ХАМЕЛЕОНЫ В РИЗАХ
Наши прадеды были людьми верующими. Не находя справедливости на своей горькой земле, они верили в "высшую справедливость" - верили в бога и неистово ему молились. Но служители боговы обманывали их так же, как обманывали купцы, чиновники, управители. "Не убий", "Не обмани ближнего", "Будь терпелив", - внушали они. А сами порой совершали такие гнусные преступления, что существуй бог на самом деле, он давно бы потерял терпение и покарал, за грехи прежде всего церковников.
Церковь всегда была хамелеоном: к каждому времени она приспосабливалась по-своему. То она карала за грабежи и убийства, то продавала квитанции на искупление вины за это. То жгла на инквизиторских кострах за научные открытия, то брала эти открытия себе на вооружение.
Несколько лет назад в финском городе Лахти я побывал в такой церкви, которой могло бы позавидовать самое высокомеханизированное предприятие. Здание церкви построено в самом современном стиле. Внутри него красивые светильники, сделанные в форме креста, удобные скамьи. Отопление проведено под полом, одна из стен сделана целиком из стекла. В зале для богослужения может сидеть шестьсот человек Но если мест не хватит, священник нажмет кнопку и стена, отделяющая соседний зал, автоматически раздвинется, добавляя еще триста мест. Алтарь священника превращен в настоящий пульт управления: там и микрофон и масса всевозможных кнопок. Надо ударить в колокола - священник нажимает кнопку. Надо "священную" музыку - тоже. В этой церкви есть все, что угодно: столовая, гимнастический зал, комнаты для занятий ребят и даже… бомбоубежище. Заманить в церковь теперь становится труднее, вот и пускаются церковники на всякие ухищрения.
Во вое времена служители церкви всегда жили лучше тех, чьи души они "спасали". В тот год, когда из Тобольска вышел отряд Дмитрия Копылова искать таинственную Силькарь, в Тобольском софийском доме, где жил архиепископ, подсчитывали запасы. Оказалось, что в подвалах дома для архиепископа и убогих иноков было запасено: 39000 пудов хлеба, 65 пудов коровьего масла, 418 пудов соли, 132 пуда меду, 236 ведер "горячего" вина, 13 ведер церковного вина, 20 ведер уксуса, 6 ведер конопляного масла, 110 лимонов, 2002 осетра в сушилах, 162 стерляди, 243 нельмы, 260 щук, 7 семг, 4 килограмма черной икры и много-много другого.
Кроме этого, архиепископский дом должен был в том же году получить от казны еще 6180 пудов хлеба, 60 пудов меду, 100 ведер "горячего" вина. А отправляющиеся на восток отряды питались тем, что попадется в дороге. В Якутске был постоянный голод.
У церковников Тобольска и других городов было много скота, на церковь работали сотни крестьян.
Боговы служители не только закрепощали людей сами, но и помогали закрепощать их другим. В Нер-чинской покупочной книге за 1680 год есть такая запись:
"За парня дано, за крещение и от молитвы - всего 4 рубля 10 алтын. На рубашки и штаны, двои чулки издержано 1 рубль 2 алтына. Шапка лисья, под вершком - 1 рубль 10 алтын. Ермулук суконный - дано 1 рубль 6 алтын".
Все эти покупки сделал приказчик московского гостя (купца) Гаврила Никитина.
Купить парня помогла ему церковь. Приказчик заплатил ей за крещение и молитву, и окрещенный - бурят или эвенк, мы не знаем - перешел в его собственность. Это так и называлось - крещение в неволю. После крещения "парень" не мог уже больше вернуться к своим родным, а "крестный" мог продать его в любую минуту.
Недорого же стоил "парень", если за него вместе с крещением и молитвой приказчик заплатил всего лишь 4 рубля 10 алтын, а за лисью шапку - рубль десять!
