Он отщипнул кусок хлеба и сделал вид, что сильно сосредоточен.
- Ешь, - приказала мать. Но тут же мягко прибавила: - А то и дистанцию-то не пробежишь. Совсем ты у меня исхудал, сыночек! - протянула руку, провела по его мягким вьющимся волосам.
- Я не пойду сегодня на каток, - заявил он и отодвинулся от ее руки.
- Как? - огорчилась мать. - Я сегодня специально с работы пораньше ушла. По-твоему, это легко в конце года?
- Ты же сама себе начальник.
- Думаешь? - усмехнулась. - Ты, видно, не представляешь, что значит начальник ДЭЗ. Все только спрашивают, а давать никто не дает. Машина сбила столб на углу Прокинского переулка - тут же жалоба. Коллективная, от всех прокинских жильцов: почему нет света? Ноги, мол, в темноте ломаем. А у меня электрики на овощной базе работают. А Лукьянов третий день не просыхает.
- Гони в шею.
- А кого вместо? Ты к нам пошел бы? То-то же. Все сейчас грамотными стали. Работать не желают, только деньги получать. А чуть что - жалоба. Сегодня позвонил мне один корреспондент. В нашу газету, говорит, поступило письмо. Учащиеся школы номер четыреста такой-то жалуются, что до сих пор не залит каток во дворе дома номер тридцать такой-то. Почему, спрашивает корреспондент, вы не создаете условий для зимнего отдыха школьников? Скоро каникулы, а им негде кататься. - Она резко отодвинула тарелку и посмотрела на сына.
- Им и в самом деле негде кататься, - пожал плечами Кирилл. - Почему до сих пор не залили?
- Кто заливать-то должен? Мы? А то ты не знаешь, сколько у нас рабочих! Вместо того чтобы писать, взяли бы да и залили. А то больно грамотные стали!
- У них уроки, - защищал собратьев Кирилл, - некогда.
- На роликах по улицам гонять есть когда? Да соседям окна бить!
Ну, пошла вышивать! Кирилл поднялся из-за стола.
- Я к Петьке, - сообщил, - готовиться к контрольной.
Выбежал на улицу и аж крякнул. Мороз - окрызеть! Схватил за уши, как тот хмырь-хозяин Ваньку Жукова, и ну драть! Еле до метро домчался. С ходу - юрк в белое облако. Теплое, как в бане. Даже буквы М не видно. Да и рассматривать-то незачем. Все и так знают, куда бегут. Многолетняя привычка. Инстинкт самосохранения.
Пятьдесят минут - словно один вздох. Один куплет любимой песни - и уже "Каширская".
Ну и ветрище! У метро хоть дома защищают, а тут пробирает до самой майки. Рванул было прямиком, через дворы, но снег глубокий, полны ботинки. Пришлось по проторенной дороге. Добежал до знакомой шестнадцатиэтажки, с ходу взлетел на седьмой, сел на ступеньку у двери: выйдет - а тут он. "Привет!" - "Привет!" - "Откуда?" - "Да так, мимо шел…"
А вдруг выйдет отец? Или мать? Что он им скажет? "Не пугайтесь, я ваш будущий родственник"? И что они ему на это ответят?
Кирилл поднялся со ступеньки и задом, задом - до следующей площадки. Тут и дверь видна, и если что, сигануть вверх можно. А из окна перспектива двора открывается. На случай, если Вика не дома. Как люди могут жить без телефона?! Сейчас бы он позвонил и все бы выяснил. Даже если бы трубку сняла не она, можно бы найти выход. Скажем, попросить Вику. "Ее нет дома". - "Спасибо", - и гуд бай, не дожидаясь дальнейших вопросов. А если скажут: "Одну минутку", тут нужно сделать вид, что тебя не поняли: мол, просил не Виту, а Витю. Или еще что-нибудь в этом роде. И чтоб никто не догадался… Да, если бы телефон!
А без него пускайся тут на всякие ухищрения! Напрягай до предела слух, чтобы услышать за дверью ее голос.
Черта с два тут чего услышишь! Гремит лифт, дверьми то и дело хлопают, у соседей динамик от натуги сейчас, кажется, треснет. Будь у него слух, как у Давида Ойстраха, и то бы ни шиша не расслышал. Надо спуститься ниже, на середину пролета. Нет, бесполез! Может, на секунду подойти к двери? Не подслушивать, нет! Просто на момент задержаться, спускаясь с лестницы. Вот так - вроде номер квартиры разглядывает.
