"Дорогой Феодосий!" - письмо-притча, написанное в свойственном классической сатире иносказательном ключе. Правда, рисунок этого иносказания настолько прозрачен, что читатель легко угадывает адресата ядовитой критики: правящий класс Италии со всеми его паразитическими ответвлениями. В самом деле, достаточно, к примеру, поставить слово "полиция" на место "городской стражи", и мы получим четкое представление о деятельности, а точнее, бездеятельности нынешних охранников порядка. "Городская же стража, вместо того чтобы пресечь это кровопролитие, лишь раздувала его, что объяснялось, во-первых, полной ее деградацией и - как следствие - отсутствием четких приказов, а во-вторых, тем, что в уличных столкновениях, перед лицом людской ненависти, стража действовала с неэффективной, слепой жестокостью, говорившей лишь о внутренней ее слабости". А вот эта критика кажется прямо заимствованной из репортажей демократической прессы о ходе процесса над неофашистами, учинившими кровавую бойню в Милане в декабре 1969 года: "Закон попирался самой магистратурой, иерархи которой, пренебрегая достоинством, независимостью и гражданским мужеством, осуществляли свою власть по абсолютному произволу. Суд вершился вдали от места происшествия (процесс, упомянутый выше, проходил отнюдь не в Милане, а в Катандзаро, на юге страны. - А. В.), свидетелей либо подкупали, либо запугивали, обвинения выдвигались по наущению двора или сенаторов, приговоры были вопиюще несправедливыми". Действительно, неофашистов в Катандзаро практически оправдали, а анархисты, чья непричастность к преступлению была очевидна еще и 10 лет назад, подверглись жесточайшему моральному линчеванию.
Итак, "Два веса, две мерки"… Увлекательной получилась эта книга, неожиданной, хотя бы потому, что почти все имена здесь новы для массового читателя. И свое маленькое исследование о "маленьких людях" и больших бедах Италии мне хотелось бы закончить в той же струе, которой животворно омыты все рассказы этого сборника.
В январе 1983 года мы с женой возвращались из Италии поездом. Застряли в Венеции - где-то в нескольких километрах от вокзала застыл на путях наш благословенный прямой вагон "Рим-Москва", отключились табло справочной службы, замолкло шипение кофеварки в баре, погас свет, забастовка. В зале ожидания "первого класса", пребывание в котором дозволялось нашими билетами, было сумрачно, пусто и почему-то очень холодно. В мягких, но отталкивающих даже своим цветом серого льда креслах читали журналы человек пять чинных пассажиров. А сквозь пелену мелкого дождя и откуда-то вдруг взявшегося снега доносился смех. Мы пошли на него. С трудом втиснув свой багаж в гущу зала "второго класса" и кое-как устроившись на нем, мы оказались в тепле и уюте веселого разноголосья. Ходили по кругу бутыли деревенского вина, табачный дым волнами полз к грозным вывескам. "Не курить!". Сбросив пепел в оказавшийся рядом бумажный стаканчик, я тут же был зверски обруган беззубой старушкой, которая прошамкала, что стаканчик этот ее, что она из него всегда пьет (позже я узнал, что и живет она тоже здесь и всегда). А парень, сидевший напротив, тут же успокоил старушку - налил ей вина в свой стакан. И, пробросив между прочим, что зовут его Лука и что ждать нам часов 10–12 (так оно и оказалось), спросил: "Анекдот хочешь?"
В зоомагазине на самом видном месте стоят три клетки с попугаями. Под каждой цена: 100 тысяч лир, 150 и 300. Покупатель обращается к продавцу:
- Послушайте, почему такая разница в цене, ведь птицы все одной породы?
- Первый умеет говорить, - охотно объясняет продавец, - второй к тому же и читает.
- Ну а третий, третий?
- Он не говорит и не читает, но эти двое зовут его "шефом"…
И был смех. И была грусть.
Прочитайте эту книгу, и вы тоже поймете почему.
А. Веселицкий
Дино Буццати
ДВА ВЕСА, ДВЕ МЕРКИ
Перевод Л. Вершинина.
