II
Оливия вернулась домой настолько погруженной в себя, что не заметила даже толпившихся у входа в особняк Кастлтонов на 60-й улице репортеров. Ей отчаянно хотелось пойти и утешить того, к кому она не должна была даже приближаться, и поэтому в качестве замены она пошла искать дядю Гарольда. Она прошла сквозь анфиладу пяти тысячедолларовых павильонов, в которых в подобающем случаю похоронном полумраке, среди блюд с икрой, жареной индейкой и пирамидального свадебного торта, все еще стояли официанты и слуги, ожидая неизвестно чего. Поднявшись наверх, Оливия обнаружила дядю сидящим на стуле перед туалетным столиком Эмили. Перед ним в беспорядке были разбросаны коробочки с косметикой – явное свидетельство женских приготовлений, делавшее его нелепое одинокое присутствие символом безумной катастрофы.
– А, это ты. – Его голос звучал глухо; он сильно постарел за прошедшие два часа.
Оливия положила руку на его согбенное плечо:
– Какой ужас, дядя Гарольд!
Неожиданно раздался поток богохульств, затем стих, и одна-единственная слеза медленно сползла по его щеке.
– Где мой массажист? – сказал он. – Пусть Мак-Грегор вызовет его.
Он издал долгий отрывистый вздох, как ребенок после истерики, и Оливия заметила, что его локти покрылись пудрой с туалетного столика, словно он, опираясь на него, плакал – сказалось выпитое заранее шампанское.
– Где-то тут была телеграмма, – пробормотал он.
– Да, где-то здесь…
Он медленно добавил:
– С этой минуты ты – моя единственная дочь.
– О, нет, прошу вас, не говорите так! Развернув телеграмму, она прочла:
НЕ МОГУ ТЧК БУДУ ДУРОЙ ЛЮБОМ СЛУЧАЕ ТЧК
ЧЕМ РАНЬШЕ КОНЧИТСЯ ТЕМ ЛУЧШЕ ТЧК
ЧЕРТОВСКИ ЖАЛЬ ВАС ТЧК ЭМИЛИ
Когда Оливии удалось вызвать массажиста и поставить слугу охранять снаружи дверь дядиной комнаты, она ушла в библиотеку, где растерянный секретарь старательно пытался не сказать ничего лишнего в ответ на настойчивые телефонные допросы.
– Я так расстроен, мисс Мерси! – чуть не расплакался он; голос его отчаянно дрожал. – Говорю вам, я так расстроен, что у меня разыгралась дикая головная боль. Уже с полчаса мне мерещится, что снизу раздается танцевальная музыка.
Оливии тоже показалось, что она понемногу впадает в истерику; в перерывах между шумом проезжавших по улице машин ей тоже явственно слышались звуки песни:
Она так прекрасна,
она так мила,
а мне все равно,
потому что ведь я
не пара ей, кто же…
Она быстро сбежала вниз, пробежала через гостиную – музыка становилась все громче. У входа в первый павильон она, остолбенев, остановилась.
По затянутому парусиной дощатому полу под музыку небольшого профессионального оркестра кружилось несколько юных пар. У бара в углу стоял еще один молодой человек, с полдюжины официантов были заняты смешиванием коктейлей и открывали шампанское.
– Гарольд! – властно позвала она одного из танцующих. – Гарольд!
Высокий молодой человек лет восемнадцати извинился перед партнершей и направился к ней:
– Привет, Оливия. Ну, как отец?
– Гарольд, ради всего святого, что тут…
– Эмили сошла с ума, – примирительно сказал он. – Я всегда говорил, что Эмили сумасшедшая. Шарики за ролики. И всегда такая была.
– А этим вы что хотите продемонстрировать?
– Этим? – он невинно огляделся. – А, да это просто мои приятели из Кембриджа.
– Но… танцы?!
– Ну, так ведь никто не умер? Я и подумал, что, раз уж все приготовлено, не пропадать же добру…
– Скажи им, что пора расходиться, – сказала Оливия.
– Почему? Что тут такого? Ребята ехали аж из Кембриджа…
– Это просто неприлично!
– Да все нормально, Оливия. У одного парня сестра сделала то же самое – правда, через день после, а не до. Сейчас многие так делают!
– Вот что, Гарольд. Музыку прекратить, все по домам, – оборвала Оливия, – или я иду к твоему отцу!
Он явно думал, что никакая семья не может быть опозорена событием столь изумительного масштаба, но все же неохотно подчинился. Крайне разочарованный дворецкий проследил за тем, как уносят шампанское, и слегка расстроенная молодежь равнодушно удалилась в более терпимую ночь. Оставшись наедине с тенью – тенью Эмили, повисшей над домом, – Оливия присела в гостиной, чтобы все обдумать. В тот же момент в дверях возник дворецкий:
– Пришел мистер Блэйр, мисс Оливия. Она вскочила на ноги:
– К кому?