Но тут за дверью что-то щелкнуло, и Кирилл скатился с лестницы. Быстрее лифта. На улице оглянулся на подъезд. Но оттуда вышел какой-то незнакомый мужчина. "Слава богу, что не Вика!"
Как все же узнать, дома или нет? Окна горят, но там могут быть одни родители. Или брат.
Отошел подальше: может, тень ее в окне увидит. Даже на дерево вскарабкался - бесполез! Обошел дом. И вдруг - пожарная лестница! Прямо у ее окна. Потряс! Как он раньше-то не додумался? Нет, подсматривать он, конечно, не собирается, просто глянет разок по пути вверх. И еще по пути вниз. Просто посмотрит. Во всяком случае, будет ясно, есть ли смысл ждать.
Он уже долез почти до третьего этажа, как на тропинке от метро к дому увидел Вику. Ее легкая, летящая походка. Ее короткое пальтишко. Она! А он карабкается по пожарной лестнице к ее окну. "Уж не собираетесь ли вы за мной шпионить, молодой человек?"
Кирилл прыгнул в сугроб. Хоть и высокий, но по пяткам садануло здорово. Прям мозги засветились.
Тряхнул головой - в порядке. Только снег во все стороны полетел - как от пропеллера. И за пазухой, и даже в ушах колет холодом. Кое-как отряхнулся и побежал к тропинке. Оказалось - не она.
Кирилл побегал, попрыгал - нет, так долго не выдержишь. Разыскал на пустыре какой-то деревянный ящик, несколько сухих палок и разложил костер. Не у самой тропинки, рядом. Отсюда виден и подъезд, и автобусная остановка, и поворот к метро. Потрясное место! И совсем не холодно - даже пар от одежды пошел.
А Вика не шла. Ни к дому, ни из. Скоро одиннадцать - мать снова вопить будет: "Где тебя носит? Я уже весь класс обзвонила!.."
Затоптал остатки костра, двинул к метро. Невезуха по всем параметрам! Зря ящик спалил, зря с третьего этажа сиганул.
Впрочем, в этой жизни ничего зря не бывает. Подумаешь - третий этаж! Сказала бы она: "Прыгни с шестнадцатого!" - и не задумался бы.
А среди ночи, проворочавшись несколько часов под теплым одеялом, вдруг включил свет и записал:
Скажи мне: "Погибни!" - и брошусь
С высокого самого этажа.
Буду лететь и насвистывать,
Душу парашютом распусти.
И орать стихи, и песни складывать,
И "Виват, Виктория!" кричать.
Погрыз ручку, подумал и приписал:
Ну а скажешь: "Живи",
и останусь.
Нет, не рядом - просто вдали.
Сделаю все, что прикажешь.
Ну, пожалуйста, - прикажи!
Сложил лист вчетверо, сунул под стопку учебников и юркнул под одеяло. "Завтра пошлю, - решил. - Нет, лучше передам в руки. Я должен ее видеть. А вдруг при мне станет читать? Нет, лучше по почте". Представил, как она получит письмо без обратного адреса и без подписи. Как, прочтя, долго будет вертеть листок в руках, стараясь угадать измененный почерк. Ломать себе голову: кто так потрясно сочиняет стихи?
Кирилл уснул, улыбаясь…
- Отдай!
- Нет!
- Сейчас же отдай!
- Нет.
- Тогда… тогда… берегись! - надвинулся на нее Кирилл.
- Да ты… как ты разговариваешь с матерью?! - закричала Елизавета Антоновна.
- А ты? Ты не имеешь права читать чужие письма. Отдай!
- Ты мне не чужой.
- Сейчас же отдай! - Кирилл подскочил сзади, выхватил письмо и выбежал из дома.
Елизавета Антоновна лежала на диване и слушала, как колотится сердце. Слез не было. Они появились позже - это она точно помнит. Тогда была тупая боль и этот оглушительный стук - то ли в сердце, то ли в висках. "Мой сын! Мой собственный сын! Готов убить, и все из-за какой-то…"
- Ты обещаешь мне, что не будешь с ней встречаться? - спросила Елизавета Антоновна, когда в один из вечеров они сидели на кухне и пили с Кириллом чай. - Обещаешь?