Бенджамен Фаррен, журналист, сел на диван, поставил на колени портативную машинку, вложил лист чистой бумаги, закурил трубку и, улыбаясь, начал писать:
Главному редактору "Нью глоуб"
Уважаемый господин редактор!
Как старый и преданный читатель еженедельника, которым Вы руководите твердой рукой и с большой мудростью, позволю себе выразить свое скромное суждение, побуждаемый единственно желанием внести пусть весьма незначительный вклад в дело, которому Вы с великой верой служите.
В последнее время на страницах "Нью глоуб" появляются статьи на самые разные темы за подписью некоего Макнамары. Не знаю, кто он и за какие заслуги приглашен сотрудничать в печатном органе, который вполне справедливо признан наиболее серьезным и авторитетным еженедельником нашей страны. Однако не только я, но и многие весьма культурные и занимающие высокое положение читатели целиком разделяют мое мнение, считая, что подобные статьи несовместимы с профессиональным достоинством и благородством устремлений, отличающими "Нью глоуб". Общие фразы, жалкие потуги на остроумие, длинноты, ошибки и т. д. и т. п…
Исписав целую страницу, он начертал: "Ваш искренний друг". Затем, сложив лист, сунул его в конверт, аккуратно вывел адрес, наклеил марку, взял шляпу и зонтик, вышел из дому и опустил письмо, после чего, с наслаждением вдыхая теплый летний воздух, отправился в редакцию "Нью глоуб".
- Добрый вечер, господин Фаррен, - почтительно поклонился швейцар.
- Добрый вечер, Джероламо, - добродушно ответил Фаррен.
В коридоре на втором этаже он встретил Макнамару.
- Здорово, старый пират! - приветствовал Бенджамен коллегу, дружески хлопнув его по плечу. - А знаешь, твоя вчерашняя статья совсем неплоха. Ты просто молодец!
Молодой Макнамара, покраснев, смущенно пробормотал "спасибо".
- Что новенького? - сразу же спросил Фаррен, входя в комнату хроникеров.
- Ничего особенного, - ответил его помощник. - Открытие выставки тканей, мелкая кража, конфискация наркотиков.
- Снова марихуана?
- Нет, на этот раз кокаин!
- Есть задержанные?
- Ни одного. Они чисто работали.
- Что ж, несколько суровых фраз не помешают. Вежливый, но твердый упрек начальнику полиции. Необходимо для порядка!
Бенджамен велел принести ему сведения, усмехнувшись, снял пиджак, подвинул пишущую машинку, закурил трубку и начал строчить:
Почти ежедневно мы слышим жалобы на плохое обслуживание, - тут Фаррен ухмыльнулся, заранее предвкушая эффект своей едкой остроты, - но никто не может пожаловаться на перебои в снабжении наркотиками. О нет, господа! Наш город имеет полное право гордиться - если только тут вообще уместно слово "гордиться" - тем, что он занимает первое место в стране по торговле проклятой отравой! Весьма прискорбно сознавать, что, в то самое время, когда честный гражданин после целого дня тяжелой общественно полезной работы спит сном праведника, негодяи выползают из грязных нор и сеют ядовитые семена разврата и дурмана. Разве это не самая гнусная форма преступления? Разве это не предательство по отношению ко всем порядочным людям? Разве это не равнозначно удару ножом в спину? А раз так, то неужели мы не вправе требовать от властей более энергичных и действенных мер?..
- Стой! Стой! - крикнула шоферу синьора Франка Амабили. (Платье из ангорской шерсти).
Великолепный серый "бентли", покачнувшись, застыл. Синьора с девичьей проворностью выскользнула из машины и тут же накинулась на возчика, застрявшего на подъеме.
- Тебе не стыдно? Лупить без пощады бедное животное, которое и на ногах-то не стоит? Ах ты негодяй!
- Но он идти дальше не хочет, - ответил возчик, снова ударив мула по спине ручкой хлыста.