– Он ничего не сказал. Просто пришел.
– Передайте ему, что я здесь.
Он вошел, скорее задумчивый, чем подавленный, кивнул Оливии и уселся на табурет у рояля. Ей хотелось сказать: "Иди сюда. Иди ко мне, бедный ты мой. Ничего, ничего…" Но в то же время ей самой хотелось расплакаться, и она промолчала.
– Через три часа, – тихо сказал он, – выйдут утренние газеты. На 59-й улице есть киоск.
– Глупости какие… – начала она.
– Я не тщеславен, – перебил он, – но тем не менее сейчас меня больше всего заботит, что напишут в утренних газетах! Конечно, позже еще придется терпеть вежливое, красноречивое молчание родственников, друзей и деловых партнеров. Что же касается самого происшествия, то, как ни странно, я не чувствую ровным счетом ничего.
– Я не обращала бы внимания вообще ни на что.
– Скорее я ей благодарен, что она сделала это вовремя.
– Может, вам уехать? – резко подалась к нему Оливия. – В Европу, пока все не уляжется?
– Уляжется? – Он рассмеялся. – Такие вещи люди никогда не забывают! Хихиканье за спиной теперь будет преследовать меня до конца моих дней. – Он застонал. – Дядя Гамильтон прямо из церкви отправился на Парк-Роу переговорить с газетчиками. Он из Виргинии, и в разговоре с одним редактором он неосторожно употребил старомодное слово "порка". Жду не дождусь этой газеты. – Он умолк. – Как мистер Кастлтон?
– Думаю, будет благодарен, что вы заглянули.
– Я не за этим пришел. – Он замялся. – Я хочу задать вам один вопрос. Вы выйдете за меня замуж завтра, в Гринвиче?
Целую минуту Оливии казалось, что она стремительно куда-то падает; она издала какое-то нечленораздельное восклицание; у нее просто отвисла челюсть.
– Я знаю, что нравлюсь вам, – быстро продолжил он. – Я даже как-то вообразил, что вы в меня немного влюблены, вы уж простите за такое предположение. Ну да ладно. Вы очень похожи на одну девушку, которая любила меня когдато, так что, вполне возможно, вы… – Он побагровел от смущения, но мужественно продолжал: – Так вот, вы мне безумно нравитесь, и что бы я ни чувствовал по отношению к Эмили, все это, если можно так сказать, уже улетучилось.
Ее сердце стучало так, что он должен был его слышать.
– Любезность, которую вы мне этим окажете, я вряд ли смогу переоценить, – продолжил он. – Господи, я знаю, что это звучит совершенно безумно, но что может быть безумнее, чем сегодняшний день? Понимаете, если вы выйдете за меня, в газетах появится совершенно другая история; они подумают, что Эмили сбежала, чтобы не стоять у нас на пути, и в дураках останется все-таки она.
На глазах Оливии показались слезы негодования.
– Я, конечно, понимаю, что это говорил ваш уязвленный эгоизм, но понимаете ли вы, что делаете мне оскорбительное предложение?
Его лицо осунулось.
– Прошу меня простить, – через некоторое время ответил он. – Понимаю, что с моей стороны было глупо даже думать об этом, но мужчина никогда не сможет смириться с потерей собственного достоинства из-за женского каприза. Я понимаю, что это невозможно. Прошу меня извинить.
Он встал и взял свою трость.
Он направился к двери, и сердце Оливии сжалось, а огромная неодолимая волна самосохранения накрыла ее, утопив и сомнения, и гордость. Его шаги уже звучали в холле.
– Бревурт! – окликнула она. Вскочила и побежала к двери. Он обернулся. – Бревурт, как называется газета – ну, та, куда ходил твой дядя?
– А что?
– Если я позвоню прямо сейчас, они успеют изменить статью. Я скажу им, что мы только что поженились!
III
Есть в Париже определенный круг высшего общества, который условно можно считать разношерстным продолжением американского "высшего света". Входящие в него люди привязаны сотнями нитей к родной земле, и все их развлечения, чудачества, взлеты и падения являются открытой книгой для всех их друзей и родственников в Саутгемптоне, Лэйк-Форест или Бэк-Бэй. Поэтому публика неизменно находилась в курсе всех предыдущих европейских похождений Эмили, следовавшей за переменчивой континентальной модой; но спустя месяц после несостоявшейся свадьбы, с того дня, когда она отплыла на пароходе из Нью-Йорка, она совершенно исчезла из виду. Были редкие письма отцу, иногда доносились слухи, что кто-то встречал ее в Каире, Константинополе или на безлюдной Ривьере – вот и все.