- Ну я же сказал, мам.
- Нет ты скажи: я больше не буду с ней встречаться. Ну?
- Тебе нельзя волноваться.
- Скажи, и я не буду волноваться.
- Ну я же сказал.
- Нет, ты этого не сказал. Не пообещал твердо.
Кирилл положил бутерброд с сыром и встал из-за стола.
- Куда ты, Кирюша?
Кирилл лежал ничком на диване, уткнув лицо в подушку. Его острые лопатки вздрагивали под тонкой рубашкой в синюю клетку.
- Прости, Кирюша, - положила руку на его вздрагивающую лопатку. - У меня, кроме тебя, никого нет. С тех пор как погиб твой отец… - осторожно провела пальцами по синим клеточкам на его спине. - Я же тебе только добра желаю. Ты такой еще неопытный, такой доверчивый. Тебя так легко провести, обмануть, в конце концов…
Лопатка под ее рукой напряглась, замерла.
- Разве я не права? Наделаешь глупостей, а потом всю жизнь будешь расхлебывать…
Плечо под ее пальцами дернулось.
- Ну, не буду, не буду. Ты был сегодня на подготовительных курсах? Бауманский очень серьезный институт. Надо дни и ночи готовиться. Ты…
Плечо снова дернулось.
- Не буду, не буду… Нет, я не против - заведи себе девочку, встречайся с ней - все это естественно. Но своего возраста. Кто с тобой на прошлом вечере все время танцевал? Света, кажется?
Кирилл вскочил с дивана - лицо красное, распухшее от слез.
- Ты за меня уже все решила, правда?
- Разве я тебе зла желаю?
- Ты всегда за меня все решаешь. Всю жизнь!
- Господи, откуда в тебе столько злости? Разве я…
- Всю жизнь меня за ручку водишь. И на каток, и на лыжню. И в театр, и… - Кирилл глотнул воздуху. - Я уже чхнуть без тебя не могу. Надо мной все смеются: "Сыночек-беби"! У меня нет друзей. Никого нет.
- А я? - тихо выдохнула Елизавета Антоновна.
- А ты? Ты в дом войти не успеешь, уже кричишь: "Уроки сделал?" Первый вопрос. С порога. Уроки, уроки, ничего, кроме уроков!
- Но это естественно. У тебя такой ответственный год. Поступление в институт…
- Ни в какой институт поступать не буду! Осточертело! - выкрикивал, багровея все больше и больше. - Все осточертело! Пойду работать!
- Это она тебе посоветовала? - холодно поинтересовалась Елизавета Антоновна.
Кирилл выбежал из комнаты, сорвал с вешалки куртку и, хлопнув входной дверью, исчез. Елизавета Антоновна так и осталась сидеть на диване.
"Не сдержалась!" - подумала, слушая его злой топот вниз по лестнице. Столько дней молчала, а тут не выдержала. Но разве это легко - делать вид? Сын гибнет, а ты должна прикидываться, что не замечаешь. Молчать, когда все внутри кричит. Что ты делаешь, сын? Опомнись!
На семь лет старше его! Разве она тебе пара? Ну что ты в ней нашел? Оглянись вокруг - сколько прекрасных молодых девочек. Умных, неиспорченных, достойных тебя.
Ведь через несколько лет она превратится в старуху - во всяком случае, по сравнению с тобой будет выглядеть старухой. Ты же сам будешь ее стесняться. Не сможешь на люди с ней показаться. И бросить ее не сможешь. С твоей-то совестливостью! Представляешь, какая это будет мука для вас обоих? А если еще и дети… Господи, только бы не это! Только бы не было детей!..
Елизавета Антоновна бессильно опустилась на диван. "Кирюша, Кирюша, ну разве я не права? Как же мне тебя защитить? Уберечь тебя для тебя же самого?.. Ведь я только добра тебе желаю".
Она знала, что Кирилл продолжает с ней встречаться. Чувствовала это всем своим больным сердцем. А та вцепилась в него мертвой хваткой. Потеряла надежду нормально выйти замуж и теперь хочет сосунка заарканить. Еще бы! Отдельная двухкомнатная квартира в центре, а у них - четверо в одной и у черта на куличках. Да и брат не сегодня завтра женится. Все рассчитала!