А вот нерчинский казак Плотников, судя по архивным данным, произвел более хитрую операцию. Он взял по долговой кабале (закладной расписке) у своего должника приказного Свечникова "дворового парня мунгальской породы, хрещеного именем Микитку, с женою ево Мариною Микитичною дочерью да с дочерью ево Микиткиною девкою" и "вложил" их в Селенгинский монастырь, как теперь вкладывают в сберкассу деньги.
Вкладчиком хитрый казак стал не зря: или ему в (монастыре посулили какую нибудь должность, или ему надо было избавиться от подчинения воеводе: вкладчики подчинялись только монастырям.,
Немало было в то время "вложено" душ в Селенгинский монастырь, а еще больше в Нерчинский. Этот. монастырь велел построить Петр I на том месте, где был впервые заложен острог. При монастыре была тюрьма и мельница. Монастырю, конечно, принадлежали выпасы и пашни, на него работали крестьяне, ставшие его собственностью: одних "вложили" в монастырь, другие были приобретены по кабальным распискам. Ну, а пленных бурятских и тунгусских женщин монастырь скупал целыми партиями. Здесь их крестили, а потом выдавали замуж. Женщин тогда в Сибири было очень мало и за это счастливые мужья обязаны были пахать монастырю земли, косить сено и пасти скот. Тех, кто плохо работал, настоятель бил плетьми и сажал в тюрьму. За непосещение церкви в первый раз провинившегося не кормили день, за второе непосещение сажали на сутки на цепь без еды. Ну, а если и это не помогало - нещадно секли плетьми. Уж кто-кто, а церковники знали, что бог не услышит воплей истязаемых.
Служители церкви всегда получали от правительства большие льготы. Их первыми освободили от телесных наказаний. Не облагали податями. Денег они получали много.
Забайкальские крестьяне еле-еле сводили концы с концами, перебиваясь с хлеба на квас, а сельские священники никогда не знали бедности.
Каждая крестьянская семья платила им в рождество - мешок хлеба; в богоявление (был такой праздник) за водоснятие - 1 рубль; за постную молитву - 1 пуд хлеба; в великий пост при исповеди - в зависимости от тяжести грехов; в храмовые праздники за молебны - 2 рубля.
Кроме того, надо было покупать свечи - на это в год уходил еще рубль. За венчание поп получал двадцать рублей. За похороны - лошадь или коров у. За простой молебен - барана. (Эти "расценки" я взял из книги, напечатанной в 1885 году в Петербурге).
Поэтому как только переселенцы закладывали новое село, объявлялся поп и строилась новая церковь. К началу революции в Сибири насчитывалось почти семьсот новых церквей. И построены они были в основном за счет переселенцев, хотя тем и так приходилось трудно.
Очень нежно заботилось царское правительство о бурятских священниках - ламах. Старшему ламе было положено 500 десятин, настоятелю дацана - 200, ламе - 60. Даже ламскому ученику полагалось в два раза больше земли, чем крестьянину. Недаром старший лама Гусино-Озерского дацана (этот дацан был "главным", а старший лама назывался Бандидо-Хамбой-ламой) установил молитву за царя, которую читали 69 раз в году во всех дацанах Восточной Сибири.
Немало "царских дней" было и в русском календаре: шестьдесят семь. К ним относились дни рождения царя и царицы, великих князей и княгинь, некоторые из них отмечались молебном "по особой книге, со звоном во весь день".
Церковь и царь взаимно любили друг друга: на одном докладе (о состоянии Томской губернии) Николай II написал: "Вопрос о постройке церквей в Сибири, в особенности в новых поселках, очень близок моему сердцу".
Когда Николай, еще будучи наследником, проезжал через Сибирь, архипастырь Вениамин Иркутский в честь этого "исторического" события решил срочно крестить бурят. По его приказу балагансний исправник Пономарев собрал 68 бурят - по одному от каждого улуса - и, чтобы они не разбежались, запер их в каталажку. Прежде чем приступить к крещению, хитрый архипастырь обратился к Николаю: как быть, если буряты решили по случаю вашего проезда принять христианство и поименоваться Николаями? Николай "всемилостивейше" разрешил, а смекалистого служителя взял на замету. Бурят окрестили, выдали в награду по кресту и рубахе и с миром отправили домой.