Год спустя мистер Кастлтон встретился с ней в Париже, но, как он рассказал Оливии, встреча вселила в него лишь беспокойство.
– Что-то с ней было такое… – никак не мог подобрать он слов, – ну, такое, будто она о чем-то таком своем все время думала, и мне этого было не понять. Она была очень любезна, но вела себя натянуто, словно автомат… Она и про тебя спросила.
Несмотря на солидное положение, о котором свидетельствовали трехмесячный ребенок и прекрасная квартира на Парк-авеню, Оливия почувствовала, как ее сердце подевичьи неуверенно дрогнуло.
– Что она сказала?
– Что очень рада за тебя и Бревурта. – А про себя добавил, не скрывая разочарования: "Еще бы, ведь тебе достался лучший жених Нью-Йорка, пусть и после того, как его бросила она…"
…В тот день, когда Оливии позвонил его секретарь и осведомился, не будут ли они так любезны нанести сегодня вечером визит мистеру Кастлтону, с той встречи миновало больше года. Приехав, они обнаружили, что старик в волнении меряет шагами библиотеку.
– Вот оно и случилось, – объявил он в ярости. – Люди никогда не стоят на месте; никто никогда не останавливается на достигнутом! В жизни всегда либо ползешь вверх, либо падаешь вниз. Эмили выбрала низ. Она уже где-то в районе дна. Вы когда-нибудь слыхали о человеке, которого мне описали как… – он заглянул в письмо, которое держал в руке, – "отпетого негодяя по имени Петрокобеско"? Сам он представляется как "принц Габриэль Петрокобеско", из ни пойми какого королевства, видимо. Письмо прислал Халлэм, мой представитель в Европе, и приложил вырезку из парижской газеты. Похоже, что этого джентльмена пригласили в полицию, где попросили немедленно покинуть Париж, и среди небольшой свиты, сопровождавшей его при отъезде, была одна американка по имени мисс Кастлтон, "по слухам, дочь миллионера". До станции процессию сопровождали жандармы. – Дрожащими руками он передал письмо и вырезку Бревурту Блэйру. – Что тут сказать? Вот до чего докатилась Эмили!
– Мало хорошего, – нахмурившись, сказал Бревурт.
– Это конец! Мне показалось, что с недавних пор ее счета стали больше обычного, но мне даже в голову не могло прийти, что она содержит…
– Возможно, это ошибка, – предположила Оливия. – Возможно, это какая-нибудь другая мисс Кастлтон.
– Нет, все верно, это Эмили. Халлэм изучил дело. Это действительно Эмили, которая когда-то побоялась нырнуть с головой в чистый омут нормальной жизни, а в результате плещется в сточной канаве.
Шокированная Оливия почувствовала горечь судьбы во всей ее остроте. Вот она и ее особняк в Уэстбери Хиллз, а вот Эмили, спутавшаяся с депортированным в результате позорного скандала авантюристом.
– Я не имею никакого права просить вас об этом, – продолжал мистер Кастлтон. – Безусловно, я не имею никакого права просить Бревурта о чем-либо, связанном с Эмили. Но мне уже семьдесят два, и Фрэйз говорит, что, если я прерву курс процедур хотя бы на пару недель, он тут же снимает с себя всякую ответственность, и тогда Эмили останется совсем одна в этом мире. Я прошу вас съездить за границу месяца на два, найти ее там и привезти домой.
– Вы считаете, что мы сможем ее убедить? – спросил Бревурт. – Я думаю, она вряд ли меня послушает.
– Время не ждет. Если не едете вы, тогда еду я.
– Только не это, – быстро ответил Бревурт. – Сделаем все, что в наших силах, правда, Оливия?
– Конечно.
– Верните ее любыми средствами – только верните! Если будет нужно, поклянитесь в суде, что она ненормальная.
– Хорошо. Сделаем все, что в наших силах.
***
Спустя десять дней после этого разговора супруги Блэйр нанесли визит парижскому представителю мистера Кастлтона, чтобы выяснить все известные подробности дела. Они были в изобилии, но все – неутешительны. Халлэм видел Петрокобеско в разных ресторанах – толстый коротышка с маслеными глазками и неутолимой жаждой. Он был родом из какой-то неизвестной страны и вот уже несколько лет болтался туда-сюда по Европе, на какие средства – одному Богу известно; возможно, источником его существования служили американцы, хотя, как понял Халлэм, не так давно для него закрылись двери даже самых отдаленных кругов международного общества. Об Эмили Халлэм знал чрезвычайно мало. Неделю назад была информация, что они в Берлине, а вчера сообщили, что в Будапеште. Скорее всего, Петрокобеско, как персона нон-грата, должен был всегда регистрироваться в местной полиции, так что Блэйрам посоветовали приступать к поискам именно в этом направлении.
