Понятия не имею, какое отношение все это имеет к свободе, но Осли начинает сам это расказывать.
– Я не собираюсь зарабатывать деньги на своих идеях! – кричит он. – Меня не интересуют патенты, авторские права и торговые марки!
Последние слова он чуть ли не выплевывает.
– Все, что необходимо, – свобода использовать технологию и сама технология! Вся техника станет принадлежать людям бесплатно, всем, кто захочет ее использовать, безо всяких засранцев, стоящих и собирающих со всех деньги!
– Даже если из-за этого ты погибнешь? – спрашиваю я.
Глаза Осли сверкают сквозь толстые стекла очков совершенной уверенностью.
– Если я умру, технология все равно будет открыта! Кто-нибудь выяснит, как это делать! Люди будут делать лекарства и наркотики у себя дома! Это неизбежно, точно так же, как люди научились подсоединять компьютеры к телефонным линиям и изобрели Интернет!
– Ага, и тот, кто найдет ответ, получит тонну денег, – говорю я.
Осли глядит на меня с высоты абсолютного морального превосходства.
– Эта информация должна быть бесплатной, – говорит он. – И я сделаю ее бесплатной.
Похоже, что последнее, в чем я нуждаюсь этим вечером, так это в лекции яростного самовлюбленного чудика. Напомнив себе, что я очень высокого роста, выгляжу, как Клингон, что я убийца, я уже собираюсь встать, схватить Осли, швырнуть его на пол и объяснить ему, что он сделает все, что я скажу, иначе я его долбаной тупой головой в мяч поиграю.
Но я этого не делаю. Ведь на самом-то деле я не такой.
Я просто ухожу вместе с телохранителями, возвращаюсь в свою кабану и учу текст на завтра, пока не приходит время спать. Звонит Трейси, звукооператор, но я говорю ей, что несколько не в себе, чтобы сегодня с ней встречаться.
Три раза с кем-то сексом позаниматься – так и до серьезных отношений недалеко. И я решаю, что больше не буду с ней встречаться.
– Я хочу сделать все круче, – говорит мне Хэдли. – Я хочу, чтобы ты тут, на хрен, играл по полной, Шон.
Когда Хэдли исполняет свои обязанности режиссера, сидя под навесом или тентом в окружении мониторов, разговаривая с подручными через гарнитуру или мегафон, он перестает быть кривляющимся и дергающимся истериком, таким, каким он является все остальное время. Когда Хэдли ведет съемку, он в своей стихии. Он властен, решителен и спокойно говорит тебе, чего он хочет.
Хотя он все равно придурок.
Ладно, сейчас я потерплю указания. Лучше они будут исходить от режиссера съемок, который знает, как разговаривать с актерами, чем от того, кто изображает Иегову, сидя в маленькой комнате со своим баристой, мачиато и комплексом Наполеона. Пусть все будет так, как есть.
На самом деле я в глубочайшей депрессии. Миссис Треваньян гробит фильм, фильм угробит мою карьеру, и я уже не жду окончания съемок.
Я знаю, что должен быть живым воплощением быстроты, дерзости и профессионализма, что должен отдать все и быть рад, просто потому, что мне еще дают работать, но начинаю сомневаться в том, что получу за это хоть какое-то вознаграждение. Я всю жизнь был упорным профессионалом – даже людей убивал, – и досадные помехи типа миссис Треваньян и безымянных снайперов "Триколора" не отнимут у меня этого счастья.
Внезапно я задумываюсь насчет того, с чего это я решил пойти на первую роль. Я никогда не играл главных героев. Да и работа в кино и на телевидении требует разной актерской игры.
Звезды телевидения спокойны. Даже если их персонажи не особенно восхитительны, они воспринимаются людьми с симпатией, по-соседски. В конце концов, они те, кого вы каждую неделю к себе домой приглашаете. Если они вам не нравятся, вы просто не будете смотреть их фильмы.
Кинозвезды, напротив, страстны. Им надо гореть очень ярко, чтобы заполнить собой экран в десять метров высотой и удерживать внимание переполненных кинотеатров.