Когда началась война с Японией, церковь заявила царю: "Располагай нами и имуществом нашим. Нужно будет - церкви и монастыри вынесут драгоценные украшения из святынь своих на алтарь отечества". А когда после революции случился в Поволжье страшнейший голод и люди умирали тысячами, церковь помочь не пожелала. Насильно удалось тогда взять у нее немного драгоценностей, остальное она надежно спрятала.
Взаимная любовь царя и церкви была не бескорыстной: церковь внушала народу покорность, царь отпускал на ее содержание по тридцать миллиона" рублей в год.
В самих служителях церкви бескорыстия было тоже не больше, чем карасей в наперстке. В свое время нашумело дело якутского протоиерея, миссионера и монаха Сивцова. Разъезжая по улусам, он никогда не платил за лошадей, вымогал взятки, делал ложные-доносы, втридорога торговал порохом.
Читинский архиерейский дом имел в своей "собственности" среднее устье реки Селенги. (Многие монастыри и церкви на Байкале имели хорошие промыслы). Свой участок попы за тысячу рублей сдавала купцам. А те уж сдавали его рыбакам, получая с них в пять раз больше. Рыбаки разорялись, а попам не было стыдно ни перед богом, ни перед людьми.
Не стыдно им и за недавнюю свою махинацию. В 1967 году в Англии было объявлено, что на одном из аукционов будут продаваться старинные армянские рукописи. В последнюю минуту оказалось, что эти рукописи принадлежат собору святого Якова в Иерусалиме и исчезли оттуда самым таинственным образом. Хранились они в секретной келье со стальными дверями. О существовании этой кельи знало лишь несколько высших духовных лиц. Войти в нее можно было только тогда, когда секретные замки отмыкали одновременно. три человека. Между тем рукописи исчезли, замки целы, высшие сановники "ничего не знают". Если бы в газетах не поднялся шум, бесценные рукописи так бы и уплыли в руки какого-нибудь, миллионера. А теперь одному из церковников срочно пришлось вылететь в Англию и выложить деньги, чтобы замять скандал.
ЖУЛИКИ НА ТРОНЕ
Кто только наших прадедов не обманывал! А они, веря в "высшую справедливость", думали, что если о их бедах когда-нибудь узнает царь-голова, "самодержец великий", то тотчас же все изменит. Они надеялись на то, что однажды он приедет в Забайкалье, во всем разберется и наведет должный порядок. (Точь-в-точь, как у Некрасова: "Вот приедет барин, барин нас рассудит!").
И однажды, совершив кругосветное путешествие, его высочество, будущий царь Николай II, действительно прибыл в Забайкалье. Он и его свита приплыли по Амуру и Шилке на двух пароходах. Будущий царь своими глазами увидел те места, куда его прапрадеды посылали служилых людей и казаков для "приискания серебряной руды" и сбора ясака, а дед и отец ссылали неугодных им людей.
Губернатор, встретивший цесаревича в самом начале Шилки, от имени торгующего в Кяхте купечества преподнес ему огромный. ящик с шестью сортами чая. В Каре его высочеству рапортовал будущий военный министр, а пока полковник Сухомлинов.
В Нерчинске Николай остановился, конечно, у Бутина. Отсюда он съездил на прииск Апрелково и "изволил осмотреть коллекции минералов и металлов, добываемых на приисках Кабинета Его Императорского Величества", - как писали газеты. Потом, позавтракав и "удостоив принять от служащих образ, изволил отбыть обратно к переправе".
В Нерчинске и в Агинских степях он щедро раздавал подарки офицерам, священникам, атаманам и тайшам.
В Чите, куда Николай II через четырнадцать лет пошлет войска расстреливать рабочих, для его встречи в конце Ангарской улицы была построена торжественная арка. А возле нее городской голова расстелил сукно, дабы его высочество могло, не запылившись, ступить на забайкальскую землю.
