И, тем не менее, эротическая компонента в папе присутствует. Проявляется она традиционно, хотя уже и не по возрасту - в стихах. Причём, в большинстве своём, стихи и посвящаются Прекрасной Даме, с неизменным обращением к ней на "Вы". На самом деле никакой такой Прекрасной Дамы у папы нет. Есть жена, моя мама. Папа её любит, но стихов о ней не пишет. Говорит, что писать стихи о жене - это всё равно, что о партии, комсомоле, или об органах госбезопасности. Подхалимаж - и никакой благодарности в ответ. Одна подозрительность. Поэтому - Прекрасная Дама. Но стихи получаются такие, что читать их собственной жене папе неловко. Женщины - они всё понимают по–своему. Поэтому всякую информацию, которой владеет мужчина, для женщины нужно адаптировать. Где - дополнить. А где - и выкинуть пару абзацев. Я недавно женился, я знаю.
Ну, так вот о стихах. Несколько папиных короткостиший:
Вы, как всегда, прекрасны, всем желанны,
Умны, интеллигентны, иностранны
Большого плаванья большому кораблю,
А я - на пристани. Я Вас ещё люблю.
* * *
Не сорваться бы в крик…
В чём печали причина?
Я ещё не старик,
Я ещё - молодчина.
Вы при мне в неглиже:
Я любуюсь картиной,
Но для Вас я уже
Предыдущий мужчина…
* * *
Мой к Вам неюношеский пыл
Увы, ещё не охладился.
Я Вас себе не сотворил.
Я Вам осознанно молился…
И появляются–то подобные стихи, будто бы, безо всякой связи с внешним миром. Пошёл папа как–то в сарай, выгребать навоз от свиней и коров. Копошился часа три. Естественно, при шляпе. Потом пришёл, помыл руки, отвёл меня в сторону:
- Сынка, давай я тебе свежий стишок прочитаю?…
Я знаю, что главное для папы в этот момент - это, чтобы ему не успели сказать "нет". И я молчу. Я люблю своего папу. Слушаю:
С годами всё отчётливее грех
И жжёт сильней, чем ближе край могилы.
Я предал Вас, но Вы меня простили.
И тем за всё жестоко отомстили.
Хотя и были беззащитней всех…
Мой папа боится инспекторов ГАИ. Когда он приезжает из своей деревни в город на старенькой "Ниве", его обязательно останавливают. И не просто, позёвывая: - Куда едешь, что везёшь? - а по полной программе: - Руки на капот! Ноги расставить! Документы - медленно!..
Потом начинаются расспросы:
- Авессалом Евтихиевич… Странное какое–то имя. Еврей что ли?
- Нет, селькуп.
- Что–то развелось вас, черножопых.
- Мы белые. В центре Российской федерации…
Папа хочет показать жопу. Милиция хватается за пистолеты:
- А ну, дыхни! А ручник у тебя работает?
Всё равно пятьдесят рублей приходится отдать.
На работе у папы по–разному. Почему–то его невзлюбил мастер, которого папа старше, лет на двадцать. Когда мастер приезжает с проверками на папину газораспределительную станцию, он кроет папу матом и, как Ваньку Жукова, посылает в посёлок за самогоном.
Однажды, после пьяной проверки, которую начальник решил устроить прямо под Новый год, папа пришёл с работы, и на нём не было лица.
После этого он долго не читал мне стихов. Ежевечерне брился и потом подолгу смотрел на себя в зеркало. Для чего–то ещё надевал на себя свой старый твидовый пиджак и галстук цвета "мокрый асфальт" - давний подарок приятеля Фазлула из Бангладеш. Из бывшей советской республики Бангладеш…
А потом я собрался в областной центр. Нужно было оформлять гражданство, с которым у нас в районе никак не ладилось. Знакомые азербайджанцы сказали, что нужно было заплатить пять тысяч, и тогда бы сделали быстро и гражданство и паспорт. Но теперь Дума придумала о гражданстве новый Закон и цены повысились. Родителям пришлось продать корову, чтобы на этот раз всё получилось. Чтобы меня, сына российских граждан, мужа россиянки–жены, но - переселенца из Казахстана, поставили в многолетнюю очередь на получение российского гражданства…
На автовокзале меня провожает папа.