Вот почему очень немногие звезды телевидения успешно переходят в кино. Это требует от них не только иных умений, но и иного личностного подхода. Вместо дружеского отношения здесь требуется властное.
Аналогично, некоторые кинозвезды просто слишком масштабны для телевидения. Джек Николсон приковывает к себе взгляд в кино, но ты не станешь раз в неделю смотреть по телевизору фильм с его участием. Телевидение просто не вместит громаду его личности.
Мне кажется, у меня неплохо получается сниматься в кино. Все, конечно, говорят, что я крут, но никто ведь не скажет тебе откровенно, хорошо ты играешь или плохо. Я мог бы взяться сам просматривать отснятое, но для такого у меня никогда не хватало уверенности в себе.
А теперь я и особого смысла в этом не вижу.
Я как-то продираюсь сквозь съемки, Хэдли заявляет, что он доволен той энергией, которую я вкладываю в роль. Я возвращаюсь в кабану, чтобы принять душ и поужинать, а потом – хвала Богу – охранники говорят, что ко мне пришел Юнаков, главный реквизитор.
Он приглашает меня на вечеринку у себя в номере, попутно соболезнуя мне. Мне уже давно хочется вырваться из наполненной цветами депрессии, и я с готовностью соглашаюсь.
Почти такая же вечеринка, как в прошлый раз, вот только Осли прячется, никакой марихуаны нет, не в последнюю очередь – из-за пары мексиканских полицейских, которые к нам присоединились. Обычные полицейские, линейные, которых оставили, чтобы поддерживать порядок и охранять нас, совершенно не такие, как парни из ПФМ в неприметных гражданских костюмах, которые продолжают расследовать убийство Лони. Видимо, у этих двоих свободное от дежурства время, поскольку они хлещут коньяк так, будто никогда в своей жизни не пробовали дорогой импортный "Наполеон". Оба майя по крови, ростом около метра пятидесяти.
Я гляжу на пистолеты у них на ремнях, на два автомата "Хеклер унд Кох", которые они поставили в углу вместе с ружьем для стрельбы по беспилотникам, и в мою голову начинает легонечко прокрадываться план действий.
Я решаю, что надо подружиться с копами.
Я подливаю им коньяка. Разговариваю с обоими, спрашиваю их об их жизни. Гектор, который говорит по-английски получше, более молчалив, а вот Октавио очень экспрессивен, яростно жестикулирует, говорит громко, а еще у него природный дар подражания. Я спрашиваю его, не думал ли он когда-нибудь о карьере актера.
Они совершенно ошеломлены тем, что крутая голливудская звезда проявила к ним интерес. Наперебой рассказывают истории о своей службе, которые, хотя и похожи на правду, скорее всего, случились не с ними, а с кем-то еще.
Когда вечеринка подходит к концу, я приглашаю Гектора и Октавио прогуляться, я, великан на фоне двух крохотных полицейских, едва выше ростом тех автоматов, которые они несут на наплечных ремнях. Они позволяют мне пройтись с их ружьем. Я привожу их к маленькой пристройке, туда, где прячется Осли, и внимательно пересчитываю стеклянные двери из патио, пока не нахожу номер Осли.
И предлагаю им, за тысячу долларов, стрельнуть в эту дверь завтра днем, тогда, когда я сам буду на съемках. Говорю, чтобы брали прицел повыше, чтобы никого не убить.
Они настолько пьяны, что не видят ничего ужасающего в моем предложении, в конце концов, тысяча долларов – это их трехмесячная зарплата. Правда, Гектор несколько озадачен.
– Но зачем? – спрашивает он.
– Ради популярности, – говорю я им и подмигиваю. Похоже, такой ответ их устраивает.
– О’кей, – говорит Гектор. – Но нам нужно еще пять сотен.
– Для чего?
– Заплатить сержанту, чтобы исчезли улики.
В процессе разговора я был прилично пьян, но на утро я вполне хорошо помню все сказанное и начинаю собирать наличные. Мы в той части Кинтана Ро, где полно американцев и американских долларов, так что взять в банке пару тысяч – не проблема. Затем я отправляюсь к гримерам.
