– Нет, мефрау, ничего. Но встает туман. Господин Такма сегодня чересчур припозднился.
Она закрыла ставни и зажгла лампу. Пожилая Дама съела ежедневную тарелку супа, после чего компаньонка вместе с Анной отвели ее в кровать.
XII
Вечером на вокзале в Брюсселе их встретил господин Паус-старший.
– Дорогой мальчик… дорогой мальчик, здравствуй! Ах, это и есть твоя женушка: от души поздравляю, дитя мое!
И он обнял своими длинными руками сначала Лота, потом Элли.
– Я снял для вас комнату в Метрополе, но надеюсь, что вы придете ко мне ужинать. Тогда получится, что в день вашей свадьбы я тоже поучаствую в празднике. Вы ведь, я думаю, не слишком устали с дороги! На поезде тут ехать удобно. Чемоданы отправим прямо в отель. А сами отправимся ко мне: у меня тут экипаж. Ну как, втроем поместимся? Да-да, отлично, в тесноте да не в обиде!
Пауса-старшего, бодрого и энергичного господина лет семидесяти, Элли видела второй раз в жизни; первый раз они с Лотом посетили его вскоре после помолвки. В нем было что-то решительное и властное, сочетающееся с веселой жизнерадостностью – особенно сейчас, при встрече с Лотом. Он повез их к себе на квартиру, потому что жил по-холостяцки, en garçon. Сам открыл входную дверь, быстро заплатив кучеру – прежде чем это успел сделать Лот, – и велел молодоженам подняться по лестнице. Сам зажег газ в рожке.
– По вечерам я обхожусь без прислуги, как вы видите. Для уборки по утрам приходит femme de ménage. А обедаю я обычно в ресторане. Сначала я хотел и вас угостить в ресторане. Но потом решил, что дома уютнее. Вон туда, пожалуйста!
В комнате он тоже зажег газовый рожок – быстрым легким движением, точно юноша. Элли улыбнулась, глядя на него. Стол был уже накрыт, на нем стояли цветы и несколько бутылок шампанского "Эдсик" в ведерке со льдом.
– Добро пожаловать, дорогие мои дети! – сказал старик и поцеловал Элли.
Он помог ей снять шляпку и пелерину и отнес их в спальню.
– И ты, Лот, положи пальто сюда же!
– Что за прелесть твой papa! – воскликнула Элли.
В небольшой комнате было уютно; мебель у Пауса-старшего была собственная. Здесь было много книг. На стене висели портреты и фотографии лошадей и собак. На полке коллекция оружия, и ниже – и это снова поразило Элли, как и при первом знакомстве, – портрет maman Отилии в двадцать лет; со старомодной прической она выглядела такой нежной и красивой, словно героиня какого-то романа. Странно, подумала Элли, у Стейна в комнате тоже висят фотографии лошадей и собак, и Стейн – тоже спортсмен и охотник. И тоже красавец-мужчина… При этой мысли Элли улыбнулась: видимо, maman была восприимчива к мужскому обаянию людей одного определенного типа; Элли улыбалась той же улыбкой, что и Лот, думая о матери.
– А вы друг на друга похожи, – сказал Паус-старший, когда они сели за стол. Смотрите, дети, что я для вас приготовил. Все на столе. Вот закуска. Ты ведь любишь икру на обжаренных ломтиках хлеба?
– Икру я обожаю! – сказал Лот.
– Это я помню! После закуски основное блюдо: рыбный mayonnaise; возможно, многовато рыбных блюд, но придумать холодное меню не так-то просто, ведь у меня нет ни кухни, ни кухарки. Далее холодный цыпленок с фруктовым муссом: это голландский рецепт, здесь и во Франции это сочетание неизвестно. Затем фуа-гра. И тартинки для тебя, Элли.
– Я тоже люблю тартинки, – сказал Лот, внимательно вглядываясь в блюдо.