- Ах не хочет идти! - воскликнула синьора Франка. - Я из общества защиты животных, - не унималась она. - Сейчас мы тебя кой-куда отведем.
- Но разве не видите, он просто заупрямился, - робко запротестовал возчик, понимая, что это неожиданное и странное вмешательство не предвещает ничего хорошего.
- Ну, и как же тебя зовут?
Франка Амабили вынула из сумочки записную книжку. Она научит этого подлого невежу обращаться с животными!
Час спустя она с мужем и подругой уже сидела в ресторане.
- Для начала креветки? - вкрадчивым голосом подсказал метрдотель. - Или, может быть, копченого лосося.
- О, прекрасная идея, - одобрила синьора Франко. - Мне порцию лососины.
Внезапно выхваченный из ледяной воды, где он весело гонялся за своими друзьями, лосось с немым изумлением озирался вокруг, судорожно разевая рот.
- Ого, да он на полцентнера тянет! - возликовал рыбак. - Эрнест, помоги, а то мне одному не справиться.
Непринужденно болтая, они бросили добычу в лодку. Там рыба еще долго билась в агонии, ее глаза молили о пощаде, и мутнеющими мыслями она уносилась к горному озеру, окруженному сверкающими ледниками.
- А на первое? - спросил метрдотель елейным голоском, вынув карандаш из блокнота.
- Я не голодна, - сказала Франка Амабили. - Принесите мне бульон, а потом телятину, обвалянную в сухарях, но только парную.
Совершенно ошалевший теленок оглянулся назад, ища защиты, но вокруг были столь же обезумевшие от страха животные. Рев, глухие удары, хриплые голоса людей. По морде больно хлестнул железный прут, заставив вскинуть голову. Он попытался спастись бегством, но что-то схватило его словно клещами и приковало к месту. Надвинулась черная тень. Запах крови. Теленок жалобно замычал. Огненная яростная струя пронзила ему череп.
- А сейчас я вас повеселю, - сказала синьора Амабили. - Со мной приключилась забавная история. Знаешь, Джулио, тот перекресток у подземного перехода? Там один возчик, форменный негодяй…
Семь человек, работая киркой и заступом, отыскали наконец подземный ход и проникли ночью в гробницу фараона. Там они нашли несметные сокровища. Не успели они вынести награбленное, как стража подняла тревогу. Когда они выбрались наружу, сгибаясь под тяжестью массивных золотых украшений, их плотным кольцом обступили люди.
Появился палач. Первые лучи солнца осветили розоватый песок и на нем семь плавающих в крови голов. Всемогущий господь с высоты небес взглянул на землю и все увидел. На мгновение он смежил веки.
Когда он вновь открыл глаза - сколько времени прошло? - всего мгновение, равное, должно быть, тысячелетиям - семь человек, также вооруженных кирками и заступами, пытались раскопать потайной ход. Была глубокая ночь, и божественная луна озаряла нежным светом неподвижные камни пустыни. Наконец таинственные незнакомцы проникли через подземный ход в гробницу фараона. На земле валялись драгоценные камни, золото, несметные сказочные богатства! Когда они выбрались наружу со своей фантастической добычей, безжизненная равнина все еще была залита печальным светом уплывавшей за горизонт луны, но у входа их ждала толпа взволнованных людей.
Тишину ночи разорвали аплодисменты. Несколько молодых людей подбежали к главарю шайки и забросали его вопросами. Вспышка магния. Толпа глухо зашумела.
- Мне нечего сказать, - надменно ответил главарь грабителей. - В свое время я доложу обо всем королевскому археологическому обществу.
Освещенные заходящей луной, журналисты бросились к машинам и помчались через пески пустыни в город, чтобы передать в столицы крупнейших государств телеграфные сообщения об удивительном открытии.
К главарю шайки торжественно приблизился араб и, низко склонившись, протянул узенький бланк. За ним подошел второй, третий. И каждый подавал телеграмму из далеких стран. Это были поздравления глав правительств руководителю археологической экспедиции. Это была всемирная слава.