Мы снова снимаем сцену под водой. Мне предстоит провести на съемках шесть часов, но находится куча технических проблем, хаоса сегодня несколько больше, чем обычно, да и океан не идет нам навстречу – то солнце не там, то облака, и приходится сделать столько дублей, что я работаю почти двенадцать часов, большую часть которых провожу в океане. Когда я выхожу из гримерки и иду в кабану, уже почти десять вечера.
Охранники входят в кабану прежде меня, чтобы убедиться, что там не затаились убийцы, и, к их удивлению, обнаруживают в запасной спальне Осли и Мелин. Я изображаю куда большее изумление, чем на самом деле, спрашивая Осли, что они тут делают.
– Э-э, мы можем наедине поговорить? – спрашивает в ответ Осли.
Охранники проверяют его на наличие колюще-режущих, а затем тихо выходят наружу.
Я сажусь в кресло позади вазы с увядающими траурными цветами.
– Чем могу помочь? – спрашиваю я.
Осли выглядит плохо. Небрит, всклокочен, все время ощупывает себя руками, так, будто хочет убедиться, что он еще здесь.
– Они сегодня снова в него стреляли! – в бешенстве кричит Мелин.
Я гляжу на Осли.
– Я сбежал прежде, чем полиция заявилась, – говорит он.
Я тщательно скрываю бурную радость.
– Мне очень жаль, но ты больше не можешь здесь прятаться, сам понимаешь. Мне не хочется, чтобы у меня сидел человек, в которого стреляют.
Мелин смотрит на Осли.
– Скажи ему, – говорит она. – Скажи, о чем ты думаешь.
Тот слегка вздрагивает.
– Я думал о том, о чем мы позавчера вечером говорили.
Я делаю клингонское лицо и серьезно гляжу на Осли.
– Может, напомнишь? Поскольку я запомнил только твою лекцию о свободе.
Он передумал из-за Мелин, а еще, конечно же, из-за пуль, которые Гектор выпустил в стеклянную дверь номера. По большому счету, я победил. Поэтому я не вижу ничего плохого в том, чтобы ткнуть его носом в его собственную глупость.
Когда мы заканчиваем разговор, я решаю позволить ему остаться на ночь, а потом спрятать где-нибудь еще. Потом отправляюсь прогуляться, нахожу Гектора с Октавио и доставляю им и незнакомому мне сержанту немалую радость, не меньшую, чем моя собственная.
Если ты голливудская звезда, тебе открываются многие двери. Поэтому у меня, сами понимаете, не уходит много сил на то, чтобы устроить разговор с Хуаном Германом Контрерасом. Сначала я выхожу на связь с его братом, владельцем грузовой компании, а потом, когда мне наконец сообщают, что он со мною встретится, я отправляюсь с подарками. Бутылкой очень дорогого бурбона, выпущенной ограниченной серией, 3D-принтером Осли, колбой, которую он показывал мне на вечеринке, и канистрой мерзкого каберне.
Встреча держится в тайне до последнего момента. Мне высылают координаты GPS, и я еду в указанную точку с телохранителями. Мы приезжаем к недостроенному "Бургер-Кингу" с видом на море и перекатывающиеся через риф волны. Там меня ждет его брат, Антонио. От нас требуют убрать мобильные телефоны в пластиковый мешок и спрятать на стройке, поскольку копы могут следить за нами через блоки GPS, встроенные в них. Мы едем следом за "Шевроле Тахо", в котором сидит Антонио, сквозь джунгли, через несколько ворот, которые охраняют рослые и дюжие мексиканцы, хорошо вооруженные, а затем прибываем к скромному бунгало с черепичной крышей, такому, каких миллион в Калифорнии.
Охранники совсем не рады этому, но я босс, и они вроде обязаны делать то, что я скажу. Им говорят остаться в машине. Охранники Антонио помогают мне перенести в дом оборудование, и я встречаюсь с виновником торжества.
Я разодет, как Крестный Отец Гринвич Виллидж. Серый тропический костюм, красный галстук, туфли в дырочку. Подровнял бородку, начисто побрил голову. Надеюсь, что я похож на клингона-мафиози.
Наверное, следует извиниться за то, что я снова укажу на то, что я выгляжу зловеще и очень чудно. Мной можно маленьких детей пугать. И прислугу я пугаю, выскакивая из-за угла среди ночи.