– Тем лучше. Отличное бордо, шато-икем и эдсик. И я купил для вас разных фруктов. Кофе, ликер, сигара, сигарета для Элли – вот, пожалуй, и все. Самое лучшее, что я только сумел придумать.
– Ах, papa, как все это чудесно!
Паус-старший уже открыл шампанское: легко, изящным поворотом петельки мюзле.
– За вас, дети…
Шампанское пенилось в бокалах.
– Подожди, Элли, подожди, дай я тебе долью, когда осядет пена… За вас, дети, и будьте счастливы!
– А в вас есть что-то от Лота, – сказала Элли.
– Во мне от Лота? В смысле, в Лоте есть что-то от меня…
– Разумеется, это я и имела в виду…
– Вот и хорошо, это правильно.
– Да, но Лот… Лот так похож на мать.
– Да, я похож на maman, – сказал Лот.
Он был светловолосый, небольшого роста, стройного, чтобы не сказать нежного, телосложения; Паус-старший был человеком крупным, смуглым, с очень густыми и еще не совсем седыми волосами.
– Я хочу сказать, в Лоте есть та же пластичность движений, что и у вас, хоть он и похож на мать.
– Ну-ну, значит, я пластичен! – пошутил Паус-старший.
Его большие руки то и дело двигались над столом, когда он передавал закуски.
– Ты бы могла дать отцу семьдесят лет? – спросил Лот. – Papa, я всякий раз восхищаюсь, когда вижу вас! Как у вас выходит оставаться таким молодым?
– Не знаю, мальчик, я такой, какой я есть…
– И вы никогда не боялись старости?
– Нет, дружок, я никогда ничего не боялся, в том числе старости.
– Откуда же этот страх у меня? Maman тоже не понимает моего страха, хотя…
– Ты же ведь человек искусства, у вас бывают всякие странности. А я всего лишь простой человек.
– Я бы очень хотел быть на вас похожим. Таким же большим и широкоплечим. Я вам завидую при каждой встрече.
– Ладно тебе, Лот, ты тоже очень хорош! – сказала Элли, защищая Лота от самого себя.
– Если бы ты был, как я, ты не покорил бы сердца своей супруги… Правда, Элли?
– Как знать, papa…
– А как у вас дома, сынок?
– Все по-прежнему, как всегда.
– Maman здорова?
– Физически да, а морально она подавлена… оттого что я женился.
– А как у нее со Стейном?
– Ссорятся…
– Ох уж эта твоя maman… – сказал Паус. – Элли, возьми еще mayonnaise. Нет, Лот, давай ее сюда, я хочу сам открыть шато-икем… Твоя maman всегда чуть что ссорилась… Жалко, что так. Вдруг гневалась… срывалась на крик… на ровном месте, я это очень хорошо помню. А в остальное время она была такая милая и нежная… и поразительно красивая.
– Да, и я на нее похож, взял от нее все худшее.
– Это он шутит, – сказала Элли.
– Конечно, – сказал старик, – напрашивается на комплименты.
– Я бы хотел быть похожим на вас, papa.
– Лот, сколько можно ныть… Элли, возьми еще mayonnaise… Не хочешь? Тогда примемся за цыпленка… Нет-нет, передай его мне, Лот, я сам нарежу. А свадьба у вас, значит, была совсем тихая. Без церкви.
– Да.
– И без праздничного обеда.
– Да. У Элли в Голландии так мало подруг, а у меня друзей… Мы живем настолько обособленно у себя в Гааге. В Италии у меня больше друзей и знакомых, чем в Гааге. Все наше семейство держится обособленно. Кроме д’Эрбуров, ни с кем не общаемся.
– Это правда.
– А о наших столетних стариках и говорить нечего.
– Да, grand-papa… и grand-maman… Да еще этот старый доктор…
– И дядя Антон всегда держится в стороне.
– Хм… м-да…
– И дядя Харольд тоже такой старый…
– Всего на несколько лет старше меня.
– Но он такой больной.