Через сорок восемь часов в сопровождении американского вице-консула они переступили порог начальника будапештской полиции. Офицер по-венгерски отвечал вице-консулу, который немедленно передал основную суть беседы: Блэйры опоздали.
– Куда они уехали?
– Он не знает. Он получил приказ выдворить их из страны, и вчера вечером они уехали.
Вдруг начальник полиции написал что-то на листке бумаги и, что-то сказав, передал листок вице-консулу.
– Он сказал: "Ищите здесь". Бревурт посмотрел на бумажку:
– Стармдорп – а где это?
Снова начался разговор на венгерском.
– Ехать пять часов на местном поезде, который ходит по средам и пятницам. Сегодня – суббота.
– Мы возьмем машину в отеле, – сказал Бревурт.
Они выехали сразу после ужина. По ухабистой дороге, в ночи, сквозь безмолвные венгерские равнины. Оливия очнулась от тревожной дремоты и увидела, как Бревурт и шофер меняют шину; а затем снова проснулась, когда они остановились у мутной речушки, за которой виднелись редкие огни города. Двое солдат в незнакомой форме осмотрели машину и пассажиров; затем они пересекли мост и поехали по узкой, извилистой главной улице к единственной имевшейся в Стармдорпе гостинице; в неудобные постели они свалились, когда уже прокукарекали первые петухи.
Оливия проснулась с ничем не объяснимой уверенностью, что наконец-то они догнали Эмили; вместе с ней проснулось и старое знакомое ощущение беспомощности перед лицом причуд Эмили; на мгновение на нее опять навалилось далекое прошлое и господство в нем Эмили, и находиться в этом месте показалось ей почти наглостью. Но простодушная целеустремленность Бревурта освободила ее и вернула уверенность, когда они спустились вниз к хозяину гостиницы, который, как оказалось, бегло говорил по-английски: язык он выучил в Чикаго еще до войны.
– Вы уже не в Венгрии, – пояснил он. – Вы перешли границу и находитесь в Чех-Ганза. Это маленькая страна, у нас всего два города, этот и столица. Американцам виза не требуется.
"Наверное, поэтому они и приехали сюда", – подумала Оливия.
– Нас интересуют иностранцы, – сказал Бревурт. – Мы ищем одну даму… американку… – И он описал Эмили, не упоминая о ее предполагаемом спутнике; когда он закончил, лицо хозяина гостиницы изменилось.
– Прошу показать ваши паспорта, – сказал он; затем: – Почему вы ее ищете?
– Эта дама – кузина моей жены.
Хозяин гостиницы ненадолго задумался.
– Думаю, что смогу помочь вам ее найти, – сказал он. Он вызвал портье и что-то быстро произнес на непонятном диалекте. Затем:
– Идите за мальчиком – он покажет дорогу.
Их провели по грязным улицам к полуразрушенному дому на окраине городка. Мужчина с охотничьим ружьем, развалившийся у входа снаружи, встал и что-то резко спросил у портье, после обмена непонятными фразами им дали пройти, они поднялись по лестнице и постучали в дверь. Когда она открылась, оттуда показалась чья-то голова, стрельнувшая глазами туда и сюда; портье снова что-то сказал, и они вошли внутрь.
Они попали в большую грязную комнату, которая нашлась бы в любом пансионе для бедных в любом уголке западного мира, – выцветшие обои на стенах, разодранная обивка, бесформенная кровать и возникавшее, несмотря на пустоту, ощущение загромождения помещения призрачной мебелью последнего десятилетия, на присутствие которой указывали кольца пыли и пятна проплешин на полу. В середине комнаты стоял невысокий тучный человек с влажными глазками и выдающимся над сладострастным, порочным ротиком носом. Человек изучающе уставился на Бревуртов, когда они вошли в дверь, а затем, издав одно раздраженное "Чушь!", нетерпеливо отвернулся. В комнате находилось еще несколько человек, но Бревурт и Оливия смотрели лишь на Эмили, возлежавшую с полузакрытыми глазами в шезлонге.
Когда она их увидела, ее глаза чуть изумленно раскрылись; она сделала движение, словно собираясь подпрыгнуть, но вместо этого протянула руку, улыбнулась и громко произнесла их имена вежливым тоном – скорее в качестве объявления остальным их присутствия, чем в качестве приветствия. При звуках имен угрюмость на лице коротышки сменила вынужденная любезность.
Девушки расцеловались.
– Дуду! – произнесла Эмили, желая привлечь его внимание. – Принц Петрокобеско, позвольте вам представить мою кузину, миссис Блэйр, и мистера Блэйра!
– Весьма польщен, – сказал Петрокобеско.