Плюс к тому, за годы отчаяния, когда я боролся за выживание, если я и играл, то громил. Поэтому хорошо научился выглядеть угрожающе, когда это необходимо.
Хуан – человек настолько угрожающий в реальной жизни, что ему даже не надо выглядеть страшным. Галстука он не надел. Опрятный мужчина лет сорока в простой хлопчатобумажной деревенской рубашке, штанах с завязками и сандалиях. Я заранее подготовился к встрече и знаю, что самый разыскиваемый в Мексике человек – бывший старший офицер из ПФМ, перешедший на Темную Сторону. Вид у него человека военного, и он явно с трудом сдерживает любопытство по поводу того, что же привело сюда меня.
Он белозубо улыбается и пожимает мне руку. Я преподношу ему бурбон, а он приглашает меня сесть в кресло, настолько богато украшенное резьбой и росписью в центральноамериканском стиле, что, пожалуй, ему место не в доме, а в музее народного творчества.
Он и его брат Антонио также садятся.
– Я так понимаю, у вас на съемках несчастье случилось, – говорит Хуан.
– Боюсь, что так, – отвечаю я.
– К сожалению, вынужден сказать, что ничем не могу помочь, – говорит он. – Полиция окружила вас своими людьми, а они и я…
Он небрежно машет рукой.
– …не работаем вместе.
Он думает, что я пришел к нему просить о защите. Я же, напротив, сам хочу вытянуть из него деньги. Но сначала – немного лести.
– Я впечатлен, – говорю я. – Вы прекрасно говорите по-английски.
– В свое время я работал с вашим Управлением по контролю за оборотом наркотиков, – отвечает он, игнорируя лесть. – Когда был заодно с полицией.
Я уже думаю, не спросить ли его насчет спецагента Селлерса, но не делаю этого.
– Мои дети и я с удовольствием смотрели "Бегство на Землю", – говорит он. – Вместе.
У прямо меня греет сердце подобная очаровательная семейная сцена, Хуан и его дети, поглощенные драмой на экране телевизора, в то время как подручные вождя занимаются своими кровавыми делами, контрабандой, поножовщиной, стрельбой и отрезанием голов.
– Благодарю вас, – говорю я. – Эти съемки были для меня чем-то особенным.
Мы некоторое время разговариваем про киноиндустрию вообще и здесь, в Мексике. Он выражает соболезнования в связи со смертью Лони. Похоже, ему все известно о "Рифе Отчаяния", но сюжетная линия его несколько забавляет. Я рад уже тому, что он вряд ли собирается отрезать мне голову.
– Интересно, – спрашиваю я, – не знаете ли вы Осли Рамиреса?
Он непонимающе глядит на меня.
– Он вроде изобретатель, – говорю я. – Тот человек, которого пытались убить неизвестные.
Он явно удивлен.
– Так, значит, не Лони Роув? – спрашивает он.
– Лони погибла случайно, – говорю я ему, уверенный, что он и так это знает. – Можно мне кое-что показать?
Я провожу демонстрацию опыта с вином, точно так же, как это делал Осли в номере Юнакова. Даю Хуану попробовать ужасное на вкус молодое вино, потом заливаю каберне в контейнер Осли, дожидаюсь, пока пройдет реакция, охлаждаю продукт до комнатной температуры и даю ему. Попробовав, он приподнимает брови.
– Это лишь одно из изобретений Осли, – говорю я. – Некоторые другие вы можете найти в сети.
Я многозначительно гляжу на него.
– Достаточно посмотреть на один из этих сайтов, чтобы понять, что он работает над этой технологией, чтобы изготавливать наркотики.
По лицу Хуана пробегает тень. Я стараюсь не дрожать. Он более не вежливый хозяин, не совсем. Теперь он – владыка преступной империи. Жесткий и очень расчетливый. Теплая атмосфера исчезает.
Не будь поставлена на карту моя карьера голливудской звезды боевиков, я бы на тысячу миль к нему не приблизился.
– Ваш мистер Рамирес хочет продать мне технологию? – спрашивает он.