– Да. И странный. Всегда таким был. Молчаливый, мрачный. При этом милейший человек.
– А праздновать у нас дома, со Стейном и maman, тоже как-то…
– Ты забыл про тетушку Стефанию: богатая и бездетная, может оставить наследство… Как и дядя Антон, но у него состояние поменьше.
– Ах, – воскликнула Элли, – Лот совершенно равнодушен к вопросам наследства.
– Бедность вам не грозит, – сказал Паус-старший. – И правда, зачем тогда устраивать обед. А знакомых…
– У нас мало у обоих.
– Странно. Вокруг других семейств, долго живших в колониях, обычно, наоборот, крутится уйма близких и дальних знакомых. Раньше этот эффект назывался словом "волнение".
– Да уж не знаю, вокруг нас я никакого волнения знакомых не замечаю.
– А у нас в семье волнения было более чем достаточно. Maman об этом позаботилась, что и говорить.
– Вот на этом она и растеряла всех знакомых.
– Разумеется. Maman не назовешь образцом добропорядочности… с ее тремя мужьями.
– Что тут сказать. Меня-то это совсем не задевает. Но на семью ложится пятном.
– Но началось-то все с grand-maman. Вот уж кто жил бурной жизнью.
– Я слышала много смутных рассказов…
– И я слышал много рассказов. Но отнюдь не смутных. Grand-maman была великой кокеткой. Играла большую роль… когда-то… в кипении страстей на Яве.
– Говорят, что maman…
– Не знаю, но… вполне может быть. Вы во всяком случае так похожи друг на друга, как будто вы брат и сестра.
– Что ж, – сказала Элли, – в худшем случае мы кузен и кузина.
– Да… началось все с grand-maman… Ходило много сплетен… Ах, но теперь они стали такими старыми. Их ровесники уже давным-давно умерли. Всё на свете рано или поздно проходит. Кто теперь будет вспоминать о том, что было так безумно давно…
– О любовных утехах grand-maman?
– Имя им легион.
– И доктор?
– Говорят. А также grand-papa Элли.
– Они такие старые-старые!
– Но когда-то были молодыми.
– А когда-нибудь, – сказал Лот, – и мы станем старыми-старыми. Уже к этому приближаемся.
– Прекрати, мальчик. Пока тебе нет семидесяти, у тебя еще все впереди. Да, grand-maman де Ладерс, потом Деркс… Я встречался с ней в Ост-Индии… лет пятьдесят назад.
– Господи боже мой…. – содрогнулся Лот.
– Выпей еще шампанского, если тебе от этого не по себе. Лет пятьдесят назад… Я был молодым, лет так двадцати… Grand-maman была еще красавицей, хоть ей и перевалило за сорок… Она рано овдовела, после того как умер ее первый муж… Так вот: когда утонул Деркс, ей было… где-то… тридцать шесть… и после этого родилась maman.
– Как давно все это было, – сказал Лот. – Кружится голова, когда заглядываешь в такую глубь времен…
– С тех пор прошло шестьдесят лет… – сказал Паус задумчиво. – Мне самому тогда было десять лет. Я помню, когда это произошло… Мы жили в Семаранге, мой отец служил военным прокурором. Родители общались с Дерксами… Тогда ходило много толков. Я хоть и был маленьким, но вся история произвела на меня огромное впечатление. Ходило очень много слухов… еще много, много лет… Даже ставился вопрос об эксгумации, чтобы осмотреть тело… Но решили, что уже поздно. К тому моменту он пролежал в земле уже несколько месяцев… Ходили слухи…
– Что туземец… крисом… из-за женщины?
– Да, но не только это… Ходили слухи, что Такма приехал в тот вечер в пасангграхан и что grand-maman… Но что я вам тут рассказываю! Вас-то это не касается! Элли вон вся побелела, как полотно, – девочка, какой у тебя испуганный вид! А Лот содрогается, оттого что заглядывает в такое далекое прошлое.
– Неужели такие старики… что-то скрывают?