На площади будущий русский царь принял парад почетного караула. Потом он "милостиво изволил расспрашивать наказного атамана о времени сооружения часовни, причинах ее, возникновения". Оказалось - вот совпадение! - что часовня на плошади построена в память посещения Читы его дядей - великим князем Алексеем Александровичем.
Получив эти сведения, цесаревич покинул Читу. На прощанье он подарил члену городской управы, который возил его на своих лошадях, золотую брошь с бриллиантом, а остальным чиновникам - медали, часы, портсигары.
За Читой его уже поджидал главный бурятский тайша. Но, получив золотую медаль, он постеснялся спросить, когда же кончится история с землей, о которой я сейчас расскажу.
История с бурятскими землями - это продолжение истории с князем Зербо, у которого вымогал взятки Шульгин.
Сам Зербо, откупившись от Шульгина, ушел в Монголию, его род осел по Хилку и около Байкала, но вскоре тоже вынужден был уйти за границу. Аманаты-пленники, которые оставались в острогах, погибли. Лишь некоторая часть бурятских семей закрепилась по Уде и Хилку.
Через двадцать лет после этой трагической истории Петр I (ему буряты прислали челобитную с Нер-чинским боярским сыном Микитою Варламовым) издал указ о бурятах. В указе говорилось, что "служилые и всяких чинов люди" отняли у бурят Кударинские степи и лучшие кочевые места. От этого они "жен и детей своих испродали и в заклады иззакладывали, и сами меж дворы скитаются и от ясаку отстали". Царь приказал "служилых и всяких людей свесть по другую сторону Селенги и инородцев этих отписать от Иркутска и приписать к Нерчинску".
Прошло сорок лет после петровского указа, сменилось четыре царя, но все оставалось по-прежнему. На пятидесятый год в ответ на новую челобитную появился новый указ. В нем говорилось, что в тех местах, откуда русские должны были быть "сведены", появились новые пашни, вокруг которых поставлены очень плохие изгороди. На эти пашни вое время заходит бурятский скот, русские жители загоняют его во дворы и морят голодом, а некоторых берут в вечное владение. Указом вновь повелевалось: того, кто поселился на бурятских землях самовольно, выселить, а кто остается - предупредить, чтобы они в чужие земли не ходили и имели крепкие городьбы. Но и этот указ не был исполнен.
Прошло еще пятьдесят лет. Правительство предписало иркутскому генерал-губернатору подыскать в Забайкалье земли для новых поселенцев. Таких земель оказалось лишь для двух тысяч душ. Низовья Селенги, Уды и Кударинская степь были заняты бурятами по указу Петра I. Тогда сенат предложил губернатору склонить бурят к обмену: пусть они отдадут свои земли, годные для хлебопашества в обмен на те, что годятся лишь для скотоводства.
Главный бурятский тайша Иринцеев согласился.
В ответ на это согласие последовал новый указ: "Все земли, хоринским бурятам представленные, обмежевать без продолжительного времени и на всегдашнее владение оными выдать грамоту и план".
За десятилетием шло десятилетие. Уже в долину Ингоды пришли украинцы с Кавказа и построили село Николаевское. Уже из Николаевского ушла часть семей и образовала Тангу; уже часть "семейских" пришла с Чикоя и образовала села Дешулан и Ново-Павловское, а грамоты все не было.
После сорока лет ожидания буряты собрали деньги и выслали в Петербург: может быть, у правительства их маловато, чтобы напечатать грамоту?
И еще сорок лет после получения денег правительство отмалчивалось. Наконец, Александр III - внук царя, велевшего выдать грамоту, - подписал ее. Это через восемьдесят лет после указа! Но одна грамота без планов земель - всего лишь красивая бумажка.
И вот буряты снова собирают немалые деньги - сто шестьдесят тысяч рублей, - чтобы ускорить обмежевание земель, проведение границ. Увы, эти границы до самой революции так и не были определены.