- Сынка, можно, я тебе свежий стишок прочитаю?..
- Можно, папа, можно…
В сарае курочка несчастная кричала:
На ней петух, нагой, без покрывала,
Вершил крутой, рабочий самосуд.
(По слухам, курочки от этого не мрут)
И за неё хозяйка не боялась.
Кричала курочка - хозяйка улыбалась.
И я тоже улыбаюсь. И улыбается папа. Шляпа на месте. На щеках пробивается привычная небритость.
- Папа, дома волосы из носа повыстригай… Да и с ушей тоже…Деньги есть? Возьми хоть пятьдесят рублей - может, ГАИ остановит. Возьми, мне должно хватить…
Вечером, в гостинице, снимая со своих больших ног туфли, я обратил внимание на то, что как–то странно у меня надеты, новые ещё, носки.
Пятками кверху.
Неужели когда–нибудь придётся писать стихи?
22.10.02 г.
НЕЛЮБИМАЯ
Никто бы не назвал тебя красавицей. Рыжеватая, с острым носом, искривлённые, вечно бледные, губы.
Но вопиюще эротично всегда выглядела ты.
Стройная фигурка, плотно, до подчёркивания лобка, обтянутая джинсами. Острия маленьких грудок всегда через очень тонкую ткань, без лифчика.
Так было летом 75‑го, когда мы проезжали на велосипедах мимо речки Бутак и остановились передохнуть. И ты стояла на берегу среди июньской жары, следила кошачьими своими глазами, как я над ледяной бездной черной и прозрачной воды, плавая, собирал для тебя кувшинки.
Совсем чужая, едва знакомая, ты чуть улыбалась на берегу, почти равнодушная, хотя в воде, в этой холодной родниковой, хрусталистой воде я купался бесстыдно, абсолютно голый.
Ну, пришла мне на ум такая фантазия.
Я слышал, что там, откуда ты приехала, у тебя были мужчины. К двадцати годам у девушки уже должны побывать мужчины, и я слышал, что у тебя они побывали.
И ты ещё корчила из себя - ну, очень современную девушку. Ну, без предрассудков. И я без предрассудков - наглый такой нудист - разделся, полез в горячую у кромки берега воду, сорвался с подводного обрыва, плюхнулся, ушёл с головой в летнюю красоту нетроганной никем здесь, в отдалении, речки.
Ты, современная, ты и бровью не повела, бесцветной своей бровью, на моё бликующее сияние среди немыслимой для нашего века прозрачности речки. Я вышел из воды с кувшинками: подплыл к берегу, наступил на подводный обрывчик, встал в рост из воды, лицом к тебе, современно.
Ты и бровью не повела, бесцветной своей, почти отсутствующей, бровью.
Скользнула взглядом - бегло так - от моих колен до кувшинок в руках. Жарко - лицо порозовело твоё, но не хотела прыгнуть в воду - ах! - не захватила купальника.
Держала - уже теперь свои - кувшинки, а я, жалостливый, набрал в пригоршню воды, горячей, прозрачнейшей, той, что у берега лежала без движения, живой, сонной и горячей, с каплями солнца, я набрал в ладони этой воды и вылил на шейку тебе, набрал ещё и смочил плечи, и блузка, тонкая блузка, стала прозрачной, груди проявились розовыми сосочками через ткань, от тёплой воды оставшимися нежными, не затвердев.
Я лил ещё эту воду, эту первую ласку к тебе, и ты даже не двинула своей, почти отсутствующей, бровью, я тоже не выдал ничем волнения от тебя, от некрасивой, но мучительно, колдовски как–то притягательной.
Выдержанно, я чуть расстегнул мокрую твою блузку, и больше в тот день у нас не было ничего.
И даже потом, когда было, я не любил, не полюбил тебя. Я любил других, а к тебе приходил через годы и месяцы, как будто впереди была целая вечность, и мы не умрём никогда, и в любой момент я могу прийти к тебе, к нелюбимой.