– Скорее всего, да, – сказал Паус. – Но давайте выпьем шампанского и прекратим этот разговор. Они сами наверняка уже все забыли. Когда тебе столько лет…
– То мышление притупляется, – сказал Лот.
– А вы завтра поедете в Париж.
– Да.
– К тетушке Терезе зайдете?
– Думаю, зайдем, – сказала Элли. – Нельзя же быть совсем дикарями.
– И потом куда?
– Потом в Ниццу.
– М-да… и вы встретитесь с Отилией?
– Разумеется, – сказал Лот.
– Ну и правильно. Да, странно было бы ожидать, чтобы вокруг семейства вроде нашего собрался круг добропорядочных знакомых. Отилия мне время от времени пишет… Она живет с итальянцем… И почему они не женятся! Для меня это загадка…
– А зачем им жениться? – сказал Лот.
– Ну что ты, Лот, – сказала Элли. – Мы же с тобой поженились.
– Мы придаем большее значение условностям, чем Отилия. Я гораздо более законопослушен, чем Отилия. Я бы не решился предложить тебе не жениться. Отилия намного более мужественная, чем я.
– Она мужественный человек. И потрясающе красивая женщина, – сказал господин Паус.
– Вот она похожа на вас!
– Но в улучшенном варианте! – пошутил старик. – Угощайся, Элли, возьми еще паштета! Но почему они не женятся, для меня загадка. Мы-то все жили в браке.
– Но зато как жили!
– В день собственной свадьбы ты, я бы сказал, не очень-то защищаешь институт брака.
– Отилия с детства видела вокруг себя только несчастливую супружескую жизнь.
– Она пишет то же самое… Но это, на мой взгляд, еще не причина… Черт возьми, все женятся. Женятся в ратуши и в церкви… То, что вы отказались от церкви, меня в восторг не приводит…
– Но, papa, вы же тоже не придаете значения тому, благословил ли кого-то пастор или нет?
– Не придаю, но все равно порядок есть порядок. Бывают вещи, которые просто надо делать, и все. Мы живем в обществе.
– Но общество в наше время быстро меняется.
– Да, ты имеешь право это утверждать, но я остаюсь при своем, я считаю, что надо жениться. Вы женились только в ратуше, а Отилия вообще не хочет выходить замуж. И я должен считать, что так и надо, что это плоды просвещения и что там еще. Но я так не считаю. Она меня очень огорчает. Она великая артистка и может поступать иначе, чем обыкновенная женщина, но если она захочет вернуться в общество, она должна понимать, что так нельзя… И как можно ожидать, что у такого семейства будет широкий круг знакомых?
– Вот этого круга и нет, тем меньше хлопот! У меня есть чудесные знакомые в Италии. Друзья…
– Быть может, дети, вы и правы. Быть может, Отилия права, что вообще не регистрирует брак, а вы правы, что женились только в ратуше.
– Во всяком случае, – сказала Элли, – я не ожидала, что, решив не устраивать праздничный обед, мы все-таки окажемся на таком чудесном праздничном ужине.
– К тому же все так вкусно! – сказал Лот. – Элли, тартинки просто восхитительны!
– Единственно, не стоило нам ворошить такое далекое прошлое, – сказал Паус-старший. – А то Лот пугается. Посмотрите на него сейчас, как он уплетает тартинки! Совсем, как это когда-то делала его мать. Прямо ребенок!
– Да, я тоже иногда бываю ребенком, но не настолько, как maman…
– Она правда собирается в Англию?
– Пообещала мне этого не делать… Но ее обещание ничего не значит. Нас долго не будет, мы хотим всю зиму провести в Италии. Меня успокаивает одно: у нее нет денег, а перед отъездом я поговорил с банкиром и попросил его, если maman придет за деньгами, как-нибудь ей ответить, что, мол, он дать не может и денег нет.
– Но она возьмет в кредит… раньше она тоже так поступала.
– Но банкир обещал мне помочь и не давать ей денег.