Под портиком стоял плохо одетый человек, держа в правой руке кончик веревки. Другой конец веревки был пропущен через большую круглую дыру в лежавшую на тротуаре коробку из-под обуви. Словно боясь, что кто-то сможет открыть коробку изнутри, ее владелец положил сверху камень весом килограмма в четыре.
- Ну, не упрямься, Пиролино, - говорил человек, обращаясь к коробке и делая вид, будто слегка дергает веревку. - Не бойся, покажись добрым господам. Что поделаешь! - И человек обернулся к нескольким зевакам, как бы прося у них прощения: - Сегодня он не в духе! Обиделся, видно! А ведь только вчера он даже сальто-мортале сделал. - Затем снова обратился к коробке: - Вылезай же, Пиролино! Не заставляй любезных зрителей так долго ждать. А вот и две барышни подошли. Неужели ты, Пиролино, не хочешь посмотреть, какие они красивые?! - Тут человек подпрыгнул. - Видели, синьоры, видели? Он на мгновение высунул мордочку! А вы, барышня, ничего не заметили?
- Сама не знаю, - засмеялась девушка. - Я как-то не успела разглядеть хорошенько.
- Хватит, Нэнэ, пошли, - сказала подруга, незаметно толкнув ее локтем. - Нечего терять время попусту!
- Почему же попусту? - воскликнула Нэнэ. - По-твоему, Минни, он не покажется?
- Кто?
- Да зверек.
Минни залилась громким смехом.
- Нет, ты просто неподражаема, Нэнэ. Неужели ты еще не догадалась, что в коробке ничего нет? Ведь он же шарлатан! А этот фокус ему нужен, чтобы привлечь внимание прохожих. Потом в удобный момент он вытащит из кармана лотерейные билеты и начнет предлагать их всем.
Так, весело болтая, девушки дошли до картинной галереи. Решили зайти. В тот день был вернисаж мексиканского художника Хосе Уррубии. На стенах - примерно двадцать больших картин, сплошные переливы желто-коричневых пятен. Седой, с мясистым носом господин в бархатной куртке давал объяснения окружавшей его группе дам.
- Вот, - он показал на картину, исчерченную наползавшими друг на друга маленькими ромбами, - это произведение весьма типично для второго периода творчества Уррубии. Картина принадлежит музею в Буффало. Как видите, здесь тональность довлеет над ритмическим поиском, который, однако, всегда налицо на полотнах Уррубии. Правда, вы можете возразить, что поэтическая модуляция тут менее заметна, гм… гм… менее насыщена, чем в его ранних картинах. Зато какая свобода выражения! И в то же время какой строгий, суровый, я бы даже сказал, диалектический хроматизм. А теперь, дорогие друзья, перейдем к удивительному документу эпохи - "Диалогу пятому". Знаете, как охарактеризовал его Альберт Питчелл? Маникеизм, маникеизм tout court. Вдумайтесь только. Маникеизм! Дуализм противоположных импульсов драматизирует фундаментальное единство картины, внезапно возникающее со всей очевидностью из… гм… гм… из орфического raptus, который только Уррубия мог детерминировать, что он и сделал, подчинив его геометрическому скандированию. Тут, естественно, у нас возникает желание отожествить определяющий лирический момент, как бы это сказать… с метафизической случайностью графизма…
Минни в экстазе упивалась каждым его словом.
- Довольно, идем! - прошептала Нэнэ подруге, толкнув ее локтем. - Я ничего в этих картинах не понимаю.
- Ну, знаешь! Прости меня за откровенность, но у тебя вкусы провинциалки. Ведь это просто чудо!
ЗАБАСТОВКА ТЕЛЕФОНОВ
Перевод Л. Вершинина.
В день забастовки с телефонами творилось что-то неладное. К примеру, говоришь с кем-нибудь - и вдруг в разговор врываются чужие голоса или ты сам вмешиваешься в чужие разговоры.