А любимые женщины появлялись, потом терялись навсегда, я называл их любимыми. Называл сам, а тебя - раз или два, когда ты попросила об этом.
Что ты была одна и единственная, я понял тогда, когда ты, как умерла, уехала насовсем и из нашего города, и от речки Бутак, которую я с тобой, с нелюбимой, никак не могу забыть.
04.12.96 г.
ДЕКАМЕРОН
ЛЮБЕЗНЫЙ МОЙ ДРУГ, ФРАГОНАР…
… К концу сентября все розы были собраны с поля, картофель ссыпали в погреба. Зерно заложили в специальные танки. Скот радостно взирал на рачительность нашего двора. Страховые агенты застраховали свиней, уток и домашних удавов от бескормицы. Можно было жениться. Почему не жениться, если розы собраны и застрахованы все свиньи? Милая девушка подошла к моей жизни, и мне не хотелось упускать блеснувшего шанса. Годы берут своё. Возможность для женитьбы мы имеем до тех пор, пока соответствующие органы не поменяют нам паспорт на свидетельство о смерти, но через определённое время, я чувствовал, мой интерес к браку может заметно ослабеть, если не исчезнуть совсем. События эти не за горами, нужно быть трезвенником в таких вопросах и не смотреть на вещи сквозь пальцы. В мои годы редко кто рискнёт задуматься о продолжении своего рода, но девушка была так прелестна, так обворожительна, что я решился.
Любезный мой друг Фрагонар, я знаю, эта моя затея вызовет улыбку на твоём суровом лице. Но, тем не менее, это серьёзно, и в скором времени мне бы хотелось увидеть тебя в нашем тихом Уайтхилле, в кругу моей семьи.
Свадьба уже закончилась. Со стороны органов власти препятствий нашему браку не чинилось. Насмешки я вынес, как настоящий мужчина и уже философ в расцвете. Агидель четыре месяца назад кряду исполнилось восемнадцать, но что из этого? Я ещё легко выхожу во двор и мне не нужно посторонней помощи, чтобы зайти обратно. Кстати, все полевые работы у нас закончены. Розы мы убрали с поля и аккуратно уложили в стога. Работники выкопали, просушили и засыпали в погреб картофель. Страховые агенты застраховали свиней и тягловых медведей от бескормицы… Да… очень молода… Мила - ты же меня понимаешь, я знаю толк в женщинах. Во франко–прусскую воину (мы с тобой служили в гусарском полку, и пили за женщин стоя) - во франко–прусскую воину, Фрагонар, ты помнишь этих хохотушек из Трансильвании?.. Агидель, моя Агидель - это милое, славное создание. Сразу после свадьбы (кстати, власти и органы не чинили нам по поводу бракосочетания никаких препятствий - так, одни насмешки) - сразу после
свадьбы я привёл её к себе в комнату, в нашу супружескую спальню и упал на колени перед моей уже Венерой. После того, как я осыпал поцелуями всё, до чего мог достигнуть, благодаря скрепившему наш союз документу о браке, шаловливая мысль проникла ко мне в сознание. Дело в том, что упасть на колени мне не составило большого труда, но, когда возникла необходимость переменить позицию, члены отказались повиноваться мне. Да, я забыл тебе сказать, ты знаешь, сейчас сентябрь, а я очень серьёзно отношусь к работам, которые ежегодно проводятся в нашем саду. Мы срезали и уложили в тюки все розы, заштабелевали в погребах картофель, застраховали всех наших мышей и выездных кошек. А, когда Агидель вопросительно на меня взглянула, я непринуждённо ухватился за стул и с лёгкостью себя восстановил. Любезный Фрагонар, эти объятия, эти поцелуи отнимают столько сил! Я не задумывался об этом, а последние десять лет и вовсе пролежал в гипсе, кто мог предположить, что обстоятельства в нашем теле могут так перемениться? Я умел обнимать женщин. И силы прибывали во мне с каждым поцелуем. Помнишь, когда мы усмиряли мятеж в Саксонии? Эти пленные турчанки… Агидель напряжённо