– Но она их все равно добудет.
– Откуда?
– Не знаю, но откуда-то они у нее возьмутся. Не знаю откуда…
– Как так, papa!
– Да, малыш, ты можешь возмущаться, но я говорю по собственному опыту. Сколько мы с maman препирались из-за денег… Сегодня у нее ни гроша, а завтра вдруг откуда-то берутся…
– Maman плохо считает и очень сумбурна… Часто находит деньги, которые спрятала в шкаф и забыла.
– Да, знаю-знаю: она и раньше то и дело находила деньги в шкафу. Слава богу, что и сейчас еще находит. Но из-за одних только денег мы бы с ней не стали разводиться. Если бы не этот треклятый Тревелли, то… Но если maman в кого-то влюблялась, то… Ладно, не будем о грустном. Посмотри на эту старую фотографию, ты ее знаешь. Какая она здесь милая, правда, Элли? Так она тогда выглядела. Я ее не смог забыть… Так больше никого и не полюбил… Я уже старик, дети мои, но… но мне кажется, что я все еще люблю ее… Иногда я думаю, что боль прошла, что все-все прошло… но иногда, хоть я и старик, я опять страдаю, опять мучаюсь… Мне кажется, что я все еще люблю ее… Если бы у maman был другой характер, другой нрав и если бы она не встретила Тревелли, тогда… Но если бы она не встретила Тревелли, то все равно встретила бы Стейна… Она все время кого-то встречала… Пожалуйста, Элли, поухаживай теперь ты за нами, налей нам кофе… Ты любишь бенедиктин или шартрез? И давайте еще поболтаем о том о сем… Но не о старых временах… о новых, новых… О вас, о ваших планах, об Италии… Еще не поздно: всего пол-одиннадцатого… Хотя правда, вы ведь только сегодня поженились… Ладно, провожу вас к вам в отель. Пойдемте пешком, здесь недалеко. Ваш старый papa проводит вас до отеля, у двери номера поцелует на сон грядущий и пожелает вам много-много счастья, дорогие мои дети!
XIII
Они приехали в Париж уже несколько дней назад, и Элли, никогда раньше в Париже не бывавшая, наслаждалась городом: наслаждалась Лувром, и музеем Клюни, и жизнью на улицах и в кафе, а по вечерам – театром, наслаждалась настолько, что они совсем забыли о тетушке Терезе.
– Давай к ней вообще не пойдем, – сказал Лот однажды утром, когда они гуляли по бульварам. – Она, наверное, даже понятия не имеет, кто мы такие.
Элли испытывала угрызения совести.
– Она прислала очень любезное письмо, поздравила меня с помолвкой, она ведь даже подарила нам подарок. Нет, Лот, она знает, кто мы такие.
– Но не знает, что мы в Париже… Давай к ней не ходить. Ах, тетушка Тереза… Мы не виделись уже много лет, но я помню ее с давних пор… Она приезжала к maman на ее последнюю свадьбу, мне тогда было восемнадцать. А тетушке Терезе, наверное, сорок восемь. Красивая женщина. Она еще больше похожа на grand-maman, чем наша мать, в ней есть та величавость и царственность, которая бросается в глаза на молодых фотографиях grand-maman, да и сейчас, когда она восседает в своем кресле… Я поражаюсь этому всякий раз… Невероятно стройная, и красивая, и элегантная… спокойная и невозмутимая, утонченная и с восхитительной улыбкой.
– С улыбкой Джоконды.
– Да, с улыбкой Джоконды, – повторил Лот, радуясь при мысли, что его жена настолько наслаждается Парижем. – Но кстати, Элли, что касается Венеры Милосской… Когда мы перед ней стояли, я не стал тебе говорить, ведь ты была в таком восторге, но… увидев ее после долгих лет, я в ней совершенно разочаровался… Представляешь?
– В чем дело, Лот?
– Я увидел, что она состарилась.
– Ну что ты, Лот!