Около десяти вечера я минут пятнадцать пытался дозвониться приятелю. Не успел я набрать последнюю цифру, как стал невольным участником чьей-то беседы, потом второй, третьей, и вскоре началась полнейшая неразбериха. Это была как бы общая беседа в темноте: каждый внезапно вступал в нее и столь же внезапно пропадал, так и оставаясь неузнанным. Поэтому все говорили без обычного притворства и стеснения, и очень скоро создалась атмосфера общего веселья и легкости, свойственная, верно, удивительным и буйным карнавалам прошлого, эхо которых донесли до нас старинные легенды.
Вначале я услышал голоса двух женщин, беседовавших - не правда ли, странно… - о нарядах.
- Ничего подобного, я ей говорю: мы же условились - юбку вы мне сошьете к четвергу, сегодня уже понедельник, а юбка все еще не готова. Знаешь, что я ей сказала: дорогая синьора Броджи, оставляю юбку вам, носите себе на здоровье, если она вам подойдет…
У женщины был тоненький, писклявый голосок, и она тараторила без передышки.
- Умнее не придумаешь! - ответил ей молодой, приятный и нежный голос с эмильянским акцентом. - И что же ты выиграла? Пожалуй, она еще словчит и материал тебе подменит. От этой особы всего можно ожидать.
- Ну это мы еще посмотрим! Ты себе не представляешь, как я разозлилась, я была просто вне себя от ярости. Ну можно ли стерпеть подобную наглость! Ты, Клара, когда пойдешь к ней, прошу тебя, скажи ей прямо в глаза, что так не обращаются с клиентами, - сделай такое одолжение. Кстати, Коменчини тоже больше не собирается у нее шить, потому что она испортила ей красный труакар. В нем бедняжка Коменчини на пугало похожа Вообще с тех пор, как эта особа стала модной, она совсем распоясалась. А помнишь, еще два года назад она юлила перед нами, рассыпалась в комплиментах и уверяла, что просто счастлива шить для таких элегантных дам, а теперь, видите ли, с нее самой надо пылинки сдувать. Она даже говорить стала по-иному, ты заметила, Клара? Заметила, да? Завтра иду к Джульетте, и мне просто нечего надеть. Что ты мне посоветуешь?
- Полно, Франкина, да ведь у тебя гардероб ломится от платьев, - спокойно ответила Клара.
- Что ты, все это - дикое старье: последний костюмчик я сшила еще прошлой осенью, помнишь, такой хорошенький, фисташкового цвета. К тому же мне…
- Знаешь, а я, пожалуй, надену зеленую широкую юбку и черный джемпер. Черное всем к лицу. А ты как думаешь?.. Может, все-таки лучше надеть шелковое платье? Ну то, новое, серое. Хотя оно скорее вечернее, тебе не кажется?
В этот момент ее перебил грубый мужской голос:
- Вам бы лучше, синьора, обрядиться в платье цвета выжатого лимона, а на голову напялить мамину шляпу с лентами.
Молчание. Обе женщины сразу умолкли.
- Что же вы не отвечаете, синьора Франкина? - продолжал незнакомец. - Может, у вас язык отнялся? Представляете себе, вдруг он откажется служить. Вот было бы несчастье! Верно?
Несколько человек дружно рассмеялись. Остальные, должно быть, молча слушали, я в том числе.
Тут уж Франкина не удержалась и сердито зачастила:
- Вы, синьор, не знаю, как вас зовут, просто невежа и грубиян: во-первых, потому, что непорядочно подслушивать чужие разговоры, это всякий воспитанный человек знает, а во-вторых…
- Ого, да вы мне целую лекцию прочитали! Ну, не сердитесь, синьора, или, может, синьорина… Ведь я просто пошутил. Извините меня! Если бы вы со мной познакомились, то, надеюсь, сменили бы гнев на милость.
- Да оставь ты! - посоветовала Клара подруге. - Стоит ли обращать внимание на какого-то мужлана! Повесь трубку, я тебе потом перезвоню.
- Нет-нет, подождите секунду. - Эти слова принадлежали другому мужчине, судя по голосу, более вежливому и, я бы сказал, более опытному. - Еще два слова, синьорина Клара, иначе мы никогда не встретимся!
- Ну, не велика беда.