стояла, а я почувствовал, что мне не хватает дыхания. Да, после третьего поцелуя меня охватила слабость. Фрагонар, ты старше меня - тебе, должно быть, знакомо моё состояние? Но я не должен был показывать виду. Я джентльмен и… муж… Я со всей возможной элегантностью опустился на стул и уже в этом новом ракурсе возобновил свои ласки к молодой супруге. В каждом моменте, как мне казалось, мне удавалось избегать неловкости, и все мои внутренние затруднения по ходу нашего сближения для Агидель оставались абсолютно незамеченными. Ах, да, Фрагонар, ты, наверное, ничего не знаешь о моих розах! Урожай выдался отличный. Мы срезали их все и составили в снопы на гумне. Застраховали скаковых кошек и запаслись на всю зиму картофелем. Однако, после очередной моей дислокации, между мной и Агиделью возникла всё–таки пауза, которой я не смог найти объяснения. Я весьма творчески переменил положение своего тела, отдышался, и… Фрагонар, я… забыл, что мне делать дальше… Порозовевшая Агидель стояла передо мной, как Афродита. Подвенечное платье валялось в углу спальни, блестящие глаза супруги сжигали меня, а я не знал, что предстоит мне выполнить на следующем этапе?..
Мы легли спать. И сон у меня был нервный, беспокойный. Агидель тоже подрагивала и даже вскрикивала во сне…
Любезный Фрагонар, как к старому доброму другу, я обращаюсь к тебе за советом: чем я могу сгладить неловкость, возникшую у меня в отношениях с молодой супругой? Рассудок подсказывает мне, что счастье на волоске и зависит теперь от правильности моего дальнейшего поведения. С ответом не медли - каждые новые сутки нестерпимой болью отзываются в моём сердце. Кстати, как тебе мои розы? Этой осенью… Да… И кошек мы всех застраховали… и мышек…
сентябрь, 1988 г.
УЗЫ ГИМЕНЕЯ
Юрий Николаевич Кириницианов работал в Актюбинской области корреспондентом газеты "Правда". Автомобиль "Волга", личный шофёр, роскошная квартира в престижном обкомовском доме. Прекрасный семьянин.
Областная газета "Путь к коммунизму" выделила для Юрия Николаевича отдельный просторный кабинет с кондиционером и аквариумом. Аквариум ему лично принёс от себя главный редактор "Пути к коммунизму", Фёдор Лукич Колий. Отдельного туалета, правда, не было. Приходилось отлучаться в общий, куда приходили рядовые коммунисты и беспартийные и где, как подтверждала фонограмма КГБ, не наблюдалось между ними никаких различий.
Но история–то, сама по себе, пустая, легкомысленная. Случилась бы она с дворником, или, там - с железнодорожным кондуктором, так и вообще, чему тут удивляться, о чём рассказывать? По социальному происхождению, по статусу, по своей от рождения привычности, им обойти какую–нибудь непонятную перспективу, уберечься от неё, никак не возможно.
А вдруг оно и, правда, что нет никакой разницы между простым человеком и собственным корреспондентом самой важной в Советском Союзе газеты?
Юрий Николаевич в своём кабинете работал над письмами трудящихся. Трудящиеся просили: починить сантехнику, дать квартиру, помочь инвалиду. Партия в лице газеты "Правда" никому в участии не отказывала. Передавала письма по инстанциям. И внушала надежду каждому своему просителю. Случалось, инвалиду помогали. Потерпевшим чинили сантехнику. Давали квартиры чересчур многодетным семьям. Потому что партию тогда боялись.
В самый тот важный момент ответственной работы к Юрию Николаевичу и вошла его знакомая Аллочка. Юная. Кровь с молоком. Ножки, шейка, грудки - грешно без предела. Внепартийно. Надпартийно… Но Юрий Николаевич всегда слушался внутреннего голоса, который ему говорил: "Юра, ты - член КПСС…". И это заклинание, эта краткая молитва помогала ему быть выше всего, даже самого красивого.