А между тем из-за этого возникало немало тяжб. Например, когда под Читой, в пади Колочной, в Каштаке и Смоленке поселенцам отвели земли, оказалось, что их занимали буряты. Начались недовольства, возникло судебное дело. Целый месяц разбирал его Забайкальский окружной суд и решил: земли эти казенные, бурят с них необходимо выселить.
Через пять лет по этому же поводу заседал Иркутский губернский суд. Он отменил решение Забайкальского суда и постановил выселить поселенцев.
Еще через одиннадцать лет заседал правительственный Сенат. Он отменил решение Иркутского суда, утвердив решение Забайкальского: бурят из-под Читы выселить в другие места. Так закончился "полюбовный" обмен землями между бурятскими тайшами и царским правительством.
Царь, на которого уповали наши земляки, от которого ждали милости и справедливости, на самом деле ничем не отличался от своих вороватых чиновников. Он присвоил, земли на Алтае вместе с Колывано-Воскресенскими заводами. А потом "невзначай" сунул в карман огромный Нерчинский край вместе со всем серебром, за которым гонялись еще первые землепроходцы, и заводами для его выплавки.
Американский путешественник Джон Кеннан писал о Нерчинском крае: "Почти все рудники в этой части Забайкалья - собственность царя и называются кабинетскими. Как и почему они принадлежат ему - никто не знает".
"Как и почему" знал один только человек - царица Екатерина II. Это она в 1878 г. издала указ: "Для приведения в хозяйственное устройство Нерчинских заводов и для удобнейшего оными управления повелели мы: заводы сии со всеми принадлежащими к ним строениями, инструментами, материалами, деньгами на производство оных и людьми, как и горную Нерчинскую экспедицию, отдать в ведомство Кабинета нашего".
Видите, как все просто: мы повелели все это отдать самим себе и баста!
С тех пор в царский карман из Нерчинского края потек денежный ручей, как он тек когда-то в виде мягкой рухляди.
Но вот через тридцать лет ручеек стал слабеть: нещадная эксплуатация подорвала производство. Добрый бы хозяин ремонтировал заводы, менял оборудование. Но это требует довольно больших затрат. А тратиться "великому" правителю совсем не хотелось. Он нашел другой выход: взял да и передал заводы в подчинение государству, чтобы оно улучшило производство на казенные деньги. Однако и тут не забыл приписать: "Заводы, как и ныне, остаются частною собственностью нашею".
Когда на престол взошел Александр-"освободитель" и увидел, что заводы дают хорошую прибыль, он снова передал их в ведомство своего Кабинета. А убедившись, что из подневольного труда приписанных к заводам крестьян много не выжмешь, он превратил их в казаков, наделил своей землей. Но при этом потребовал "компенсации". И вот на свет появился доклад графа Перовского, высочайше одобренный царем: "Посему я полагаю справедливым изыскать средства к вознаграждению Кабинета, с чем согласен и генерал-губернатор Сибири". И отдали бедняге царю левый берег Амура, с богатыми золотыми россыпями.
Заполучив золотоносные земли, царь решил сдать их в аренду при условии, что из каждых ста пудов добываемого золота пятнадцать будет получать он.
Такой наглости не ожидало даже услужливое министерство финансов. Оно прозрачно намекнуло, что если бы снизить этот процент, то государству была бы большая польза, потому что больше нашлось бы охотников добывать золото и его количество увеличилось бы.
Тут на благообразном лице императора, денно и нощно "пекущегося" о благе своего народа и государства, появился хищный оскал нерчинских купцов. "Кабинет долгом считает, однако, объяснить, - отвечал он, - что в этом случае выгоды его и выгоды Государственные не вполне согласуются между собою. Для государства, может быть, полезным было бы вовсе не облагать податью золотопромышленность, ибо в этом случае потеря прямого дохода от добычи металла вознаградится косвенно увеличением его количества, в распоряжение Правительства поступить имеющегося; но для Кабинета, как частного лица, который неизвестно еще, вознаградится ли увеличением дохода от развития золотопромышленности, - это невыгодно".