирландия-то! С англичанами? Правда?
- Правда
- И это была не какая-нибудь там битва, - сказал я, - Это война была.
- Ну, думаю, да. Война настоящая.
- И мы победили.
- Победили. Прогнали их в шею. Задали перцу, век не забудут.
Мы оба засмеялись.
Обед удался, рубленое мясо ничуть не разлезлось. Я сидел на Синдбадовом месте, напротив папани, и Синдбад не возникал.
Не Адайдас, надо говорить, а А-ди-дас.
- Сам ты Адидас. Адайдас.
- Сам ты Адайдас. Адидас. И!
- Нет, ай.
- Кретин такой. И-и-и.
- Ай, ай, ай, ай, ай, ай, ай.
Бутсов "Адидас" ни у того, ни у другого не было. Я хотел их в подарок на Рождество: специальные, с серебряными гвоздиками. Даже заказал бутсы Санта-Клаусу, в которого нисколько не верил. Но писать всё равно пришлось - ради Синдбада и потому, что маманя велела. Синдбад хотел саночки. Маманя помогала ему сочинить письмо, а что касается меня, я своё уже давно дописал и в конверт положил. Но маманя не позволяла заклеить конверт: "ещё братиково письмецо вложим, и тогда…" Нечестно. Я хотел свой собственный конвертик.
- Не хнычь, - поморщилась маманя.
- Я не хнычу.
- Нет, хнычешь; не хнычь.
Я не хныкал. Идиотство - пихать два письма в один конверт. Санта-Клаус подумает: ага, письмо одно и то же, Синдбаду подарок принесёт, а я в пролёте. Притом я не верил в Санта-Клауса, в него одни детишки верят. Ещё раз скажет, что я хнычу - расскажу Синдбаду, что не бывает никакого Санта-Клауса. Весь день пропадёт на то, чтобы мелкий опять в него уверовал.
- Вряд ли Санта-Клаус саночки в Ирландию повезет, - втолковывала маманя Синдбаду.
- А почему-у?