– Нет, – отвечаю я. – Это было бы слишком опасно.
Хуан поднимает голову, глядя на меня вопросительно, но с каменными глазами.
– Как только станет известно, что технология существует, ее будет невозможно контролировать, – замечаю я. – Для изготовления наркотиков людям будут необходимы лишь 3D-принтер и некоторые исходные реактивы, а также инструкции из Интернета. Люди в Штатах начнут сами делать наркотики и смогут продавать их дешевле, чем вы.
Хуан смотрит на меня, как мальчишка на муху, перед тем как ей крылья оборвать.
– Можно спросить, а вам-то с этого какой интерес? – спрашивает он.
До этого я стоял, демонстрируя технологию, но теперь я возвращаюсь к расписному креслу и сажусь, спокойно глядя на Хуана, не хуже его самого.
– Я хочу спасти Осли Рамиреса от неприятностей, – говорю я. – Кто-то пытается убить его, а в этом нет никакой нужды.
Он смотрит на меня, не моргая. Готовясь к встрече, я узнал, что за последние пару лет его организация убила не меньше двадцати тысяч человек. Не просто убила, но пытала, калечила, рвала на куски, взрывала и сжигала заживо.
Но мне тоже доводилось убивать. Не то что я этим особо горжусь, но об этом известно, и если Хуан тоже готовился к встрече, он это знает. Может, с его точки зрения я достоин хоть какого-то уважения.
– Убить Осли сейчас будет ошибкой, – говорю я. – Когда он понял, что за ним кто-то охотится, он позаботился о том, чтобы другие люди знали о ходе его исследований. Люди, которым он доверяет. Юрист там, друг сям. Так что, если с Осли что-то случится, информация станет достоянием гласности.
Это правда, в достаточной мере. Хотя что сделал Брюс Кравиц в своем кабинете на верхушке "ПанКосмос Билдинг" с PDF-файлом, который я ему выслал, я могу лишь догадываться.
Лицо Хуана будто высечено из камня.
– Вам известны эти друзья Рамиреса? – спрашивает он.
– Нет. И я не желаю знать их имена, равно как и ничего не понимаю в этой технологии. Я же актер, а не ученый.
А еще, возможно, я не хочу, чтобы меня пытали из-за информации, которой я не обладаю.
– И что хочет этот Рамирес? – спрашивает Хуан.
– Честную плату за свои открытия, – говорю я и кладу на стол листок бумаги.
Я провел некоторые расчеты, исходя из открытой информации о бизнесе Хуана. У него годовая выручка порядка 20 миллиардов долларов, 6 миллиардов чистой прибыли. На него работают около 150 000 человек, не считая чиновников, которым он регулярно платит взятки.
– Чтобы открытия Осли никогда не увидели света белого, он хочет 25 миллионов долларов. 25 миллионов долларов в год.
Вполне разумная цифра. Одна из сложностей бизнеса Хуана – куда вкладывать вырученные деньги. Иногда их приходится просто складывать в гаражах и пустых комнатах. Когда арестовывают хончо этих картелей, иногда находят по 100 и больше миллионов долларов наличными, сложенными в одной комнате просто потому, что их больше девать было некуда.
– Можете сделать такое вложение денег, можете не делать, – говорю я. – Вы лучше меня знаете свой бизнес.
Я киваю в сторону листка бумаги.
– Это номер счета на Каймановых островах. Если деньги там появляются, мы узнаем, что вы вложили их в Осли, и он начинает заниматься исследованиями в другой области, не имеющей никакого отношения к вашему бизнесу.
Хуан смотрит на листок, не прикасаясь к нему. Счет на Каймановых островах мой, попытка сбежать от налогов вашего покорного слуги. Некоторые деньги, выделенные на "Риф Отчаяния", – из Франции, другие – из Японии, и Брюс Кравиц посоветовал мне держать их в офшоре. Через Штаты они не проходили, и мне не придется платить с них налоги, пока я их не переведу на родину.
– Я могу сделать лишь одно замечание, – добавляю я. – Эта технология… она обязательно будет открыта рано или поздно. Кто-нибудь повторит исследования Осли, и тогда…
Я пожимаю плечами.