На этот раз с внутренним голосом что–то случилось. Длинный Аллочкин сарафан не застегнулся снизу сразу на несколько пуговок. Или - расстегнулся. Открытый сверху так, что Аллочке, видимо, было очень легко дышать. Лето. Жара, июль. Юрий Николаевич стал задыхаться. Оглушительно был снизу расстёгнут джинсовый сарафан… Внутренний голос бдительно сказал Юрию Николаевичу: "Ты член…" и… запнулся. И Юрий Николаевич с ужасом почувствовал, что молитва, заклинание, стали действовать, но… в урезанном варианте. Аллочка болтала всякую чепуху, сидя в кресле напротив, а у Юрия Николаевича в висках стучало: "Ты член… ты Член… ты Ч Л Е Н…" Дальше всё происходило, как в заурядной порнушке. Аллочка не очень сопротивлялась. Её солидный партнёр забавно путался в оставшихся трёх пуговицах. Потерял равновесие и романтически увлёк ослабевшую девушку на пол, на ковёр. (Кстати, его тоже приказал принести из своего кабинета Фёдор Лукич). Наконец, сарафан в сторону… Галстук… Проклятый галстук!.. Да, чёрт с ним!.. А хороша, стерва, эта Аллочка - ещё мелькнуло в голове у распоясавшегося собкора. И вот тут то… Да, нет, всё было нормально. И Юрий Николаевич выглядел молодцом, и Аллочка лицом не ударила. И до самого конца всё шло замечательно, чуть ли даже не поэтически. Молния, солнечный удар и пр. Но вот стихли фанфары, и Юрию Николаевичу бы просто с Аллочки и слезть, освободиться, да не тут то было… Освобождаться не получалось. А отсюда - какие уж тут приличные к моменту нежности. Дёрнулся Юрий Николаевич раз, другой - как в капкане. А девушка еще в счастливом беспамятстве. Губы ждут благодарного поцелуя.
Не остывши, не проникшись ещё ситуацией, Юрий Николаевич с надеждой подумал, что так - минутная заминка произошла. Рассосётся. Ан - нет. Капкан закрылся намертво, и оторваться от юного тела корреспонденту никак не удавалось. Аллочка очнулась, полезла с объятиями. Юрий Николаевич, насколько ему в его положении оказалось возможным, вежливо уклонился. В старинных романах он бы, вероятно, ей сказал: "Нам с Вами, мол, Аллочка, нужно объясниться…". В романе современном Юрий Николаевич не нашёлся сказать ничего, кроме: "Ну, всё, блядь, мне пиздец…".
Лежали ещё с полчаса или час. Вечность. Пытались обсудить ситуацию с разных сторон, найти выход. В дверь начали стучать. Уже давно звонил телефон. Нужно ли подробно рассказывать о том, что, в конце концов, дверь была взломана, в кабинет ввалилась толпа посторонних людей, и все стали свидетелями…
…Вызвали "скорую". Любовников уложили на носилки, прикрыли простыней. В больнице им, конечно, помогли. Карьера Юрия Николаевича в Актюбинске была закончена.
В автомобиль "Волга" посадили другого собкора, ему же достались и шикарная квартира и аквариум с кабинетом.
После такого жуткого скандала жена бросила Юрия Николаевича. Хорошо ещё, что у них не было детей. Но партия не жена, и она не отказалась от своего члена, который оступился, правда, поскользнулся, но не продал ни Родину, ни Советскую власть. Остался, так сказать, верен коммунистическим идеалам.
Юрий Николаевич женился на Аллочке и уехал с ней собкором "Правды" на Индигирку. Там снова у него появились все удобства, и пострадал блудодей чисто географически. Да и вместо "Волги" - оленья упряжка. Вместо кондиционера - дополнительная импортная печка со склада местного обкома.
А Аллочка приезжала как–то в Актюбинск. Стильно одета. При деньгах. Встретилась со своей закадычной подругой Нинкой Васильевой. Даже сводила её отобедать в элитное кафе "Шалкыма", где, видимо, и посейчас, владельцем, вечно бедный миллионер, Юрик Шипикин. Там, за чашечкой чёрной икры и поделилась Аллочка с Нинкой секретами своего женского счастья.