И от института его отговаривает. Ну естественно, на студенческую стипендию разве проживешь? Неспроста Кирилл о работе заговорил, неспроста! Ну и стерва! Хищница! Она ее насквозь видит.
А может, поговорить с ней? По-хорошему. Должна же она понять - не глупая, раз научным сотрудником в НИИ работает…
Ну где его до сих пор носит? Неужели опять к ней поехал?
- Игорь, у тебя Кирилла нет? Ну извини…
- Олег, мой Кирюша не у тебя?.. Где же он может быть?.. Как это "не волнуйтесь"? Он никогда так поздно не задерживался. Как то есть не поздно? Скоро двенадцать…
- Светочка, ты Кирюшу сегодня не видела?.. А не слыхала, куда он… Нет? Извини.
Кирилл вернулся во втором часу. Осторожно вставил ключ в замок, тихо открыл дверь. Надеялся прошмыгнуть. Но она стояла в коридоре. Ждала. Потому что чувствовала. И не ошиблась.
Кирилл стоял перед ней весь всклокоченный, глаза сияют, на лице глупая улыбка. И ни капли смущения! Мать долго не могла произнести ни слова! Потом спросила;
- Почему без шапки? На улице, мороз.
- Жара! - весело отозвался он и пошел к себе.
Она двинулась было за ним, но вовремя остановилась.
Разговаривать сейчас с Кириллом бесполезно. Он слишком счастлив. Слишком занят другим. Мать он даже не услышит.
"Поговорю завтра, - решила Елизавета Антоновна. - И не с ним, а с ней. Надо спасать сына…"
Собираясь в институт "к этой", Елизавета Антоновна волновалась, как перед первым свиданием. Все должно быть очень точно. Ни единого лишнего слова. Ни одного лишнего движения. Ради него, Кирюши.
Вначале - проверка. Нужно убедиться. Хотя материнская интуиция - лучший манометр. Но - для очистки совести: вдруг ошибается?
Однако она не ошиблась.
В ДЭЗе того района, где живет Виктория, ей подтвердили - общий язык со своими она, слава богу, всегда найдет, - что заявление на улучшение жилплощади Осокины уже давно подали в райисполком. Только им ничего не светит, таких, как они, сотни. Сын собирается жениться - может, к жене переедет. А у дочери все глухо. Хотя Виктория, как доверительно сообщила Елизавете Антоновне дэзовская коллега, спит и видит собственную комнату, где она могла бы оплакивать свою быстротекущую молодость.
В общем… все сходилось. Теперь - НИИ. Елизавета Антоновна все рассчитала точно. Обеденный перерыв, непринужденная обстановка. Вначале посмотрит издали - что почем. А потом подсядет с чашечкой кофе. Почти случайная встреча - оказалась рядом по делам фирмы. Район-то общий, Ленинградский…
Ho когда за сорок минут до обеденного перерыва оказалась в длинных гулких коридорах НИИ, почувствовала себя как на раскаленной сковородке. Подсматривать из-за угла - не в ее правилах. И вдруг… узнает Кирилл? Он ей никогда этого не простит. Пробежала какая-то светловолосая девушка, похожая на Викторию, и она быстро спряталась за колонну. А потом заперлась в туалете и унизительно отсиживалась там.
Может, уйти? Может, зря она вмешивается? Все же первая любовь! У Кирилла, конечно. Эта небось опытная, знает, как действовать. Дала сыну вкусить первых радостей - самых, как известно, острых - и теперь может делать с ним, что хочет. И от института отговорить, и в его квартиру прописаться. А потом турнуть их обоих - и ее и Кирилла. Размены, разъезды. Потому что на кой ей муж, который не сможет ее обеспечить. А Кирилл не сможет, тут и сомневаться нечего. Потому что сколько он будет зарабатывать без специальности? А если в институт поступит - то тем более. На студенческую стипендию не больно-то разгуляешься.
А вдруг не из-за квартиры? Вдруг у них и правда любовь?
Да какая ж может быть любовь с такой разницей лет?! Что она, совсем совесть потеряла?
А может, все же не вмешиваться? Пусть Кирилл сам разберется.
Но он же еще дите! Ослепленное первым чувством. Он же не видит, какая она на самом деле. Для него она - вся из солнечных брызг и морской пены. А когда увидит, будет уже поздно. Появятся пеленки, тут уж разбираться некогда. Еще и мать будет ругать, что вовремя глаза не раскрыла. Я-то, мол, глуп был, а ты-то куда смотрела?
И она пошла в институтскую столовую, тихонько пристроилась в хвост длинной очереди. Долго ждать не пришлось. Виктория появилась вскоре и, к счастью, ее не заметила: женщин, тем более пожилых, она, похоже, вообще не замечала. Подлетела к какому-то не сильно состарившемуся мужику с плешью, который подходил к кассе, сунула ему рубль: "Выбей рассольник и шницель. И запеканку". Побежала к буфету. Там тоже пристроилась без очереди. Втиснулась перед каким-то долговязым. В общем, та еще девица. Елизавета Антоновна другого и не ждала. Ей стало больно за сына: попасться на удочку этакой… Эх, дурачок, дурачок! А она-то еще угрызалась: вмешиваюсь, лезу в святая святых!
Виктория между тем приступила к обеду. В буфете она взяла еще и салат, яйцо под майонезом и шоколадку "Цирк" за тридцать пять копеек. Да, аппетит у нее будь здоров! Тут и двух зарплат не хватит, не то что Кирюшкиной стипендии.
Но каждое облако имеет светлую подкладку - Виктория пересидела всех поклонников, которые быстро справились со своим скромным меню и отвалили. И к тому времени, когда Елизавета Антоновна подсела к ней с чашечкой кофе, Виктория была одна.
- Здравствуйте, - начала Елизавета Антоновна чрезвычайно вежливо. - Я - Кирюшина мама.
Ох, как она вспыхнула! Лицо, шея, уши враз пунцовыми сделались.
А Елизавета Антоновна великолепно владела собой. Весь разговор провела в спокойном, доброжелательном тоне. Не сбилась ни на укор, ни на раздражение. И была очень горда собой, когда на прощание подала ей руку. Нет, Кирюша ни в чем не смог бы упрекнуть ее. Ни в чем. Даже когда Елизавета Антоновна спросила об аспирантуре, это вовсе не выглядело угрозой. Она ведь не стала намекать, что для поступления в аспирантуру, куда Вика нацеливалась, понадобится характеристика, заверенная институтским треугольником. А не дрогнет ли у этого треугольника рука, когда они прочтут обязательную фразу: "Морально устойчива, в быту скромна"? Нет, ничего подобного Елизавета Антоновна не говорила. Лишь ненавязчиво поинтересовалась: "Как дела с аспирантурой?" И все. Вполне объяснимое любопытство не совсем стороннего человека. Но Виктория, кажется, усекла - не глупая ведь.
Да, эта штучка тоже не лыком шита. Так невинно сумела распахнуть свои серые глаза - нет, довольно красивые глаза, надо отдать ей должное, - когда Елизавета Антоновна попросила ее (мягко, без нажима) не очень отвлекать Кирюшу от занятий: у него, дескать, такой ответственный сейчас период, конец года, подготовка к поступлению в институт и так далее. "Что вы! - воскликнула та, покраснев, - зря вы на что-то намекаете. У нас с Кириллом чисто дружеские отношения. - "Чисто дружеские"! - Елизавета Антоновна аж крякнула. Этой ли… о чистоте говорить! Но хоть краснеть не разучилась. - Мне казалось, я ему помогаю, - продолжала Виктория. - Рассказываю о его будущей профессии - я ведь тоже математик. Последнее время он почему-то охладел к учебе…" Посмотрела на Елизавету Антоновну, но та ничего не ответила, сдержалась. Хотя одному богу известно, чего ей это стоило. Подумать, какая нахалка! На что намекает? Охладел! Не из-за вашего ли чрезмерного опекунства и бдения, дорогая мамаша? Так это надо читать. Кто дал этой соплячке право вмешиваться в ее отношения с сыном? В чем-то упрекать ее, мать, которая его выкормила и воспитала. Одна, без отца. Всю жизнь ему посвятила. Но Кирилл ей тогда тоже бросил: "Ты меня лишила детства". "Легкость суждений - свойство молодости, - вздохнула про себя Елизавета Антоновна. - Надо переждать. С возрастом поумнеют".